В восстаниях в Тунисе и Египте не может не броситься в глаза очевидное отсутствие исламского фундаментализма. Народ в лучших светских демократических традициях просто восстал против деспотического режима, коррупции и бедности и потребовал свободы и экономических гарантий. Тем самым опровергнута циничная мудрость западных либералов, по мнению которых подлинное демократическое сознание в арабских странах присутствует только у немногочисленной либеральной элиты, а подавляющее большинство населения может быть мобилизовано только средствами религиозного фундаментализма или национализма. Главный вопрос теперь – что же дальше? Кто станет победителем на политической арене?
Когда в Тунисе было назначено новое временное правительство, там не оказалось исламистов и наиболее радикальных левых. Самоуверенные либералы решили: отлично, это ведь по сути одно и то же, и те, и другие – тоталитарные экстремисты. Но действительно ли все так просто? Не заключается ли подлинный и основной антагонизм именно в противостоянии между исламистами и левыми? Даже если на какое-то короткое время они объединяются против режима, то как только победа приближается, их единство раскалывается и они вступают в смертельную схватку, и она нередко более жестока, чем та, которую они вели против общего врага.
Не стали ли мы свидетелями именно такой схватки по завершении последних выборов в Иране? Сотни тысяч сторонников Мусави отстаивали народную мечту, которая вдохновляла и революцию эпохи Хомейни – мечту о свободе и справедливости. Даже если это утопия, она вызвала невероятный всплеск политического и социального созидания, организационных экспериментов и дебатов между студентами и обычными людьми. Эта реальная возможность, открывшая путь невиданным силам социальной трансформации, этот момент, когда казалось, что возможно все, был постепенно сведен на нет, когда к власти пришли исламисты.
Даже в случае явственно фундаменталистских движений нельзя упускать из виду, что и в них может быть социальный компонент. Талибан регулярно представляют как фундаменталистскую исламистскую группировку, которая реализует свою власть через террор. Между тем, когда весной 2009 года они захватили долину Сват в Пакистане, «Нью-Йорк таймс» сообщила, что они подстроили «классовое восстание, эксплуатируя глубинный конфликт между небольшой группой богатых землевладельцев и их безземельными арендаторами». Если, «воспользовавшись» требованием фермеров, Талибан создает, по выражению «Нью-Йорк таймс», «риск для Пакистана, который пока остается преимущественно феодальным государством», что помешало либеральным демократам в Пакистане и США точно так же «воспользоваться» этим требованием и попытаться помочь безземельным фермерам? Может быть, дело в том, что пакистанские феодальные силы – это естественный союзник либеральной демократии?
Неизбежный вывод из всего этого состоит в том, что подъем радикального исламизма всегда был обратной стороной исчезновения в мусульманских странах светских левых. Сегодня Афганистан изображают самой фундаменталистской страной в мире, но мало кто помнит, что сорок лет назад он был страной с сильной светской традицией и сильной компартией, которая пришла к власти без помощи Советского Союза. Куда исчезла эта светская традиция?
Важно воспринимать сегодняшние события в Тунисе и Египте (а также Йемене и, быть может, даже в Саудовской Аравии) именно в этом контексте. Если ситуация стабилизируется и старый режим сможет продолжить свое существование с небольшими либеральными косметическими изменениями, это спровоцирует непреодолимую фундаменталистскую реакцию. Чтобы сохранить самое ценное в либеральном наследии, либералам будет необходима братская помощь радикальных левых. Возвращаясь к Египту, хочется отметить, что самая позорная и опасная оппортунистическая реакция была озвучена на CNN Тони Блэром: да, изменения необходимы, но они должны быть постепенными. Для Египта постепенные изменения означают компромисс с властью Мубарака и незначительное расширение круга властных элит. Именно поэтому говорить сегодня о мирном переходе просто неприлично: Мубарак сам сделал мирный переход невозможным, раздавив оппозицию. После того как он послал армию на борьбу с протестующими, выбор стал предельно ясным: либо небольшие косметические изменения, на самом деле нужные для того, чтобы ничего не менять, либо настоящий прорыв.
Именно здесь наступает момент истины: невозможно утверждать, что, как в случае с Алжиром десять лет назад, проведение реально свободных выборов будет означать приход к власти исламских фундаменталистов. Еще одна тревога либералов заключается в том, что сегодня в Египте нет организованной политической силы, способной взять власть в случае ухода Мубарака. Конечно, такой силы нет, ведь Мубарак хорошо для этого постарался, сведя оппозицию к маргинальным декоративным элементам. Аргумент в защиту Мубарака – или он, или хаос – на самом деле является аргументом против него.
Лицемерие западных либералов просто поразительно: они публично выступают в поддержку демократии, но как только люди реально восстали против тирании не во имя религии, а под светскими лозунгами свободы и справедливости, их это чрезвычайно озаботило. Откуда это беспокойство, почему не радоваться тому, что свобода получила очередной шанс? Сегодня как никогда актуально старое изречение Мао Цзэдуна: «Смута великая в Поднебесной – ситуация благоприятная».
Куда же в таком случае деваться Мубараку? Ответ очевиден: в Гаагу. Если кто-то и заслуживает там находиться, так это он.
1 февраля
Опубликовано в Guardian
Перевод с английского Веры Акуловой и Дмитрия Потемкина
