Если бы человечество всегда твердо верило в авторитеты,
то у нас не было бы теперь ни философии, ни других знаний.
Г. В. Плеханов
Всем известно, что общественное хозяйство немыслимо без средств труда. Эффективность — не единственное требование человека к средству труда; оно дополняется требованием безопасности. Тележка не должна разваливаться в пути. От лошади требуется не сбрасывать груз, не пугать наездника, ехать в нужном направлении с нужной скоростью.
Создание ценностей
Теперь рассмотрим тип отношений людей между собой, который предполагает использование одними других для производства материальных благ. Меньшинство, гордящееся аристократическими титулами и изобилием богатства, считает себя привилегированным, предназначенным судьбой не просто к управлению обществом, но к активному вовлечению управляемых в трудовую деятельность по удовлетворению его, меньшинства, разнообразных потребностей. Представители малоимущего большинства сталкиваются с ежедневной нуждой, обременены выживанием, пропитанием, не помышляют о закономерностях распределения общественного богатства, приветствуют напряженный труд как средство прокормиться. Общество не развивается примерно тысячу лет, но затем в сознании многих возник сдвиг. Между первыми и вторыми происходят столкновения, еще немного и деление общества удалось бы опрокинуть. Но первым удалось в 24 часа всех обмануть и привилегии себе вернуть. Первые, не напрасно же они «первые», использовали в стране С. deux au machina, демагогический маневр. С тех пор все привилегированные мало-мальски подучились обществознанию. Сообщество привилегированных решило избегать чрезмерных массовых репрессий по отношению к малообеспеченным: расстрелов на площади, законов о рабстве одних и абсолютной власти других, неприличного обращения. Ухитрившееся вернуть власть сообщество наглецов установило, что непривилегированные должны его содержать в роскоши, подарить все полезные ископаемые, обнулить свои сбережения, дарить большую часть продуктов труда. Править сообщество решило, сочетая произвол с уловкой.
Всем известно, что тяжелая и неблагодарная работа вызывает чувство протеста. Но интересы правителей требуют интенсивного труда непривилегированных, правителям жизненно важен результат. А поскольку организаторские способности сообщества суеверных в сумме отрицательны, низкая производительность компенсируется напряженностью, грубостью труда. Осознавая, что не будь над ним деструктивной группы альфонсов общества, его труд не был бы столь тяжел, непривилегированный начинает противопоставлять им все большую часть своей энергии. Вопрос: в чем будет различие между реакцией тирана и пугливой олигархии на этот опасный процесс? Олигархи постараются мирно, без железных цепей сковать внутренний протест непривилегированного, постараются вселить в личность смуту и безысходность. Верным средством социализации масс к эксплуатации станет пропаганда темных суеверий, где властители обрисованы божьими угодниками, а прошлые правители, даже самые злые, объявлены святыми. Против свободы совести олигархия не постесняется задействовать философию поиска счастья, мораль разнузданного потребления, мещанские добродетели, социал-дарвинизм. Апологеты олигархии постараются снарядить рабочего на психический поиск счастья, этого философского камня капиталистической культуры, будут с научной помпой утверждать, что привилегированные — самые умные и способные их всех людей, а эксплуататорский строй — самый гуманный и, разумеется, единственно возможный способ соединить легкомысленные массы. Одним словом, «подучившиеся» нобили будут вытеснять стремление угнетаемых к свободе и равенству ложью, не картечью.
Поскольку обман удается, угнетаемый получает в обмен на свой во многих случаях однообразный труд, помимо рыночного потребительского минимума, увеселяющие наряды-обманки и какое-то крестообразное пугало, выгоняющее из головы идеи. Не напоминает ли буржуа плута, который хочет обменять самородки на разноцветные стекла и зеркальца? Но только развитие олигархической системы, ее связывание с частью мещанства позволяет общественному паразиту выдавать зависимость за свободу, позиционировать себя в роли общественного благодетеля.
Рост производительных сил и трансформация власти
Можно ли объяснить различие форм правительственного контроля в России 1905-го и России 2012-го повышением гуманизма буржуазии? Или логичнее предположить, что эти различия в организации системы экспроприации — следствие изменения условий экспроприации? Очевидно, что кратный рост производительности труда в XX веке отразился на формах эксплуатации и активностях власти. Явное социальное насилие даже в индустриально неразвитых странах отошло на задний план. Открытая диктатура стала небезопасным и осуждаемым самой олигархией средством господства исключительно благодаря развитию мировых производительных сил и мировой культуры. Эволюция технологии приводит к эволюции форм эксплуатации.
Именно поэтому не угасает «холодная война» экспроприаторов против трудящихся. Сейчас Россия культурнее, чем во времена церковно-водочного абсолютизма. Система олигархов старается отвечать историческим требованиям — она эффективнее, лицемернее ужасного молоха «святого» Николая 2. Менеджмент олигархов не так отвратителен. Массовая жестокость потеряла значение и по социологическим причинам: люди разобщены, недовольство подавляется точечным физическим и постоянным, массовым психическим воздействием. В любом случае, в том, что массовый террор экспроприаторов изжился как повседневный метод управления, нет ни малейшей заслуги экспроприаторов.
Олигархи и их приспешники («креативный» элемент) с упоением вещают о собственной высокой нравственности, о социальной ответственности бизнеса. Образчиком этого рода служит российское телевидение. Со всей несдержанностью и искажениями его репортеры называют коммерческие банки социальными учреждениями. Пусть даже такой банк координирует различные отрасли и заботится о финансовой стабильности множества компаний. Целью частного банка в любом случае остается рост своих доходов и могущества, а коммерческая деятельность далека от постановки каких-либо социальных интересов. Интересы трудящихся находятся за балансом такого банка и финансового капитала в целом. Даже в период самого буйного олигархического расцвета, даже если все идейное объявляется экспроприаторами аферой, необходимо клеймить все известные аферы экспроприаторов.
Интуитивное и наивное понимание мира иногда вытесняется путаницей, скрывающейся за концепциями современных обскурантов. Капиталистическое сообщество поощряет пристальное внимание карманных ученых к одним вопросам и замалчивание других. Не ограничиваясь недремлющей журнальной и телевизионной пропагандой своих взглядов, сообщество экспроприаторов спонсирует создание научных догматов. Под ученым колпаком расцветает метафизика. Общественные науки, особенно экономика, строятся в отвлечении от социальных проблем. Ученые наемники буржуазии и сейчас обсуждают непрактичные, абстрактно сформулированные вопросы, выводят методом дедукции идеальное знание, указывают на существование в экономической теории абстрактных абсолютов. А тем, кто заинтересован в четком выражении интересов буржуазии, ничего не стоит фальсифицировать свои изыскания.
Образование в нашей стране дополнительно ослабляется стереотипами мещанской культуры, неэффективной организацией учебных заведений, их отношением к науке и образовательным услугам как к средствам улучшить бухгалтерский баланс.
Общественные науки развиваются в очень немногих вузах, в престижных экономических вузах обучается в основном новое поколение экспроприаторов. Непривилегированные проводят годы в шатаниях между местом для курения, бессодержательными занятиями и преподавательскими. Но образование, как и производство — это общественное дело, развитие которого невозможно без скоординированных усилий людей. Немногие способны освоить технические науки в одиночку, для развития знания требуется организация. То же относится и к общественным наукам, в которых в настоящее время больше всего дают о себе знать псевдонаучные коллективы обскурантов и фальсификаторов. Лишь единицы способны сбросить с себя эксплуататорское ярмо в одиночку.
При капитализме потребление не владеющего средствами труда работника ограничено его возможностью продавать свою рабочую силу. Согласно Марксу, рабочий допускается к средствам производства только если капиталистом ожидается выгода от расширения производства, если можно рассчитывать на успешный сбыт продукции. В период кризиса перепроизводства рабочий становится лишним и на предприятии, и на рынке труда. Если капиталист оценит рыночные перспективы пессимистично, мощности будут простаивать, способность рабочего к труду окажется не нужной; чтобы обеспечить себе пропитание, рабочий согласится выполнять работы ниже его способностей. Такие явления в периоды кризисов, которые в рыночной экономике тождественны товарному избытку, носят массовый характер, что доказывает фальшивость представления о служении капитализма обществу.
Отношения эксплуатации приводят лишь к эффективному превращению природных и культурных ресурсов в капитал, но не к развитию производительных сил. Для роста средней производительности труда требуется борьба со старыми формами эксплуатации: для развития мануфактурного производства — с рабством, крепостным правом, при социалистическом строительстве — с частной собственностью на средства производства. Положение трудящихся невозможно улучшить проповедями гуманности, просвещением социальных элит. Только победой над эксплуатацией можно добиться установления системы общественной организации, отвечающей уровню развития техники и целям творческого роста не отдельных семейств капиталистов, но всего населения.
Труд необеспеченного большинства в обществе экспроприаторов не ориентирован на создание общественных ценностей. Организация труда нацелена только на эффективное накопление ценностей буржуазией, предотвращение какого-либо накопления трудящимися, организацию умственного застоя трудящихся. Труд в капиталистическом обществе — это прежде всего организованный буржуазией систематический грабеж. Для пополнения своих фондов нобилям уже не нужно пускаться в отдаленные экспедиции. Капиталистическое сообщество разработало безопасный механизм превращения жизненной энергии пролетариев в частное богатство.
Буржуазное принуждение к сервильности
В промышленно развитом государстве режим насильнического принуждения к труду, режим неприкрытой законом эксплуатации обречен на гибель. Если бы экспроприация в нашей стране держалась только на вооруженном насилии, она бы неминуемо и скоро провалилась. Развитие техники сделало карающее государство обременительным даже для буржуазии, явное преступление власти стало небезопасным. Великие достижения и великие катастрофы XX века изменили природу общественных отношений, и эксплуататорские сообщества в разных странах приспособились к таким изменениям. Вместо характерных для XIX века вооруженного произвола, цензуры и запугивания, отдельное экспроприаторское хозяйство и мировой капитализм начала XXI века поддерживают себя мощной капиталистической парадигмой, неким подобием цементировавшей Византийскую империю христианской парадигмы. Капиталистическая парадигма представляет собой инструмент не военной, но психологической агрессии, проявляющийся в мощном, регулярном и разностороннем культурно-экономическим давлении на трудящихся.
Буржуазия защищает экспроприацию только превентивными мерами, она едва ли отважится противостоять массам иначе. Итак, существование экспроприации зиждется на психологической, культурной войне привилегированного сообщества с рабочим классом.
Буржуазия стремится фрагментировать социальные массы, выбить в почву из-под неудобных идей, создать легитимный образ власти, дискредитировать и разлагать антикапиталистическую оппозицию. Она все глубже вовлекает массы в коммерческие процессы, повышает социальную, кредитную зависимость большинства от меньшинства, культивирует ненасытность, жажду наживы, и главное, массовую сервильность. Идеальный мелкий буржуа корыстен, быстр на решения, самореализуется в покупках ширпотреба. Управлять ненасытными, зацикленными на себе, стремящимися к наслаждениям, организованному меньшинству несложно. Такие не являются социальной силой, не ставят общих требований.
Если капитализм — это массовый и упорядоченный грабеж, то капиталистическая надстройка, которую составляют буржуазное государство и информационно-культурное присутствие капитала, — это современное средство грабежа. Такая форма власти жизнеспособнее полицейского государства, ее невозможно преодолеть одним рывком. Раньше загоняли и морили, а теперь умерщвляют. Кроме этого ощущения безопасности, кроме регулярности преступления, психологическое насилие еще и в десятки раз доходнее «нагайки».
Идеология наживы объявляет смыслом жизни разнузданное потребление и социальный авторитет, поощряет конкуренцию между непривилегированными субъектами даже в условиях товарного избытка. Она не распознает творческий труд как естественное средство развития человека, его интеллекта и чувств, ценность целенаправленного усилия самого по себе. Отечественную капиталистическую культуру, и это видно по «золотой» молодежи, интересует только готовое — блага и социальный статус, а труд она считает необходимым злом. Но доказать, что труд — это необходимое зло без предположения о том, что человек ленив, нельзя. А это предположение коренится не в области реальности, а в области мифологии — в мифе зрелого христианства о достоинстве господ и нерадивости масс. Нам нет нужды верить, что человек ленив, потому что человек создает ценности. Если эксплуатация бессилия и экономической нужды не находит желанного отклика в сердцах, неэффективна, то это еще не повод верить в базарно-помещичьи басни о плохих холопах. Труженику наша культура обязана всем. Буржуазия обязана труженику всем.
Деструктивность буржуазии состоит в навязывании экспроприаторских отношений, в которых человек средних способностей непременно утрачивает веру в свои силы, желание творчески развивать себя и окружение, вынужден променять свою личность на обременительный труд и постоянное пребывание в состоянии нужды. Навязыванием социальных гонок сообщество капиталистов фрагментирует и разлагает общество, а само остается цельным. Невосприимчивость капиталистического сообщества к собственной идеологии подтверждает, например, общеизвестное в России единство капиталистов с бюрократами. Олигархия действует почти как цельный организм.
Информационный продукт этого социального существа ослабляет все некапиталистическое, навязывает благоприятные для олигархии общественные представления: о личных преимуществах капиталиста над массой, о неограниченности человеческих потребностей, о возможности своим трудом добиться счастья, а также представления социал-дарвинизма. Культура наживы подминает под себя психический мир индивида, суживает его, вытесняет естественность в мироощущении и поведении неуклонной заботой индивида о социальном статусе. Капиталистическая парадигма многоголосо вещает о невероятной сложности современной жизни, о затруднительности удовлетворения потребностей даже в условиях перепроизводства, о необходимости иметь множество социальных контактов, быть популярным. Буржуазия не хочет видеть перед собой размышляющее большинство, но не в силах бороться с культурой личностного развития прямо. Не в силах ввести 60-часовую рабочую неделю политически, сообщество буржуа принуждает к ней экономически. Они пытается раздробить жизненную энергию трудящихся, задушить творческие стремления, предотвратить интеллектуальное и моральное развитие народных масс.
Малообеспеченному большинству навязывается бешеный и невротичный ритм жизни, который можно назвать капиталистическим императивом участия в мышиных бегах с целью выработки энергии. Мастера проглатывать чужой труд хотят вечно оставаться умнейшими олимпийцами. А большинству необходимо, по буржуазии, решать в свободное время две проблемы: о том, как заслужить счастье на земле и на небе.
Современная киноиндустрия и литература обильно поставляют яркие стереотипы чудо-героев, яркие иллюстрации магических и чудесных явлений. Такие фильмы даже при невысоких кассовых сборах не оставляют буржуазию в убытке. Процветает американизм, оторванная от реальности, неглубокая и псевдоиндивидуальная субкультура. В детском и юношеском мышлении рассеиваются элементы магического решения проблем, мечтательности. Так в экономике капиталистического сговора затрудняется осознание социального положения и действительных возможностей развития молодежи. Идеология мещанства является не менее испробованным средством, сковывает мышление взрослых, объединяет людей грезами, разъединяет на деле, позволяет превратить личность в нехитрое средство обогащения, население — в электорат. Но в перспективах развития, если отделить таковые от иллюзий перспектив, от американских сказок, капиталистический строй отказывает.
Пропаганда капиталистических ценностей ведется без аргументов, но при помощи невероятного количества ярких образов, воспевания успешности, апеллирования к низменным инстинктам. Ее идеи бесформенны, главным неприятелем она имеет мышление, главным адресатом находит стадное чувство. Ее форма и содержание сливаются в хаосе из грошовых психологизмов и однообразной игре разноцветными платками. С помощью этой дешевой методы буржуазия старается ошеломить, увлечь, засыпать мусором прогрессивные умы, чтобы затем вместе с мистиками и чиновниками водрузить крест на деле освобождения рабочего класса.
Одним из элементов разлагающей рабочий класс пропаганды является миф о роли характера человека для достижения успеха, небылица, утверждающая что в рыночной экономике все зависит от человека. При этом в любой рыночной экономике функционирование промышленности и сельского хозяйства основано на механизированном труде и кооперации, и, следовательно, от воли работника к повышению производства зависит не так много. Намного больше зависит от технической подготовки рабочего, его оснащенности средствами труда, от объективных условий производства. Воля как средство разбогатеть значит в современном обществе, где все ресурсы давно разделены, чрезвычайно мало.
Отметим также усилия капиталистов по восхвалению наиболее выдающихся капиталистов и меценатства. При этом замалчиваются причины общественной отчужденности неквалифицированных работников, отсутствие у миллионов трудящихся перспектив к развитию личности в капиталистическом обществе. Социальные катастрофы с помощью фальшивых аргументов ставятся в вину терпящим бедствие. Топящие оказываются общественно полезными, умными и щедрыми, а утопающие — общественно бесполезными и неблагодарными неудачниками. Капиталистическая пропаганда унижает, беспощадно шельмует и насмехается над большинством населения, привносит в массовое сознание узость, мелочность и склоку.
Современные молодежные программы и образование так же в значительной степени направлены на развитие капиталистической парадигмы. Мещанская институция накопления социального капитала и его использования в карьерном росте представляет собой неформальный барьер для самореализации; она без лишних формальностей прикрепляет человека к эксплуататорскому хозяйству. Социальный капитал здесь — альтернатива личности. Его можно повысить, например, обучаясь в университете, что далеко не всегда будет сопровождаться ростом знаний и интеллектуальным развитием, но подразумевает определенную социализацию к буржуазной морали.
Буржуазная культура — это не культура размышления, это культура подчинения выработанному протоколу, это культура исполнения. От ее разработчиков нельзя ожидать ничего, кроме непримиримости к рабочему классу, кроме стремлений специализировать, формализировать, раздробить рабочих, внедрить в рабочую среду политическое и эмоциональное безразличие. Экспроприация покоится только на невозможности осознания человеком своего места в современном обществе. Буржуазия не должна устанавливать для нас моральные нормы. Мы — личности, и нам не нужны чужие идеалы. Личностям нет нужды использовать буржуазные протоколы, вытравливающие творчество и инициативу, превращающие человека в слугу капитала. Личностям нужны принципы, развивающие человека за счет техники, принципы, освобождающие от экономической необходимости.
Мистификация сервильности. Любовь к рабству
Что может связывать потребительское мышление и религию искупления вины? В школе мы думаем, что первое ближе к эгоизму, а христианство — к альтруизму, что из первого исходит забота о настоящем, из последнего — о вечном. Но разве не делят между собой эти две на первый взгляд несхожие перспективы мировосприятия нашего современника? Да, ибо они не вытесняют, не ослабляют друг друга, прелестно уживаются в одной голове. И если взглянуть на них объективно, как на социологические явления, то внутреннее краеугольное сходство христианского и капиталистического восприятия станет очевидным. Дух самоотрицания средство растворения личности во внешнем, в безличном, с одинаково бешеной силой утверждается обоими, выливаясь в концентрированный поток враждебной личности и свободе совести общественной силы.
Действительно, социальным последствием христианского учения было и остается насаждение всепронизывающего безличного, безропотного, легковерного мировоззрения, благодаря чему христианство смогло приспособиться к капиталистическим реалиям, и до сих пор представляет собой мощнейшее духовное оружие экспроприации. Капиталистическое сообщество подстегивает человека доказать, что он не хуже остальных ориентируется в рыночном пространстве и способен «выбиться в люди» при помощи мещанской смекалки.
Самоотрицание ради наживы и самоутверждения проповедуется открыто. С другой стороны, упомянутая религиозная симвология приказывает человеку доказать умение жить смиренно и скудно, угодно наставлениям «богопомазанных» властителей. Здесь личность сталкивается с призывами религиозного самоотрицания, с навязыванием сделки о пожизненном смирении в обмен на блаженную вечность после смерти, с призывами к самоуничтожению личности и существованию по составленному апостолами социальному коду. Оба эти мировоззрения с причудливой решительностью отвергают право большинства людей на свободу и творчество, они враждебны, словно намерения голодных обозленных шакалов, цельной индивидуальности. Этика успешности обучает подавлять в себе природные инстинкты ради демонстративного преуспеяния в этом мире, а христианство — ради надежды на нескончаемое счастье в потустороннем райском саду. Они, в целом, — одно и то же. Символьное, психологическое оружие класса экспроприаторов.
Догматическая религия «любви» настоящую любовь, понимание между людьми изничтожает, поскольку воспринимает человека как имманентного грешника. Она учит, что любить что-либо можно только потому, что это что- то создало божество, что любить нужно не явления, а создавшее их божество. Проповедями смирения эта религия одними из первых изгоняет любовь к себе и веру в свои силы, самостоятельность, уничтожает духовные основы творчества.
Нынешняя поповская литература выглядит как откровенный обскурантизм, переполненный темными, простецки-убогими описаниями. Стиль запутывания и мистификаций не терпит критического читателя. Разрозненные образы и знаки наполняют смыслом лишенные идей тексты. Вместо сомнений, размышления, внутренней свободы — навязчивые поучения. Как будто первобытный человек изловчился писать и принялся наставлять как надо жить. Христианским писаниям по определению чужда всякая диалектика, понятие связи между индивидом и миром, трезвый взгляд на объективные явления, какая-либо попытка накапливать знания о мире. Они — лишь погружение в кошмарный сон, в царство подчинения, жесткую иерархию. Христианство полезно социальной элите тем, что лишает работающее большинство внутренней свободы и естественного видения мира.
Настойчивая религиозная мораль требует от человека жесткого представления о мире, жизни в мире вечных координат, отказ от гипотез, исследований. Абсурдное, шизофреническое, убийственно противоречащее опыту человечества вмещается в христианство беспредельно. Вместо использования знания для улучшения жизни, начинают жизнь приносить в жертву божьему слову. Коварное насилие над душой уничтожает свободу воли, не оставляет места веселью, спонтанности. Отношения людей, которых духовные шакалы считают злыми и грешными, мелочно регламентируется. Личность должна, видите ли, загнать себя в строгую и нищую форму, человеку должно умертвлять «плоть», отказаться от той части себя, которая не вписывается в причудливый догмат. Социализация к христианскому догмату превращает человека в овцу, а общество — в покорное, интеллектуально стерильное стадо.
Замечательно, что богословие схоластов выставляет обычных людей рабами «творца», а наделенных титулами, привилегированных — в основном помазанниками, наместниками, благодетелями и вестниками великой и единой воли к творчеству. В эпоху расцвета христианства полагали, что духовная и светская аристократия набирается премудрости у ангелов божества. Как следствие, трудящимся воспрещалось создавать и развивать свои, неаристократические модели социальной организации (коммуны). Архипопы заботились, чтобы непривилегированные вовеки оставались темной, необразованной паствой, всесторонне зависимой от аристократии, чувствовали свою умственную и культурную ущербность. Не это ли есть ад? Максима quod principi placuit, legis habet vigorem1 стала заповедью «просвещенных» абсолютных монархов.
Христианство возникло и распространилось при рабовладельческом строе, когда отношения между элитой и подданными сводились к формуле рабства. Так почему христианство учит, что отношения бога и человека — это отношения повелителя и раба? Создатели религии вполне могли перенести реалии своего общества в теорию веры и, таким образом, допустить весьма странное уживание наиболее милосердного существа с рабской зависимостью от него человека. Напротив, мистика индийцев, сложившаяся в обществе, где угнетение не было абсолютным, не содержит в себе абсолютного идола. А так называемое учение «любви» запечатлело эпоху высшего насилия над человеческой природой, вобрало в себя страшные нормы рабовладельческого общества. Поэтому любовь в христианстве — это любовь к рабству.
Только бездарность и дикость делают человека полностью зависимым от великих людей и приводят в вращению вокруг достижений прошлого. Не каждый может идти вперед там, где нет пути. Избегание ответственности, трусливость, отсутствие критичности мышления, умственной дисциплины — вот предпосылки существования оголтелой догматики, рабства совести, любви к авторитету. А религиозное нормотворчество, которое изучение общества и мира заменяет поучением, как раз соответствует настойчивой психической потребности слабых натур. Христианская тоталитарная мистика приводит к обезличиванию жизни, к жизни по чужому шаблону, предоставляет шансы избегать ответственности, прятаться за всемогущую волю. Христианство, конечно, облегчает тяготы, страдания, придает дух колеблющемуся. Но в чем тогда разница между проповедью и бутылкой водки?
Итак, христианская церковь — это институт элитарный, институт подавления самостоятельности в психической и социальной жизни. Церковным сообществом легитимизируется авторитарное общество, нравственный идеал отождествляется с духовной забитостью, счастье ищется в рабстве. Идеей виновности жонглировать можно только в темноте, только перед безграмотными и не научившимися размышлять. Не менее бесчеловечна идея искупления преступления и даже псевдопреступления мучениями в горящей стихии. Все эти варварские пережитки феодализма абсолютно несовместимы с неизвращенными понятиями счастья, сочувствия, любви, с культурой свободных личностей. Но всегда ли Россия склонялась перед мистикой рабства? Всегда ли терпела самодурство полудиких феодалов, экономических и культурных угнетателей? Всегда ли трудящиеся наперегонки добивались милости и снисхождения? Великая Октябрьская Социалистическая Революция прозрачно разъяснила, что и темному приходит конец, что прогрессивные исторические силы способны развернуть грандиозную борьбу за освобождение от разного рода «помазанников» и преуспеть в уничтожении капиталистического и религиозного притеснения.
Вотчина олигархов
Буржуазия уже примерно как столетие перестала быть организующей общественной силой. В нашей стране ей не под силу эффективно координировать экономическую жизнь, развивать народное хозяйство, строить дороги, жилье для трудящихся. Настойчивый интерес крупных буржуа к добывающей промышленности и финансам, и относительное пренебрежение обрабатывающей промышленностью объяснимы возможностями раздела и контроля рынков. В мелком производстве и сельском хозяйстве монополистическая диктатура остается нежизнеспособной, к тому же развитие легкой промышленности в России нецелесообразно в виду международной конкуренции. Поэтому обрабатывающая промышленность обречена на инвестиционный голод.
Сообщество олигархов задалось целью и преуспело в коррумпировании общественной медицины и общественного образования, главным образом вузовского, чихает и фыркает на гуманитарные науки. Управляя теперь нашим обществом, сообщество буржуа ценит в нем больше всего природные ресурсы — нефть, газ и уголь. Эти ресурсы буржуа с радостью обращают в ликвидные формы, что означает пошаговую ликвидацию общественного достояния, открытую трансформацию общественного имущества в частный капитал. Ясно как солнце, что сообщество «коммерсантов» установило у нас общество без надежды, без перспектив, ведет государство в темное будущее — без промышленности, без технологии, без естественных и, самое главное, культурных ресурсов. Россия умирает, потому что организованное сообщество буржуа ежедневно ее ослабляет. Ослабляет, как уже отмечалось, двояко: удушением культуры и высасыванием жизненных соков.
Общественный строй в нашей стране ничего общего не имеет и не может иметь с властью народа, с равенством всех перед законом, с этикой демократии. Вместо демократии у нас олигархия. Диктатуру крупного капитала представляют известный облысевший пижон и его партия «Медведь», которые через марионеточных функционеров и журналистов вбивают нам в головы темные идеи духовенства и грезы о социальной ответственности бизнеса. Счастье и работа под крылом у олигархов — таково предложение «Медведя» молодежи. Главная задача этого арьергарда крупного капитала состоит, конечно, в прикрытии экспроприации национального достояния, в отвлечении трудящихся пестро-черными платками официозной фразы. Правительство не уступает в «бизнес»-эффективности олигархам — организует «госзакупки» у подконтрольных ему же частных компаний, пользуется военной тайной для обеспечения своим членам экономических преимуществ. Так созданное общественным трудом превращается благодаря активной работе многочисленных государственных и рыночных структур, благодаря великому множеству контрактов и приказов, в частную собственность обладателей административного ресурса, которые затем нередко продают «приватизированное» имущество обществу обратно. Административный ресурс уже давно выступает средством накопить капитал, ресурсом к предпринимательской деятельности.
Не следует удивляться, что в 90-х оглушительная «политика» «либерализации» не только не привела экономику ни к каким достижениям, но была для нее катастрофой, несколько раз крушила народное хозяйство, лишила миллионы людей огромного фонда сбережений, веры в свое общество, в свои силы. Ни к снижению сырьевой ориентации экономики, ни к повышению производственного потенциала, ни к формированию высокой деловой культуры маэстро «либерализации» не стремились. Ваучеры и неискренние приветствия «экономической свободы», «личности», «демократии» были не более чем дырявыми грошами, какими аферисты иногда посыпают во время «гешефта».
Теперь российский чиновничий аппарат собирает таможенных поступлений больше, чем налогов. Пошлины на продаваемое за границу сырье, как нетрудно понять, — главная доходная статья нашей бюрократии и ее социальных активностей. Но грубая ориентация экономики на экспорт естественных ресурсов противоречит всем разумным принципам развития народного хозяйства, интересам большинства населения. Что по этому поводу предпринимают чиновники? Сообщество экспроприаторов всеми силами затрудняет осознание трудящимися своих интересов, энергично культивирует подлое мещанство, активности эмоционального потребления, включая потребление информации, пытается играть на патриотических и мистических настроениях. Деятельность отечественной буржуазии — это не только темные промыслы олигархов и чиновников, это еще и темные промыслы публичных лжецов, попов и мещанских культурников. На этом пути Россия становится придатком производящих сил развитых экономик, скованным цепями колониальной зависимости и колониальной эксплуатации. Поскольку доходы малообеспеченного большинства исключают накопление, социальное неравенство между «коммерсантами» и рабочими будет беспрерывно расти, сглаживаясь разве что многомиллиардным оттоком капитала в наши будущие метрополии.
При социалистической организации хозяйства, в отличие от олигархического капитализма, бюрократизация системы общественного управления представляет собой очевидную угрозу общественному благополучию. Бюрократическая трясина замедляет и проваливает экономическое развитие, поэтому бюрократия — это больше, чем временная служанка буржуазии, это самостоятельный противник социалистического строительства. Только критикой теории капитализма и политической борьбой с подвизавшимися к государственному аппарату мошенниками дело ограничиваться не может. Теоретикам социализма сейчас нелишне предложить модели распределения общественного продукта и формы производственной организации в обществе XXI века без капиталистических институтов.
Александр Машнин