Фатальное отсутствие самостоятельной и осмысленной культурной политики мне представляется важнейшей проблемой антикапиталистической партии в России, возможно, потому что на ее решение я могу как-то повлиять, – в экономике и «реал политик» ориентируюсь гораздо слабее.
Почему это важнее, чем кажется?
В левых медиа заметна советская инерция восприятия «отдела культуры» – как приятной, но периферийной и во всех отношениях необязательной части издания, где пишут не очень важно кто, не очень важно как и вообще про что взбредет. Экономические и политические разделы для левых медиа гораздо важнее. По сути, это, кстати, верно. Действительно, экономика определяет, политика реализует, а культура всего лишь оформляет решения и смыслы. Вопросы «Хватит ли тебе денег, чтобы заплатить за квартиру?», «Есть ли у тебя документы и нет ли проблем с законом?», «Что ты будешь завтра есть?» очевидно важнее вопросов «Что ты в последний раз читал?», «Какая музыка в твоем плеере?», «В какой театр поведешь девушку?» и «Что за кино скачал из интернета?»
Но это неверно именно для успеха медиа, которые как раз и принадлежат сфере «оформления смыслов».В любом «Коммерсанте» или «Newsweek» знают простую истину: по твоей лексике, метафорам, отсылкам к кино и музыке сразу ясно, сколько у тебя и твоего проекта шансов на победу в этом обществе, независимо от того, что именно у тебя за идеи и о чем именно ты сейчас говоришь. В этом смысле «отдел культуры» – главный симптом адекватности ситуации.
Различия в стиле между людьми часто оказываются важнее, чем политические, и это неспроста. Форма выражения несет не меньшую идеологическую нагрузку, чем содержание послания. В большом городе стиль жизни и мышления является важнейшим показателем для различения свой/чужой. Любое наше предложение может иметь нулевой эффект или, наоборот, распространится со скоростью эпидемии гриппа, в зависимости от того, как оно прозвучало.
Буржуа давным-давно усвоили, что важнейший залог гегемонии – умение присвоить себе, истолковать в своем смысле, использовать для самопрезентации самые креативные и новые образы литературы и искусства, какими бы далекими и чуждыми они в момент возникновения им ни казались.
Почему это важно для антикапиталистов?
Политика внутреннего сдерживания альтернатив проводится не только и не столько отдельно взятой властью. В производстве и трансляции этой политики участвует все общество в целом и каждый из нас на разных ролях. Этой политике сдерживания современные антикапиталисты противопоставляют обратную политику альтернатив: критическая теория + конкурентный образ жизни + опыт игры с правилами системы, а не по ее правилам + создание зон автономии + трансляция и пропаганда всего этого через собственное информационное поле, что в эпоху интернета делать намного легче, чем раньше. Без собственной культурной политики ни одна из этих задач решена не будет.
Кому все это адресовано?
Для нас это вдвойне важно потому, что наши сообщения не обращены к власти, мы не ждем от Кремля какой-то «правильной» политики, не предлагаем себя государству в качестве экспертов и министров. Мы обращается к обществу, к самой активной и креативной его части. Поэтому для нас реакция аудитории важнее, чем для всех, кто нуждается во власти и пробует ее учить.
Кто подразумеваемый мной читатель сайта?
Во-первых, социально чуткая часть «среднего класса». Такие люди вряд ли будут всерьез и надолго политически ангажированы, но часто ищут альтернативу капитализму с его неразрешимыми проблемами и устали от нереалистичных консервативных и религиозных реконструкций, выдаваемых правыми за «другой путь». Именно с ними придется говорить на языке образов, причем желательно массовых. Они любят разговоры о новом «нематериальном» труде, в котором почти все крутится вокруг стандартов стиля. Ценят компетентность и остроумие и не прощают дилетантской приблизительности.
Во-вторых, это левый активист, который нуждается в современной по форме и содержанию информации. Нам всем нужны полезные советы, не надо забывать, что главный смысл общения – взаимное обучение. Культурная политика позволяет сделать стиль своего сопротивления «расширяющим пространство борьбы», а не запирающим нас в субкультуре.
Она же является залогом контакта между первой и второй аудиторией, условием «разговора на одном языке».
Что такое воображение?
Та часть нашего сознания, с помощью которой мы воспринимаем «художественное», и есть неистощимый ресурс всех альтернатив и утопий. В обычной жизни эта часть сознания зовется «воображением». В той же обычной жизни воображение используется, чтобы отличить красивое от нейтрального или уродливого. В жизни необычной воображение могло бы покинуть отведенные ему обществом пределы, стать полем для изобретения нового общества и нового человека. Воображение есть ни что иное, как избежавшая репрессий продуктивная часть сознания. Именно поэтому эта часть сознания столь строго отделяется системой от всего «серьезного» (экономики и политики), она запирается в относительно безопасном гетто («искусство»). Не понимая этого, невозможно понять не только всюду повторяемое «Красота спасет мир», но и «Вся власть воображению!» Этот лозунг восставших гуманитариев 68-го будет казаться просто романтическим вздором уставших от зачетов студентов.
Как происходит амортизация?
Вышесказанное настолько очевидно, что агенты власти регулярно пытаются быть достаточно «разумными», чтобы найти-отвести искусству полагающееся «место», превратив его в безопасный для системы, а то и полезный для нее раздражитель. Популярна теория смены пространства и форм для революционных претензий. Вместо события «Революция» возникает место «Галерея». Социально опасный ход мысли признается продуктивным для изобретения новых художественных форм. Так видят ситуацию многие либеральные интеллектуалы (Марат Гельман, Александр Эткинд, Борис Гройс). Принято говорить «Ну это ведь всего лишь искусство!» и понимать это предлагается так: «Какая бы там ни имелась в виду политика, нельзя же принимать ее всерьез, не будем же мы буквализировать пусть талантливые, но метафоры? В конце концов, все это существует для нашего развлечения, а не чтобы мешать нам жить».
Это считается достоинством современной демократии – революционность как прививка закупорена в богемном галерейном гетто, где может и даже должно происходить то, что нежелательно и опасно в реальной жизни остального общества. Жесткая система просто ловит, сажает или «мочит» при задержании. Гибкая система перемещает революционные настроения в область «авангардного» и сдерживает их там: если высунешься, будешь уже не «радикалом», а «криминалом». Справедливости ради надо сказать, что такая арт-левизна все же лучше, чем совсем ничего. И часть ответственности за такую «амортизацию» несут сами левые, которые не смогли или не захотели предложить арт-герильерос более интересную роль в обществе. Сделать это – первый шаг нашей культурной политики.
Остранение и два способа им пользоваться
Искусство – это шанс личного прикосновения к утопическому через воспринятый образ. Главным приемом всякого искусства является остранение обыденности. В этом смысле «остранение» есть «отстранение» от избранного предмета или ситуации. Аудитории предлагается взгляд на предмет из области утопии. Вопрос только в пропорциях, в процентном отношении остранения к более широкому «полю узнаваемости». Респектабельный арт-мейнстрим старается соблюдать некую интуитивно ощущаемую норму моментов остранения. Их должно быть не больше, чем приправ в блюде. Без них художественное станет просто дидактическим, а с их переизбытком возникнет опасность потери дидактического узнавания, организующего аудиторию.
Конечно, альтернативное, левое, а тем более антикапиталистическое искусство пыталось отступить от этой «интуитивной нормы», найти другое, более прогрессивное отношение между остраненным и узнаваемым. Вспомним Брехта, Третьякова, Бретона, Годара, Адорно и режиссеров «Догмы». Но при всем многообразии примеров чисто методологически отступать от нормы можно только в две стороны, «нежелательные» для арт-мейнстрима.
1. Можно выбрать путь все большего остранения, его безоглядного наращивания. Блюдо из одних приправ. Своеобразный левый маньеризм, часто обрекающий художника на «непонятность». Эстафета кубистов-дадаистов-сюрреалистов-леттристов-ситуационистов, вплоть до нынешних: Гупта, добавляющий оружие к столовым приборам, Кателлан, одевший слона в паранджу и любящий пилить чучела животных пополам. Мэтью Барни с его церемониалами и Маккарти с его невыносимо жесткими перформансами….
Искусство, как некая отчужденная и специальная сфера деятельности преодолевается в такой модели через бретоновское «слияние фантазма и реальности с целью возникновения новой, сверхреальной среды».
2. Либо выбрать аскетический путь минимализации остранения, вплоть до полного от него отказа в пользу «диктатуры факта». Блюдо без приправ. В наиболее чистом виде метод ЛЕФа, конструктивистов и функционалистов, всевозможные реди-мэйды, фильм Уорхола про Эмпайр стейт билдинг. Фотографы школы «Магнум». Сэм Дюрант, который кропотливо копирует и выставляет в виде цветных лайт-боксов подсмотренные на митингах плакаты. Петер Фридль, который на последней «Документе-08» прославился, выставив чучело жирафа, погибшего в зоопарке палестинской Рамалы от взрыва израильской ракеты. И, конечно, аптечные шкафы Херста.
Конечно, в деятельности большинства художников, претендующих на альтернативность коммерческой индустрии, нередко микшированы оба эти метода, и они их стараются чередовать. Когда Александр Бренер выходит с нечитаемым плакатом к израильской Стене плача, он действует по первому сценарию, а когда спреем рисует доллар на холсте Малевича в голландском музее – то по второму. Или вовсе актуальный пример из мира кино: на каннском фестивале-09 представлены левый маньерист Терри Гиллиам («Имаджинариум доктора Парнаса»), сторонник пролетарской «диктатуры факта» реалист Кен Лоуч («В поисках Эрика»), и «Антихрист» левого концептуалиста Ларса фон Триера (о концептуализме будет ниже).
Остранение и отчуждение
Дополнительная разница между двумя этими стратегиями обусловлена еще и различным пониманием природы и смысла самого жеста «остранения» по отношению к социальному отчуждению. В первом случае остранение понимается как преодоление господствующего отчуждения в рамках «атакующего художественного опыта», поэтому наше будущее должно стать сюрреальностью, то есть тотальностью искусства. Во втором случае остранение понимается всего лишь как наглядная демонстрация отчуждения, не более чем его символическое обнаружение, и потому будущее лежит через ликвидацию искусства в обществе, преодолевшем его невротические причины, порожденные социальной иррациональностью.
Показательна знаменитая полемика Брехта и Лукача по сходному вопросу о художественном катарсисе. Обвиняя современную ему буржуазную культуру как дозирующую, блокирующую, создающую дефицит катарсиса в искусстве, Брехт настаивал на увеличении катарсического эффекта посредством роста остранения. Ему по-своему вторил Бретон, называя необходимостью нового искусства «исступленное состояние радостной страсти». Лукач же подозрительно относился к таким теориям, понимая катарсис как акт невротического «возврата», наркотик, сама необходимость которого порождена повсеместным отчуждением.
Оперируя более современными терминами Бориса Гройса, можно сказать, что оба метода имеют целью преодоление рыночной модели культуры, отмену бесконечной торговли образами между сферой Профанного (то есть пока не искусства) и Архивом (то есть уже маркированным искусством) через прилавок «художественных жестов».
В первом случае предполагается упразднить сферу Профанного, объявив все, доступное человеку, ценностным, навсегда валоризованным в едином Архиве. Для этого подразумевается всеобщая новая оптика, вытекающая из нового положения человека. Оптика, прежде запертая, дозированная в «зонах художественного». А само художественное преодолевается как долго откладываемая и наконец реализованная возможность Иного.
Во втором случае упраздняется Архив – для того чтобы все, что в нем находилось, объявить равноправно Профанным, лишенным ауры. Архив же понимается как привилегия доминировавшего класса, в которой больше нет необходимости.
Особым случаем синтетического остранения в последние полвека является искусство, которое настойчиво отсылает зрителя именно к аналитическому, а не к образному восприятию. Такое искусство (прежде всего «концептуализм») является одновременно рефлексией как самого себя, так и задавших это искусство правил/отношений. Оно невозможно без обнажения приемов господствующей идеологии. Неудивительно, что столь специфический способ остранения в нашей стране воспринимался как «антисоветский», но, например, в Испании («Груп де Травай» и «Адаг» взяли на себя дизайн компании протеста против запрета и ареста лидеров Социалистической партии Каталонии), Латинской Америке, или у таких авторов, как Ханс Хааке и Йозеф Бойс, концептуализм приобретал крайне левый и антиавторитарный характер. Что же политического может сделать сегодня художник? И что он уже делает?
Об этом мой следующий текст.
