Марксизм и релятивизм
Классическая линия в марксизме (Ленин-Лифшиц-Ильенков)
Вступление
Теоретический разговор о марксизме и релятивизме, на первый взгляд, кажется неуместным, совершенно оторванным от жизни, от современной политической практики, с ее бурлящей драматичной, а порой и трагичной «повесткой». Вместе с тем зачастую нет ничего практичнее, чем хорошая теория. Только определившись с основными категориями, а, значит, и с целями, можно добиться успеха в политической деятельности. Является ли марксизм всего лишь разновидностью старых как мир релятивистских учений, восходящих к греческой софистике, в чем упрекают учение Маркса многочисленные его противники, видящие в нем апологию классовой мести и жажды разрушения? Или марксизм — законный наследник классической философской традиции, линии Платона-Гегеля, и по-своему, пусть и не так, как идеализм, отстаивающий идеалы Истины, Добра и Красоты, как считали советские философы-марксисты Э.В. Ильенков и М.А. Лифшиц? Вспомним, слова Эвальда Ильенкова, открывающие его статью «Что там, в Зазеркалье»: «Это очень старый вопрос — об отношении красоты, добра и истины. (…) В старину его решали просто. Истина, добро и красота — это лишь три разных способа выражения одного и того же. (…) Пусть решение это ныне кажется слишком простым, прямолинейным и наивно абстрактным, но другого общего решения нет».
Ответы на эти вопросы позволят определить: чего хотят современные марксисты и вообще левые идеологи и политики, к чему они стремятся, определиться с тем, кто из немарксистов могут быть их союзниками, а кто – нет? И, конечно, поиск этих ответов связан с фундаментальными для марксизма категориями базиса и надстройки.
Маркс и Энгельс о базисе и надстройке
Понятия «базис» и «надстройка» Маркс и Энгельс вводят еще в ранних своих работах. Базисом они называли материальное производство, то есть производство основных жизненных материальных благ. Надстройкой – духовное производство: право, искусство, философию, религию, объявленные ими вторичными по отношению к базису (поэтому учение Маркса и Энгельса и получило название исторический материализм). В «Немецкой идеологии» основоположники даже заявляли, что феномены надстройки (право, философия, религия) просто отражают процессы, происходящие в общественном бытии или в материальном производстве. В полемике с гегельянцами молодые Маркс и Энгельс договорились до утверждения, что у явлений надстройки нет самостоятельного значения, нет истории: «мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельности. У них нет истории, у них нет развитиялюди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с этой своей действительностью также свое мышление и продукты своего мышления…». Впоследствие Марксу Энгельсу приходилось не раз сожалеть о неосторожности своей молодости. («Немецкая идеология» не была издана при их жизни, но нечто подобное они позволяли себе и в других работах). Ведь утверждение об абсолютной вторичности надстройки позволило некоторым их последователям развивать релятивистские версии марксизма, которым они, мягко говоря, не сочувствовали. Противники же исторического материализма получили прекрасную возможность обвинить его в отрицании общезначимых, объективных ценностей, в проповеди нигилизма, цинизма, аморализма.
Более того, релятивистские мотивы в историческом материализме были не чем иным как подрывом основ самого марксизма. Очевидно если все явления духовной культуры — не более чем ложное сознание и определяются лишь изменчивыми классовыми интересами, то тогда и сама философия марксизма – всего лишь ещё одна версия ложного сознания. Таким образом она никак не может претендовать на объективную истину об общественных исторических процессах, ведь сколько классов — столько и истин и либеральная идеология в этом случае имеет такие же права на истину, как и идеология пролетариата (с этой проблемой, кстати, бился Н.И.Бухарин, создавая первый в СССР учебник истамата, но так и не смог дать убедительного ответа, кроме ссылки на историческую прогрессивность пролетариата).
Не может марксизм тогда претендовать и на моральный протест против капитализма. Ведь отношение к пролетарию как к вещи, эксплуатация его ради денежной прибыли тогда несправедлива только с точки зрения пролетариев, а с точки зрения буржуа – очень даже справедлива. Единой же для всех, универсальной справедливости в этом случае не существует и осуждать эксплуатацию человека в общем, безотносительно к его классовой принадлежности, нет никакой возможности.
Потому-то основоположники и были позднее вынуждены открещиваться от таких выводов. Старый Маркс, прочитав брошюру подобных своих «последователей», воскликнул: «если эти граждане марксисты, то я – не марксист!». Энгельс в «Письмах об историческом материализме» писал: «…Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство… Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу. …на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты (…) и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников, политические, юридические, философские теории, религиозные воззрения…». Как видим, согласно позднему Энгельсу, экономический момент не является единственным определяющим моментом, в определенной мере исторический процесс определяет и духовное производство. А это значит, что философия, право и религия могут обладать определенной автономией, могут иметь собственную историю. Истина, добро, красота, справедливость, о которых говорит философия на протяжение двух тысяч лет, перестают быть призраками, они тоже теперь – факторы реальной жизни.
Однако это не помешало некоторым последователям Маркса и Энгельса развить учение классиков в направлении релятивизма. Этот поход укрепился в крайних леваческих направлениях марксизма начала ХХ века, идеологи которых много говорили о классовости культуры, о необходимости создать новую пролетарскую культуру. Этому направлению противостояла линия Ленина, Лукача, Лифшица и Ильенкова. В отличие от релятивистов эти мыслители-марксисты учили, что абсолютные ценности существуют Но они не отождествляли их с буржуазными трактовками «общечеловеческих ценностей», не отрицали их классового и исторического характера, и показывали, что ценности эти утверждаются в истории через борьбу классов.
Раскрытие марксизма как классической философии происходило через ряд споров в русской и советской философии. Мы намерены их вкратце рассмотреть.
В.И. Ленин об абсолютной истине
Конечно, здесь прежде всего нужно вспомнить еще дореволюционный спор между В.И. Лениным и А.А. Богдановым. Богданов и его сподвижники внутри и вне РСДРП (эмпиокритики) развивали взгляды субъективного идеалиста Маха, которого они считали передовым философом своего времени. Мах учил, что не существует мира объективных, материальных вещей, вся реальность есть опыт, созданный человеческим сознанием. Богданов соглашался с этим и лишь подправлял Маха, мол, — не сознанием отельных индивидов, а классовым сознанием. Именно в этом Богданов видел детерминацию надстройки базисом, который разделяет общество на классы. Философия, впрочем, как и наука и искусство, по Богданову — идеология, т.е. «надстройка» — нечто производное и поэтому смешно ее строить из нее самой, а надо начать с выяснения «базиса». Именно поэтому не существует якобы философии истинной или ложной, есть либо буржуазная, либо пролетарская философия, и пролетариат, естественно, выбирает вторую, именно поэтому, по Богданову, нужно отбросить поэзию Пушкина как дворянскую, пролетариат создаст новую, лучшую поэзию.
Ленин понимал, что этот метод, доведенный до конца, грозит уничтожением самому марксизму, и ведет к торжеству нигилизма – отрицания всех высших достижений культуры (и науки, и философии, и искусства). А, как известно, Ленин твердо стоял за то, что марксизм не должен отбрасывать прочь достижения буржуазной и добуржуазных культур, он должен критически их перерабатывать, развивать и брать на вооружение. Ленин напишет об этом в статье о Пролеткульте, Ленин будет говорить об этом на Третьем съезде комсомола. И Ленин еще в 1909-1910 гг. встает на защиту классических ценностей, в частности — абсолютной истины как цели науки и философии.
Согласно Ленину, залогом существования абсолютной истины, то есть истинного, объективного, не зависящего от субъекта, его симпатий и антипатий знания есть существование объективной, существующей независимо от субъекта действительности, материи. Короче говоря, абсолютная истина существует, потому что существует абсолютное бытие – реальная, материальная, бесконечная Природа. И материалист, человек признающий, что природа – Абсолют, потому что ничего и никого вне ее нет, не может не признавать и абсолютную истину. «Быть материалистом, — пишет В. И. Ленин, — значит, признавать объективную истину, открываемую нам органами чувств… значит так или иначе признавать абсолютную истину». В своем познании человек отражает эту объективную действительность, материю и все относительные истины нашего знания имеют внутри себя ядро абсолютной истины. Ленин так и пишет: «в каждой научной истине, несмотря на ее относительность, есть элемент абсолютной истины». Таким образом человечество, очищая относительные истины от внешних наслоений и обнаруживая это ядро, приближается к абсолютной истине. Эта теория Ленина получила название теории отражения.
Из нее следует, что философия и другие науки могут, конечно, в своем содержании лишь отражать интересы тех или иных классов. Но только если это плохие, конъюнктурные концепции и теории – вроде концепций буржуазных горе-экономистов, которые создаются не для того, чтобы разобраться: «как развиваются экономические процессы?», а чтоб оправдать корыстные действия буржуазии. Хорошие, объективные философские и научные теории должны отображать не субъективные желания отдельных людей, а внутреннюю логику природы и общества. В полной мере это делает, по Ленину, только материалистическая философия, и особенно — диалектико-материалистическая философия.
Главную ошибку махистов и Богданова Ленин видел в том, что они отрицают объективное существование мира. Мир для них – комплекс ощущений в сознании человека (как в случае Маха) или отдельного класса (как в случае Богданова). С этой точки зрения, собственно, философии и науке отражать нечего. Потому им и остается только выражать интересы какого-либо класса, и они лишаются общезначимого универсального содержания.
При этом ленинское отстаивание объективной, абсолютной истины вовсе не было отказом от классового подхода, как может кое-кому показаться. Впоследствие Лукач хорошо показал, что согласно Марксу именно пролетариат и его классовое сознание является носителем той самой абсолютной истины, которую Гегель отождествлял с Абсолютной Идеей. Если буржуазия борется только за свои эгоистические интересы, то пролетариат борется за права всего общества, поскольку цель его борьбы не в сохранении, а в преодолении своего классового положения. Так что его борьба – реализация абсолютных, а не относительных ценностей. Следовательно, не надо никаких выдуманных, пролетарских науки и искусства, пролетариат – наследник мировой всечеловеческой культуры, классических философии, науки и искусства.
То же самое, но на примере искусства и эстетики, глубоко раскрыл М.А. Лифшиц, к рассмотрению позиции которого мы и переходим.
Споры 1930-х гг. о классовости искусства
В 1930-е годы та же тема – борьбы с псевдомарксистским релятивизмом — снова поднимается в советской философии, но уже в другом ракурсе. Теперь полем для сражения стала философия искусства или эстетика, где был поставлен вопрос о существовании абсолютной красоты. Сражающимися сторонами выступили литературоведы-социологизаторы, популярные в 20-е гг. (В. Ермилов, М. Храпченко), и Михаил Лифшиц и его единомышленники (Е. Усиевич, И. Сац, В. Гриб), а также живший тогда в СССР Д. Лукач. Социологизаторы провозглашали, что искусство носит узкоклассовый характер. Оно якобы представляет собой лишь разновидность идеологии (ложного сознания). Поэзия Пушкина, дескать, выражает интересы крепостников-дворян, а проза Л. Толстого – интересы помещиков, переходящих к капиталистическому хозяйствованию. Автор произведения в рамках этой концепции – заложник своего социального происхождения. Он, вольно или невольно – лишь глашатай класса, к которому принадлежит. Отсюда вытекал вывод, что никакой абсолютной универсальной красоты нет, а есть лишь классовая эстетика (своя эстетика у буржуазии, своя – у пролетариата). Таким образом красота субъективна, она привносится в картину мира коллективным сознанием того или иного класса, которое выражает художник. Но, конечно, выражает не напрямую, а через шифры-знаки, разгадать которые – задача литературоведа-социологизатора (например, в изображениях природы в стихах Фета он должен увидеть классовые интересы помещика-крепостника).
Михаил Лифшиц обвинил социологизаторов в том, что они стоят не на ленинской, диалектико-материалистической, а на богдановской, субъективно-идеалистической позиции. Мира для них нет, а есть лишь восприятие мира в классовом сознании художника. Между тем, Ленин, возражая Богданову, как раз писал, что существует объективная, материальная действительность, и что научные и философские учения отражают ее свойства и законы. Лифшиц указывает на то, что объективная действительность, данная нам через ощущения, обладает и таким качеством как красота. Если люди выйдут из зала музея, где висят картины, и никто на эти картины уже смотреть не будет, красота образов не исчезнет. Прекрасны сами картины, а не только их отображения… Красота есть и в природе.
Поэтому цель искусства – не зашифровывать корыстные желания классов, а отражать красоту мира в художественной форме. Об этом писали еще русские критики лагеря революционных–демократов – Белинский, Добролюбов, Чернышевский (Лифшиц подчеркивает, что их высоко ценил Маркс). Научное же подтверждение тезис о реализме как высшей форме искусства нашел в теории отражения Ленина, которую можно распространить и на искусство. Это сделал сам Ленин в своей статье о Толстом, где он отрицал, что Толстой – выразитель классовых интересов помещиков. Ленин, как известно, увидел в произведениях русского классика зеркало революционных процессов в среде крестьянства, народа.
Максимального уровня артистизма, по Лифшицу, искусство достигает именно в творениях классиков (Шекспир, Гете, Бальзак, Толстой, Пушкин), содержание произведений которых – «зеркало мира».
При этом Лифшиц не отвергал классовый подход. Он лишь утверждал, что борьба классов не есть простая борьба коллективных эгоизмов, как считали социологизаторы (иначе марксизм ничем бы не отличался от буржуазных учений). Борьба классов есть борьба за идеал социальной справедливости, за освобождение и просвещение народа, превращение его в свободный и творческий субъект истории. В докладе «Народность искусства и борьба классов», где Лифшиц подвел итоги дискуссии 1930-х, он говорит: «В марксистском понимании классовая борьба не есть слепая потасовка интересов и психоидеологий. В ее основе лежит то, что имеет прямое отношение к главному содержанию каждой исторической эпохи, к судьбе общественных низов, широких человеческих масс, их борьбе против экономического насилия, социальной несправедливости. Классовая борьба может быть верно понята в своем истинном значении лишь в перспективе конечного исхода исторического дела рабочего класса — …строительства социализма… Все это далеко от вульгарного антиисторического представления о хищничестве разных прослоек, истребляющих друг друга в борьбе за свои мелкокорыстные цели».
Поэтому высокое классическое искусство, нацеленное на правду и красоту всегда на стороне народа (из какого бы класса ни происходили его творцы). Лифшиц вводит концепцию «народности искусства», которая вытеснила концепции социологизаторов и при Сталине (правда, в несколько упрощенном виде) была возведена в статус платформы официального советского искусствоведения. Благодаря этому были «реабилитированы» классические русские писатели и поэты XIX века, которые в 1920-х гг. провозглашались классовыми врагами (даже Пушкин!).
Отрицает ли марксизм мораль и нравственность?
Последняя часть классической триады ценностей – абсолютное добро (и связанная с ней категория «справедливость» как условие реализации в обществе принципа добра). Речь о морально-нравственной сфере человеческого бытия. Это — одна из самых больных проблем в марксистской философии. Противники марксизма постоянно упрекают его в том, что он проповедует аморализм, релятивизм в области морали и нравственности. Это якобы следует из того, что мораль, по Марксу и Энгельсу, – не более чем надстройка над базисом, а значит вторична, иллюзорна.
Часто вспоминают о том, что сам Маркс неоднократно довольно презрительно отзывался о морали как о «бессилии, обращенном в действие». Не забывают о высказывании Энгельса о «вечной справедливости» из его памфлета «К жилищному вопросу», направленного против Прудона: «Представление о вечной справедливости изменяется… не только в зависимости от времени и места: оно неодинаково даже у разных лиц и принадлежит к числу тех вещей… под которыми «каждый разумеет нечто другое». Наконец, Ленину ставят в упрек его слова, произнесенные им на 3-м съезде молодежи – о том, что нравственно все, что служит делу пролетариата и что есть мораль пролетарская, а есть буржуазная. Напомню эти слова: «В каком смысле отрицаем мы… нравственность? В том смысле, в каком проповедовала ее буржуазия, которая выводила эту нравственность из велений бога. Мы… в бога не верим, и очень хорошо знаем, что от имени бога говорило духовенство, говорили помещики, говорила буржуазия, чтобы проводить свои эксплуататорские интересы…. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата…для нас нравственность подчинена интересам классовой борьбы пролетариата».
Действительно, кажется, ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин нравственность, справедливость, добро, как они трактуются в исторической традиции, в классической культуре, вроде бы не признавали. Отсюда вроде бы следует, что с одной стороны правы те, кто говорят, что красный террор и сталинский ГУЛАГ закономерно вытекают из сути марксова учения и никакой гуманистический и демократический социализм невозможен. А с другой стороны, что якобы наивно ошибаются те марксисты и союзники марксистов, кто смешивает борьбу за социализм с борьбой за социальную справедливость. Ибо, согласно марксизму, как будто выходит, что и социальная несправедливость вполне приемлема, если только она «служит делу пролетариата» или по крайней мере «пролетарской партии» или, наконец, – делу ее вождей.
Так все и выглядит, если мы будем читать Маркса, Энгельса и Ленина невнимательно. А если почитаем повнимательнее, то обнаружатся «нюансы». Например, что Маркс вовсе не отвергает мораль, он просто указывает на то, что моральные проповеди сами по себе бессильны изменить мир. Согласимся, это весьма резонное замечание, с которым не станет спорить ни один умный моралист. И тот же самый Маркс говорил, между прочим: «Коммунизм – гуманизм, опосредованный с самим собой путём снятия частной собственности. Только путём снятия этого опосредования, — являющегося однако, необходимой предпосылкой, — возникает положительно начинающий с самого себя, положительный гуманизм».
Да и из фразы Энгельса о «вечной справедливости» вовсе не вытекает, что идеал справедливости бессмыслен и справедливость невозможна. Из нее вытекает лишь то, что буржуазия свои представления о справедливости объявляет идеалом «вечной справедливости» и что этот буржуазный идеал очень субъективен, как и вообще индивидуальные представления о справедливости. Об этом же Энгельс более развернуто пишет в брошюре «Развитие социализма: от утопии к науке». Он там различает идеал «вечной справедливости» буржуазных просветителей XVIII века, который нашел воплощение в послереволюционной буржуазной юстиции, и идеал «справедливости» у социалистов-утопистов XIX века – Сен-Симона, Оуэна и Фурье. По последних Энгельс пишет: «Как и те, они хотят установить царство разума и вечной справедливости; но их царство, как небо от земли, отличается от царства разума у просветителей. Буржуазный мир, построенный сообразно принципам этих просветителей, так же неразумен и несправедлив и поэтому должен быть так же выброшен на свалку, как феодализм и все прежние общественные порядки». Энгельс, конечно, признает, что дело вовсе не в «несправедливость мира», но он признает также, что справедливость и несправедливость – это не пустые звуки, за ними стоят определенные формы в объективных отношениях в процессе материального производства: «Пробуждающееся понимание того, что существующие общественные установления неразумны и несправедливы… является лишь симптомом того, что в методах производства и в формах обмена незаметно произошли такие изменения, которым уже не соответствует общественный строй, скроенный по старым экономическим условиям. Отсюда вытекает также и то, что средства для устранения обнаруженных зол должны быть тоже… в самих изменившихся производственных отношениях». Собственно, из того, что несправедливым в идеологи предстаёт строй, основанный на частной собственности на средства производства, прямо вытекает, что строй, где средства производства обобществлены и классы ликвидированы, предстанет в идеологическом отражении как справедливый. И это очевидно, не будет субъективный взгляд, ибо в той же работе Энгельс провозглашает, что в своих прогрессивных революционных требованиях, передовой класс выступает «в роли представителей не какого-либо отдельного класса, а всего страждущего человечества».
Это же касается позиции Ленина. В том же выступлении на 3-м съезде комсомола Ленин предостерегает коммунистическую молодежь от того, чтобы отбрасывать культурные достижения, полученные в предшествующие, эксплуататорские эпохи. «…почему учение Маркса могло овладеть миллионами и десятками миллионов сердец самого революционного класса?» – спрашивает Ленин и отвечает: «это произошло потому, что Маркс опирался на прочный фундамент человеческих знаний, завоеванных при капитализме». Ленин отвергает утопии пролеткультовцев и отождествляет пролетарскую культуру просто со всем лучшим, что создало человечество, с вершиной прогресса мировой культуры: «Пролетарская культура должна явиться закономерным развитием тех запасов знания, которые человечество выработало под гнетом капиталистического общества, помещичьего общества, чиновничьего общества. Все эти пути и дорожки подводили и подводят, и продолжают подводить к пролетарской культуре…».
Конечно, это касается и ленинского понимания нравственности. Бесспорно, Ленин отвергает «вечную мораль», под которой, по его мнению, скрывается вполне историческая и небескорыстная версия буржуазной морали. Бесспорно, он отдает предпочтение пролетарской нравственности. Но не потому что нравственность субъективна и у пролетариата она своя, а у буржуазии – своя и уж тем паче не потому что «так выгодно для властолюбцев-большевиков». Просто, по Ленину, пролетарская нравственность – это нравственность не одного, отдельного класса, а нравственность всего человеческого общества, как в его историческом развитии, так и в его высшей форме. Та же речь на съезде комсомола заканчивается словами: «Мы говорим: нравственность это то, что служит разрушению старого эксплуататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, созидающего новое общество коммунистов». Под «обществом коммунистов» Ленин, естественно, понимает не партию большевиков, и даже не население Советской России, а совокупность граждан будущей Всемирной Коммуны, все освобожденное человечество.
Именно так понимал позицию Ленина М.А. Лифшиц. И это свое понимание он отстаивал в споре 1930-х гг. с представителями вульгарной социологии, о котором мы уже говорили. Напомню, что это был спор не только о красоте и искусстве, но и спор о нравственных ценностях – о добре и справедливости. В своих воспоминаниях, надиктованных на магнитофон уже в старости, Лифшиц признавался: «Моя цель была показать наличие в марксизме… нравственно-эстетической основы, отсутствие которой нередко лицемерно оплакивают противники марксизма…».
Таким образом, наряду с абсолютной истиной и красотой подлинный диалектический марксизм постулирует существование абсолютного добра и справедливости. Иначе классовая борьба трудящихся превратится в борьбу мелких эгоизмов и у нравственно и духовно развитой личности не будет никаких оснований вставать на сторону трудового народа.
Причем в своих, опубликованных только после его смерти, поздних философских работах, Лифшиц глубоко развивает свои идеи 30-х гг. (и ленинские идеи). Он выдвигает очень важное онтологическое предположение. Откуда бы мы взяли само понятие добра, спрашивает он, если бы оно не отражало природный закон такого рода? Философ напоминает, что у Платона все идеи венчаются идей Блага, добра, и говорит, что диалектический материализм должен сделать еще один заем у Платона и признать, что в природе есть закон положительности, стремления к совершенству. Он-то, когда мы поднимаемся до человеческого и социального уровня природы, и отражается в нашем сознании как добро.
К сожалению, академическая советская этика, возникшая в 60-е годы, в «оттепель», так и не поднялась до таких глубоких обобщений. Она занималась критикой классового подхода к морали, но остановилась на провозглашении абсолютного характера «общечеловеческой морали», под которой по сути понималась мораль западного капиталистического общества (то есть сделала ровно то, от чего предостерегали Энгельс и Ленин). По сути она медленно дрейфовала к абстрактно-метафизическому пониманию морали как «общечеловеческих ценностей», то есть в сторону ревизионистского марксо-кантианства начала века, хотя открыто об этом заявить она не могла. Впрочем, в перестройку большинство крупнейших советских этиков открыто перешли на сторону Канта, вовсе отбросив марксистскую фразеологию и обнаружив, что марксизм они понимали упрощено-релятивистски.
Особняком стояли лишь работы Э.В. Ильенкова, который создал концепцию морали и нравственности, актуализировавшую классический потенциал марксизма.
Ильенков вслед за Гегелем разделил нравственность и мораль. «Мораль существует и действует в виде совокупности четко сформулированных общих требований, нормативов, в виде словесно запрограммированной схемы поведения, обязательной для каждого члена данного общественного организма», — писал Ильенков. То есть мораль исторична и изменчива. Эта та сфера, куда помещена энгельсовская «вечная справедливость». В данном конкретном обществе мораль такова, в другом конкретном обществе – другая. Именно поэтому, говорит Ильенков, хотя «марксистско-ленинское учение вовсе не отрицает ни морали, ни силы морального воздействия», оно все же несет в себе «объективное понимание ее (морали – Р.В.) возможностей, понимание того обстоятельства, что самая лучшая система моральных норм (как и норм права) сама по себе не способна сделать жизнь людей подлинно нравственной». (тут нужно вспомнить слова Маркса о «бессилии морали»). Дело в том, что мораль – всего лишь принадлежность общественного сознания, а оно вторично по отношению к общественному бытию. Значит, не мораль в конечном счете определяет бытие общества, а бытие общества определяет мораль.
Другое дело нравственность, отмечает Ильенков. Нравственность «есть реальный способ отношения человека к другому человеку и к самому себе (к человеку вообще), обнаруживаемый в реальном же действии, а не только в сознании». Поскольку человек, даже в самом жестоком классовом эксплуататорском обществе, вынужден вступать с другим человеком в общественные отношения, то есть так или иначе, желая этого или нет, но признавать существование другого и пусть в самой минимальной мере его человечность, постольку в морали этого общества все равно присутствует нравственность. Нравственность – то зерно абсолютного, что наличествует в относительных моральных формах. Ильенков здесь экстраполирует на сферу этики мысль Ленина из «Материализма и эмпириокритицизма» о том, что в относительных истинах есть зерна абсолютной. Разумеется, в полной мере нравственность раскроет себя, по Ильенкову, лишь при коммунизме. Нравственность тоже растет, меняется, создается, но при этом она остается нравственностью, отображающей укрепление «общественного» или, по другому выражаясь «коммунистического» в человеке. Нравственность «есть не что иное, как социальный аспект личности, индивидуальности, – живого реального индивида», – пишет Ильенков. И, думается, лучше и не выразишь марксистское и ленинское, диалектическое понимание нравственности.
Заключение
На этом я завершу свое и так затянувшееся рассмотрение классической линии в марксизме. Основная мысль, полагаю ясна, и я ее высказывал еще в начале статьи. Марксизм в лице своих лучших представителей – наследник классической философии. Он тоже, хоть и по своему, раскрывает единство Истины, Красоты и Добра. И потому он бесконечно далек от релятивистских учений о ничтожности и полной экономической обусловленности всех феноменов надстройки (науки, философии, права, искусства и т.д.).
