Дмитрий Виленский – современный художник с международной известностью и «гражданин мира». Один из создателей группы арт-интеллектуалов «Что делать?» и издатель одноименной газеты. Участник многочисленных художественных проектов, некоммерческих фильмов, антибуржуазных акций и социальных инициатив. С самого начала своей деятельности Виленский заявлял себя как автор, ищущий вдохновения в области нового марксизма, нового анархизма и вообще «новых левых». Вместе со своими единомышленниками он проводит теоретические семинары, на которые без приглашения является ОМОН, и читает в самых модных залах Москвы лекции о политической ангажированности современного искусства. Однако главная деятельность Виленского по-прежнему происходит за пределами России. Чтобы узнать, почему это так, и что, собственно, делать, специально для Рабкор.ру с Д. Виленским встретился и побеседовал Алексей Цветков.
Насколько я знаю, к левым идеям ты пришел, переехав из Питера в Германию. Расскажи подробнее, как это произошло?
В 90-е сложно было всерьез увлечься по-честному левыми идеями в России. В то же время у меня, как и у многих моих друзей, были четкие либертарные позиции – неприятие денежных отношений, культ свободы и творчества, освобождение частной жизни, стихийный органический феминизм, женщина-товарищ, равенство, ясное понимание, что не важна национальность, цвет кожи и прочее… ну и образ жизни – богемное времяпрепровождение, стиль одежды и прочее – все это неминуемо нас выносило, когда мы попадали на Запад, в левые тусовки, подчас довольно радикальные. Так случилось и со мной. Через месяц после приезда в Германию я тусовался в старейшем сквоте, где жили РАФовцы в свое время, попал на работу в организацию, где все были от умеренных до радикальных леваков. И признаюсь, что, несмотря на частые споры, в целом удавалось найти быстро общий язык, а когда возникла тема «новых левых» – то вообще все стало на свои места, так как я понял, что «новые левые» имеют мало отношения к Советскому Союзу, сталинизму и такому прочему. То есть общая парадигма освобождения стала ясной и обрела свою теоретическую и практическую форму.
Помнится, десять лет назад ты переводил для anarh.ru главы из книги Штефана Ауста про RAF. Что тебя привлекало тогда в немецких городских партизанах? И что отталкивало? Какой их поступок ты никогда бы не совершил?
Да, это был такой момент открытия историй, которых я не знал. К тому же все время, сталкиваясь вживую с отголосками RAF, нужно было понять, что это. Книга Ауста стала таким важным источником. Привлекала смелость и отвязанность, но в своей жизни я все-таки больше пацифист и, наверное, только в редких случаях способен на применение насилия, хотя это не значит, что я его отвергаю.
Как ты относишься к популярному мнению о RAF: эти леваки некритично и инфантильно переоценили «скрытый фашизм» Системы, а борьбой со «скрытым фашизмом» удобно оправдывать любое хулиганство и криминал?
Не согласен. Скорее они недооценили его и поэтому погибли, открыв новую линию фронта, которая потом разрасталась. Антифашизм сегодня, к сожалению, остается такой же важной темой для борьбы.
Что ты думаешь о современных немецких левых, например о партии «Левые», есть ли у них адекватная моменту культурная политика?
Спокойное отношение. Все-таки лучше, чем соцдеки, как показали последние выборы в Германии. Надеюсь, что у них есть потенциал изменения и радикализации. Политика у них есть, и это политика их официального Фонда Розы Люксембург. У зеленых свой фонд – Генриха Бёля. Надеюсь, что сейчас, когда они взяли намного больше мест, эти фонды получат больше средств и, соответственно, больше возможностей. Но я бы поменял там все руководство. Они слишком осторожны и ведут довольно тривиальную политику, плюс трусость, как в московском офисе. Нам это важно, так как все время приходится с ними сотрудничать.
Вернемся к этому «нам» и, соответственно, к искусству. Зачем ты и твои товарищи создали арт-группу «Что делать?». Какие ваши проблемы она решает?
У нас нет проблем, а есть злость и необходимость делать важные вещи от своего имени и не обслуживать гнусную машину культур-развлечения в России. И мы доказали за шесть лет, что это возможно.
Каковы главные успехи и главные неудачи вашего коллектива на этом пути?
Успех в том, что мы существуем, работоспособны и смогли создать вполне достойную и некоррумпированную символическую репутацию и ресурс.
Важно, что мы вышли на очень высокий рейтинговый уровень на интернациональной арт-сцене. Хотят это признать в России или нет, но это факт – и сейчас уже мы можем работать с серьезными финансовыми ресурсами и все наши работы оказываются включенными во внимание крупнейших арт-институций, академических сетей и активистских сред. То есть у нас есть свой серьезный голос, и что бы ни происходило в России, все слушают прежде всего нас.
Неудача же объективная в том, насколько развита местная политическая жизнь и, как ее производная, экзальтированная реакционность культурной жизни. В этой ситуации трудно разрастаться и что-то вообще делать. Внутренняя неудача – это все-таки сильная ограниченность ресурсов для работы, большая пассивность участников и невозможность вести регулярную активистскую работу на местах.
Сколько человек участвуют в «Что делать?». Насколько я знаю, туда берут не только художников, вот Саша Скидан – первоклассный переводчик и поэт…
Костяк «Что делать?» – рабочая группа из 9 человек. В состав группы входят художники – Цапля и Глюкля, Николай Олейников и я, арт-критик Давид Рифф, философы – Артем Магун, Оксана Тимофеева, Алексей Пензин и писатель Александр Скидан.
В настоящий момент нами создан активный онлайн-лист – платформа «Что делать?». Это как раз такое публичное пространство, где информация об искусстве и эстетике перемежается с инфо об акциях протеста, забастовках, анонсах новых книжек и прочем, как и должно быть в идеале. Лист закрытый, но мы принимаем новых участников по рекомендациям и просто всех интересующихся, кто может сформулировать свой интерес. В данный момент это около 150 человек – очень качественный состав. Пишите нам, кому это интересно.
Каковы сейчас твои главные международные контакты?
Их очень много, в ближайшее время вывесим на сайте карту нашего нетворкинга – и все станет понятно. Это прежде всего так называемые «прогрессивные» арт-институции, основанные на радикализации пространства common – общего, а по-простому говоря, такие милые социал- демократические инициативы, которых, к счастью, еще достаточно осталось в стремительно приватизирующейся Европе. Это различные НПО в культуре и политике, в том числе фонды, и различные активистские группы, типа нашей, развивающей вопросы теории освобождения, самоорганизации, радикального образования, эстетики вовлеченности и прямого действия, активистского исследования.
География связей огромная, так как мы почти единственные в России, кто этим сейчас занимается на уровне, соответствующем международным понятиям о качестве. Практически за 6 лет удалось охватить если не все, то большинство мест – от Австралии и Новой Зеландии до Южной Америки и Северной. И, конечно, Восточная Европа, отличные позиции на Балканах. То есть это тысячи людей и сотни связей. Сейчас сложно найти хоть кого-то во всем мире, кто не слышал бы о нас и это не бравада, это реальность.
Кого ты выделяешь у нас, как самых прогрессивных и антибуржуазных в культурном производстве? И почему их?
В России в современном искусстве таких, наверное, нет. Ко всем куча претензий – и к Гутову и к Осмоловскому, и к бывшим «радековцам». Есть хорошие художники, но их номинальная антибуржуазность очень сомнительна.
В таком случае что же означает «антибуржуазность» в XXI веке? Равна ли она «полезности для левых»?
На сегодня я бы сформулировал ее минимум. Первое – это работа в рамках Creative Commons. Второе – отказ от сотрудничества с галереями. Третье – отказ от участия в одиозных и однозначно буржуазных проектах. Четвертое – участие в политической и активистской жизни.
Для левых полезно все, что честно говорит об обществе и вскрывает его устройство. Вопрос, как этим пользоваться? Вот Лев Толстой был зеркалом революции, я думаю, сейчас много авторов – зеркал мракобесия современного мира, и надо учитывать их критические наработки и идти дальше, предлагая реальные методы и модели изменения общества и самих себя.
Расскажи о вашем проекте на стамбульской биеннале, она ведь получилась в этом году «левее левого»?
Действительно, биеннале акцентировано левая, но не в этом суть. Кураторы, мне кажется, очень тонко разрулили все в духе «Тебе не надо быть обязательно левым, чтобы думать и делать так». Как ты знаешь, ее основной мотив – это возвращение к брехтовским методам работы с обществом и политикой.
Мы уже давно работаем с этим загребским коллективом кураторов и в каком-то смысле повлияли на них своим обращением к брехтовской теме еще в 2005 году (см. номер «Почему Брехт?») Нам удалось также выработать новый метод работы с форматом зонгшпилей, и он оказался очень успешным. На биеннале мы показывали два зонгшпиля – «Перестройка. Победа над путчем» и «Партизаны. Белградская история», все они есть онлайн на сайте, и всякие дополнительные материалы – таймлайн перестройки делал Коля Олейников. А также новый номер газеты «Великий метод», сделанный на основе белградского материала.
Ты мог бы поставить на службу революции свои сны?
У меня проблема со снами…
Как тебе помогает в работе марксистская диалектика?
Диалектика – это мой метод работы.
Самое важное для тебя общественное событие уходящего года, и почему именно оно?
Сейчас, я думаю – это открытые фальсификации выборов в Москве, ясно показавшее, что мы уже перешли некий предел экстремизма власти, направленной против общества.
Какой из своих художественных проектов ты считаешь самым успешным?
Фильм «Партизанский зонгшпиль», который «Что делать?» сняли в Сербии.
Ближайшие планы – лично твои и связанные с группой? Есть ли между ними зазор или он отсутствует? То есть какова степень твоего растворения в коллективе?
Полное растворение. В настоящий момент не делаю ничего такого, что не имеет коллективной репрезентации группы.
Самый важный для тебя сейчас теоретик? Из ныне живущих, и кто наиболее повлиял из прошлых?
Я думаю, что их много – без сомнения Негри и Вирно, Рансьер. Из старых, конечно, Беньямин. Мы тут наконец-то перевели очень принципиальный текст, которого не было по-русски – «Автор как производитель».
Есть ли в мире некая группа авторов, производителей мнений, которая могла бы претендовать на понимание логики грядущих перемен глобального капитализма?
Не знаю, сейчас все очень мутно опять. То есть общий экономический вектор более или менее ясен, но как он будет влиять на политику, непонятно.
Кто будет главными субъектами, игроками этих перемен? Как ты относишься к идее Негри о «множестве» как новом агенте революционных изменений?
С определенными корректировками – позитивно. Он как раз пытается формулировать основания нового класса. Но все еще только в зародыше.
Самый близкий к твоему идеалу политический лидер? Просьба не копать глубоко в историю…
Моралес в Боливии. Недавно видел большой фильм о нем. Очень сильное впечатление. В Европе, пожалуй, никто.
Какое государство, из реально существующих сейчас, нравится тебе больше всего и почему?
Норвегия. Глубочайшее социалистическое самосознание людей, адекватное понимание общего, сильнейшие профсоюзы, невероятная солидарность против всяких несправедливостей, инвестиции в бесплатное образование… только не спрашивай, почему там так скучно…
Я уже открыл рот, чтобы спросить, почему ты там не живешь… Но раз ты запретил, вернемся к Моралесу и вообще к Латинской Америке. Как ты относишься к тому, что там происходит последние десять лет? Выражается ли как-то «социализм XXI века», который изобретают в этих странах, в тамошнем актуальном искусстве?
Это, наверное, вопрос про Венесуэлу. Но там нет серьезного современного искусства – только пропаганда и фольклор, насколько я знаю. А вот в Аргентине и Бразилии, где никакого «социализма XXI века» нет, художники отличные.
Доволен ли ты, что «контемпорари арт» в России в последние два года стало до неприличия модным, массовым, вышло из интеллектуального гетто? Уже можно говорить о «поколении Винзавода». В Москве на биеннале сходило полмиллиона человек, побив самые смелые прогнозы. Пермь стоит на ушах. Галереи открываются каждый день. Ты, Рифф, Пензин, Мизиано, другие левые арт-интеллектуалы читаете лекции в «Гараже», на улице туда выстраиваются очереди. С другой стороны, даже в глянцевых журналах «лажают» этот процесс, описывая его как новый кич. Каковы для левых художников главные плюсы и минусы такого «взрывного расширения аудитории»?
Действительно, аудитория вроде бы расширилась. Но мне кажется, что все, что ты описал, это скорее существует сейчас в режиме не искусства, а поп-культуры или же похода в кино. В то же время стало ясно, что общество модернизировалось уже настолько, что визуальное искусство в нем играет важную роль, сформировался так называемый творческий класс, и он диктует свой новый запрос.
Как им пользоваться? Очень сложно, так как этот запрос возникает не из глубин «гражданского» западного общества и не из мобилизационной ситуации, как в «перестройку», и не из диссидентсвующего меньшинства, вполне способного в советское время устроить 5–6-часовые очереди на выставку диссидентского искусства. А возникает он из недр люмпен-буржуазного сознания, реакционного по своему происхождению, дико необразованного и политически агрессивно пассивного. Что с этим делать? Непонятно. Видно только одно: что все существовавшие рудименты критического, альтернативного подхода оказались поглощены, втянуты в воронку этого нового «вау-эффекта».
Боюсь, что силы искусства тут недостаточно. Чтобы как-то изменить рецепцию, требуется широкое изменение общественной ситуации, и маргинальные феномены критического искусства вынуждены опять вести свою работу вне широкой аудитории, как в диссидентские времена, в рамках «конфиденциальных кружков» и в пространстве политического, опять же не менее маргинализированного поля демократической политики. Я уверен, что за таким искусством будущее, которое наступит рано или поздно.
В то же время надо признать что ситуация намного сложнее, чем в советские годы или, скажем, при тоталитарных режимах. Нынешний режим сочетает мягкий контроль с жестким подавлением. Нам дают иногда как-то выступить, но при этом отстраняют от контроля над большими продукционными машинами, типа «Гаража» или «Опен Спейс», да и, честно говоря, попросту не дают работать… У меня, как кто-то пошутил, в России – просто запрет на профессию, но иногда бывают сбои, и из-за них всем кажется, что все смешано. Это как Путин говорит о том, что у нас полная демократия и Каспарова печатают в «Независимой газете».
Европа ведь давно прошла через подобную «арт-эпидемию»? Почему у нас это происходит именно сейчас, и никакой экономический кризис на этот бум никак не повлиял?
В Европе есть стабильный интерес к визуальному искусству. Он возрос, так как искусство экономически «переиграло» театр, кино, оперу. Оно изготавливается дешевле и охватывает большие аудитории. Но в кризис сильно упали продажи, и просели частные коллекционеры со всеми вытекающими последствиями. Это хорошо.
Выступаешь ли ты за легализацию так называемых наркотиков? Частичную или полную? Актуально ли само это требование?
Я за декриминализацию рынка алкоголя и всех наркотиков. В то же время считаю, что ничто так сильно не подорвало освободительное движение, как культ «отлета» от реальности в цветной мир наркотического трипа.
Трава и героин, важнейшие полицейские меры контроля и усмирения недовольства, плюс законы, криминализирующие эти практики – и считай, что новый класс бойцов с определенной дисциплиной утрачен для борьбы. Между прочим, часть фашистов это хорошо прорюхала….
Закончи, пожалуйста, фразу: «Искусство не является современным без…»
Без связи с острыми общественными проблемами и борьбой трудящихся за изменение этого мира.
