Город Ракка на севере Сирии захвачен боевиками-салафитами, местным жителям отрубают головы и конечности, оправдывая это введением норм шариата, исламских законов. Читаю в новостях в интернете. Салафиты, среди них полно иностранцев, с автоматами и гранатометами на улицах? Останавливают любого, кого захотят, и мужчин, и женщин, и детей, и ведут на допрос в «шариатскую полицию». Сирийская правительственная армия завершает окружение города, готовится штурмовать его. В провинции Ракка — город ее административный центр — происходят частые скоротечные стычки между подразделениями правительственной армии и отрядами салафиты. Фотографии простреленных голов, сожженных автомобилей и автобусов, вооруженные бородачи, усы выбриты, обязательно выбриты, салафитский стиль ношения бороды, черные флаги над зданиями — на флагах написаны цитаты из «Корана».
Я помню Ракку другой, за полтора года до этих событий.
Ничего особенного культурно и исторически в городе не было. На восточном выезде, чуть в стороне от автотрассы стояли каменные Бададские ворота — буква «П» в два человеческих роста, сложенная из красных маленьких кирпичиков, огороженная низкой металлической решеткой. За Багдадскими воротами россыпь каменных огрызков, похоже на заброшенную строительную площадку, — сухие высокие травы в нишах, всевозможный мусор и жуткая, до кашля вонь мочи. На самом деле, это развалины арабской военной крепости со сказочным названием «Замок Прекрасной Дамы»: раскрошившиеся кирпичи, вонь мочи, пластиковые рваные пакеты, упаковки, сломанные деревянные ящики. Вот и все, что осталось от средневекового величия, самого значимого периода в истории города.
Современная Ракка — прямоугольные, в длинных балконах коробки жилых и прочих зданий, типичные для сирийских городов, невысокие, этажей в пять, перпендикулярно-параллельные широкие улицы, асфальтированные тротуары, автомобили, светофоры — обычная урбан-безликость начала XXI века. Через город протекала плюгавая мелководная речушка — таким являл себя в здешнем течении Ефрат. У нас, меня и моей спутницы Насти, не было совершенно никакого интереса там задерживаться. Мы решили поскорее выбираться из города — на юг, в сторону заброшенного византийского города Расафа. Выбираться, не привлекая к себе внимания — чтобы не попасться в очередные гости. О, эти бесконечно гостеприимные сирийские люди! Особенно на севере Сирии. Особенно в провинции Ракка.
Мы въехали в провинцию с запада, из Алеппо. Водитель попутки, как только мы сели в кабину, начал нас уговаривать поехать к нему в гости. Он говорил исключительно по-арабски, мы общались с помощью словаря. Он тыкал пальцем в слова «гости», «дом», «еда», «отдыхать». Мы провели в Сирии меньше недели, нагоститься у местных не успели — один день провели у крестьян в селе между турецкой границей и Алеппо, в Алеппо прожили три дня у местного баскетболиста. Конечно, нам было интересно побывать в новых гостях. Конечно, мы согласились.
Машина свернула с асфальта на проселок и поехала через серую пустыню. Остановились возле озера. Водитель показал на слова «оазис», «рыба», «птицы» и изобразил, как в птиц стреляют из ружья. По озеру, беззвучно перебирая веслами, плыл в узкой лодочке старик — черная вода расходилась в стороны слабой рябью. Водитель объяснил, что старик тут рыбачит. И махнул рукой: давайте обратно в кабину. Доехали до его деревни. Он показал нас жене, показал нам жену, она растапливала бензиновую металлическую печь, возле нее ползал глазастый чернявый ребенок без штанишек, в одной рубашке. Он показал свои гряды — комья серой перепаханной земли, между ними проложен шланг с отверстиями, шланг присоединен к железной трубе водяной скважины; когда требуется поливать урожай, двигатель нагнетает из скважины в шланг воду и она сочится из отверстий — черные жирные пятна солярки и машинного масла вокруг двигателя и скважины.
Водитель брал комья земли и растирал их — по ветру летела завеса пыли, он объяснял, что это очень хорошая земля, плодородная, он очень заботится о своей земле, земля — главное богатство человека, она все может дать человеку, если много трудиться. Это походило на сцену советского фильма про молодых горожан, любопытных романтиков, приехавших в колхоз, и колхозник показывает им драгоценную пахоту, рассказывает о сельском хозяйстве своим костлявым и мозолистым крестьянским языком, языком скупым, но мощным и с глубокими корнями.
Мы пошли к родственникам водителя, к соседним домам. Дома в деревне похожи на среднеазиатские: саманные, с крохотными окнами, плоскими крышами, одно- и двухэтажные, вытянутые длинной змеей — чем больше членов семьи, тем длиннее змея, тем больше комнат, одна комната пристраивается к другой, но не вверх, как в тесной Европе, а горизонтально, простора на всех хватит. Перед домом на раскладных стульях сидели пожилые мужчины и женщины, сидели вокруг черного казана, в котором тлели угли. Со мной все мужчины поздоровались за руку, с Настей раскланялись. Тут же для нас освободили пару стульев, мы противились, но нас мягко придавили к ним. Жаркие угли в казане — от какого-то кустарника, их перемешивали периодически, они ало тлели, медленно стачивались горением.
Появились дети, прислонившись к старшим или уцепившись в края их одежд, они рассматривали нас. С помощью словаря мы рассказывали откуда мы, что тут делаем, куда собираемся. Сирийцы радостно кивали, дети лезли в словарь, выглядывали иностранные слова, обсуждали между собой, рассказывали старшим. У всех без исключения мужчин на головах были намотаны красно-белые платки, одеты они были в длиннополые рубахи, свисающие шаровары и кожаные или резиновые сланцы. Женщины — в платьях с длинными рукавами, длинные, почти до земли юбки, в платках, повязанных, как у русских бабушек в деревнях, то есть только волосы закрывали, это не хиджабы. У мужчин одежда темных оттенков, у женщин яркая, как у цыганок.
Люди постоянно множились, подошли молодые пацаны, мои сверстники, они уже без платков на головах, под черными длиннополыми рубахами джинсы. Пацаны худощавые, подтянутые, ни животов, ни мягких толстых щек, подсушенные, гибкие. Водителя уже куда-то оттерли. Женщины и девочки расспрашивали Настю. Меня — мужчины и пацаны. Девочки принесли свои украшения и предложили Насте примерить, она примерила, девочки принесли другие и уже сами начали навешивать на нее. Нам показывали и давали подержать совсем маленьких детей, грудничков.
Изумительные, радостные люди, они были достаточно простодушны и в то же время достаточно этичны, в нашем, в русском понимании, они сохраняли приемлемую дистанцию в общении, не далеко, совсем отчужденно, не близко, когда уже становятся назойливыми, а именно ту, которая была комфортна. Позже мы побывали в гостях у других сирийцев Ракки — эти были типичными местными крестьянами, в других домах люди вели себя таким же образом. К Насте ни один мужчина, ни один мальчик не прикоснулся. Зато девочки восторженно облепили ее.
Нас позвали в дом. Показали, что пора есть. Мы расселись на пол на матрасы вроде среднеазиатских курпачи вокруг металлической бензиновой печки. Пацаны мне тут же показали как функционирует печка, откуда капает бензин и как правильно разводить в ней огонь. Женщины расстелили покрывало-дастархан и расставили подносы с оливками, оливковым маслом, сметаной, козьим соленым сыром. Принесли тонкие, как лаваш, круглые лепешки. Еду брали куском лепешки. Ели все вместе: и мужчины, и женщины, и дети — к дастархану не присаживались лишь женщины, обслуживавшие трапезу. Девочки подливали в округлые, с узкой талией, с женскими формами стаканчики крепкий черный чай. Большие подносы, пиалы с едой, чайник с длинным изогнутым носиком, женственных форм стаканчики, крохотные ложечки, чтобы насыпать и размешивать сахар, — атрибуты восточной сказки.
Высоко под потолком в комнате висел портрет президента страны Башара Асада. Особой религиозности в сирийцах не было заметно. Они не вскакивали и не расходились на молитву, мы просидели с ними весь долгий вечер, до середины ночи просидели — они все время общались с нами, и молодые, и старые не уходили на обязательный намаз. В их речах мелькало слово «Аллах», но так же редко, как в разговоре русских крестьян слова «Господь» и «Бог».
В них, в их поведении, ритме, движениях совершенно ясно чувствовалась радость жизни. Мы в них, в замечательных селянах севера Сирии, увидели талант жить. Через них проходил спокойный сильный поток, в котором любая секунда в удовольствие. У них любое свершение, равно, как и несвершение, есть жизнь, ход жизни, во всем приемлемый для них, поэтому они постоянно радостны, довольны, благожелательны и пытаются поделиться с тобой этим — потомки обитателей Райских садов, они сидели вместе с нами вокруг пузатой печурки и улыбались, по-настоящему живые люди.
После еды один из пожилых мужчин стал разносить по кругу, начиная с нас, с гостей, кофейник с убойно крепким и горьким кофе «мырра». Кофе наливалось на самое донышко крохотной чашечки. После кофе поставили в центе комнаты кальян. Трубка пускалась по кругу. Курили исключительно мужчины. Сирийцы постоянно шутили друг над другом, особенно молодые пацаны над пожилыми, и объясняли нам смысл шуток. В сущности, их юмор идентичен нашему. Старших высмеивали за то, что они уже все забывают, путают, много едят и мало работают.
Нам разъяснили, кто и каким родственником приходится хозяину дома — мы были в доме главы семейного клана, полного мужчины с короткой седой бородкой и щеткой усов, чаще молчавшего, чем говорившего, но много смеявшегося. Братья хозяина дома попытались уговорить нас пойти ночевать к ним. Дети хозяина вступили в спор, объясняли, что сегодня мы должны ночевать именно у них, в доме их отца, а завтра можно будет пойти в гости к другим родственникам. Родственники стали распределять, к кому и в какой день мы должны придти. Выяснялось, что в деревне мы должны задержаться, как минимум, на неделю. Мы постарались объяснить, что у нас короткая виза, что нам хочется увидеть разные районы Сирии. Сирийцы горячо заспорили, говорили, что мы все успеем, но сначала надо хорошенько у них у всех погостить.
Для сна нам отвели комнату мальчиков-школьников на втором этаже — дверь в комнату напротив голубятни. В комнате стол с учебниками, карандашами и ручками. Ящик с одеждой и зеркала. Пространство не захламлено обилием разного барахла, как в российских квартирах. Вообще, быт сирийцев, сельских жителей, горожане ближе к европейцам, быт селян достаточно аскетичен, на страдает от многочисленного нагромождения вещей. С точки зрения ислама это очень правильно, человек не привязывается к материальным вещам, не привязывает свою душу к настоящему миру, убогому и несовершенному, в сравнении с миром метафизическим, загробным.
Утром сирийцы совсем не торопились нас отпускать. Мы говорили, что нам пора ехать дальше, они кивали и продолжали сидеть на месте, поясняли, что скоро приедет родственник, который вывезет нас из деревни к центральной автотрассе. Так продолжалось часа три. Мы успели поесть, опять попить «мырры». Подтягивались родственники, которые вчера нас убеждали погостить и у них. Казалось, некорректно встать сейчас, надеть рюкзаки и выйти. Но нам пришлось именно так сделать. Сирийцы пошли за нами, тут же позвонили родственнику с машиной, это был вчерашний водитель. Нам пришлось несколько раз пообещать, что мы обязательно приедем в их деревню снова, совсем скоро приедем, когда посетим несколько достопримечательностей.
Водитель довез нас до трассы, по дороге убеждал, что вряд ли нам удастся поймать попутку, что лучше вернуться в деревню, написал номер своего мобильника, выяснил, какого именно числа мы приедем снова. И стоял ждал, пока мы не застопили попутку. Тогда он помахал рукой и поехал обратно.
Если нам доводилось пересекать деревни пешком, то местные жители тут же начинали кричать нам «чай-чай» и махать руками, чтобы мы к ним зашли. За нами вдогонку посылали детей, чтобы они нам сообщили, что нас ждут в гости. Местные водители настойчиво уговаривали заехать к ним хотя бы поесть. Если мы соглашались, то вовремя еды нас уговаривали остаться отдохнуть и переночевать. Складывалось впечатление, что местные жители только и занимаются тем, что поджидают каких-нибудь путешественников, чтобы заманить их к себе домой и продержать их там под своей опекой, заботой, насколько можно дольше. И нигде религиозного фанатизма. Мы не скрывали, что православные христиане и местные тогда живо интересовались, как у нас молятся, куда ходят молиться. В деревнях, лишь в самых крупных попадались мечети. Но и в них не звучал громогласно частый «азан». Люди жили патриархально, неспешно, комфортно для себя, занимались обязательными сельскохозяйственными делами… и поджидали гостей.
Мы доехали до заброшенной римской крепости на берегу Ефрата — Халябия. Крепость растянута по склону невысокой каменной горы. Толстые крепостные стены, гулкие с узкими окнами башни, остатки углов и ворот церкви, дворца, других зданий. Гладкие каменные блоки. И на всем тонким слоем песок. Ни одного дерева, ни одного куста. Кусты и трава лишь вдоль Ефрата тонкой полосой. Я поднялся на вершину горы, на вершину крепости, под арку дворца. Вокруг безжизненные, лунные круглые горы, серые, с промоинами. По склону ближайшей горы мальчик гнал стадо коз. Блеяние, позвякивание колокольчиков, окрики мальчика, он подгонял отстающих животных палкой. Пыль длинным шлейфом за стадом. Картинка из Библии. «И враги во страхе оставили оплот свой, тысячелетнюю крепость, и вошел в нее мальчик, погоняющий коз отца своего. И сказано ему было ангелом, сей оплот отныне и во веки веков твой, разведи же здесь прекрасный сад, чтобы люди более не боялись стен и башен сей крепости». И ветер гудел в пустых окнах и арках дворца.
Из крепости мы дошли до понтонного моста через Ефрат. Его охраняли военные. Трое пацанов с «калашниковыми» под начальством усатого офицера стояли за мешками с песком. Пустая бочка, раскрашенная в цвета сирийского флага, в ней сирийский флаг. Через мост пропускали, проверив документы. Узнав, что мы русские, нас тут же пригласили попить чай. Офицер показал свой автомобиль — ВАЗ 12-ой модели. Он нахваливал автомобиль, показывал, в каком он хорошем состоянии. Еще офицер сказал, что мост сделан советскими специалистами. Мы пошли его разглядывать — да, в этой древней, из Ветхого Завета, из клинописных шумерских табличек стране, через реку, известную нам по школьным учебникам, качались понтоны с русскоязычными надписями. Пацаны-солдаты показали свои «калашниковы» — «Русия, Русия», — повторяли они и жестикулировали, что это очень хорошие автоматы.
Мы побывали в еще одной крепости, сельджукской, стены сложены из тонких каменных пластин — месопотамский стиль, крепость Джабар, Калаат-Джабар. В нее нужно было покупать входной билет, но нас пустили бесплатно, потому что «Русия Сурия уахед», «Россия и Сирия вместе, друзья». Мы одни бродили и лазили по месопотамским руинам — ни одного посетителя, ни одного туриста, кроме нас. Поднимались на красный, с отломанной маковкой минарет — узкий винтовой подъем, рукавами терлись о стена, высокие ступени. От Джабара почти до горизонта тянулось водохранилище имени Хафеза Асада, отца Башара Асада, сирийское пресноводное море. По берегам водохранилища лиственные леса, высокие травы. Именно в этой местности появлялись древнейшие оседлые человеческие поселения. Почти 13 тысяч лет назад появились они. Люди строили круглые известняковые хижины с крышами из камыша, под полами хижин складывали скелеты предков.
Мы спустились из крепости на берег водохранилища и встретили молодых ребят: троих ребят и девушку. Они расстелили ковер, выставили еду, кальян и включили музыку. Они тут же попытались втянуть нас в свой отдых. Хитростью нам удалось сбежать от их гостеприимчивости. Но все равно к вечеру мы снова оказались в очередном доме жителей провинции Ракка.
Что теперь со всеми этими замечательными людьми? Перемолотила ли их война? Что сталось с их талантом жить?