Первые годы «перестройки» шли на фоне разрастающейся эпидемии СПИДа на Западе. А еще это было время телемостов – прямых диалогов советских и американских граждан.
Я смотрела все телемосты, а вот один пропустила. Знаю о нем со слов моей бабушки, которая с восторгом пересказала. «Какая-то американка спросила что-то про секс, но встала наша женщина и сказала: “Никакого секса у нас нет!”» Бабушка была с ней солидарна. Потом оказалось, что фраза «в СССР секса нет» уже вошла в историю и стала чем-то вроде поговорки. Сколько смеялись над этой несчастной женщиной! Издевались: а как же тогда у вас рождаются дети? Ха-ха-ха! А между тем она, так же, как и моя бабушка, была по-своему права: секса в СССР действительно не было. Надо только понимать, что значило для нас слово секс.
В 70-е годы на страницах «Литературной газеты» – ее читала каждая интеллигентная семья – время от времени публиковали репортажи из США. До сих пор помню статью о 42-й улице в Нью-Йорке. К сожалению, никаких подробностей нам не сообщали. Но слова – стриптиз, садизм, мазохизм, половые извращения, проституция, порнография – вызывали сладкий ужас. Всё это имело отношение к сексу.
Конечно, начитавшись этих репортажей, мы представляли себе западные страны и, главным образом, Америку, средоточием разврата. Когда один из наших знакомых вернулся из командировки по США, бабушка спросила, много ли он там увидел секса. Жаль, я не помню, что он ответил.
Слово «секс» у нас употреблялось в публицистических статьях о пороках капиталистического общества и иногда в переводной литературе. Разговорной речи оно было не свойственно. Слово «секс» – иностранное, и значило оно не «пол», а именно тот комплекс понятий, аналогов которым у нас не было. В нем, в отличие от пресного «пола», была загадочность, привлекательность, неприличность. Половую жизнь никто сексом не называл.
Советское государство очень заботилось об устоях семьи – главным образом, потому что ему так было удобнее. Семья – это был тот минимальный уровень, которое государство могла контролировать, недаром она называлась «ячейкой общества». Все то, что происходило за пределами семьи, будучи недоступным для государства, рассматривалось как нечто подозрительное и нежелательное. А поскольку искоренить частную жизнь было невозможно, существовал культ общественного, которое должно быть выше личного.
Парадоксально, но семейная жизнь относилась скорее к общественной, а не к личной сфере. Социальным значением половой жизни было рождение детей, причем именно в семье.
Считалось, что сексуальная свобода подрывает устои семьи. Государство создавало различные административные препятствия для внебрачного секса. Люди, не состоявшие в официальном браке, не могли поселиться в одном номере в гостинице. Нельзя было остаться на ночь постороннему в студенческом общежитии. Советским людям вообще было негде уединиться – чего стоили коммунальные квартиры!
Никакого сексуального образования в школе не было: это могло поощрять молодежь к разврату. Почему не надо было знать, как предохраняться, например? Полагали, что когда человек чувствует себя неуверенным, он не будет этим заниматься (феноменальное количество абортов, которые делали советские женщины, никого не смущало). Был такой анекдот: «Как лучше предохраняться от беременности?» «Пить томатный сок». «До того или после того?» «Вместо того».
И все же своеобразное половое воспитание было: по домам отдыха, например, ездили лекторы и нудно рассказывали о венерических болезнях.
В романе Леонида Зорина «Старая рукопись» герой-журналист попадает на пляж и, глядя на загорающих, вспоминает фотографии, которые помещали в его газете. «В нашей печати то был не призыв к разгулу, обнаженное тело символизировало радость жизни, молодость, здоровье, силу и прочие такие же достойные вещи. В нашей газете любили эти снимки. Пляж придавал им благопристойность и законность, он-то и переводил голое тело из ведомства греха и секса в отдел санитарии и гигиены».
Помню, как наша пресса обрушилась на «сексуальную революцию» на Западе. Любопытно, что антибуржуазное поведение, которое было характерно для западной молодежи конца 60-х, у нас воспринималось как признаки буржуазного разложения.
Досталось и хиппи. Конечно, они протестуют против буржуазного общества. Это вроде бы хорошо. Но с другой стороны, они протестуют против порядка. А это уже плохо. Ведь в СССР больше всего боялись неуправляемых, хаотичных, спонтанных процессов, которые не поддавались планированию. Стихия всегда ассоциировалась с разрушением. Недаром рынок критиковали в основном за то, что он неупорядочен и анархичен. Так было в любой сфере: не любили «летунов» – людей, которые часто меняют место работы (человек должен сидеть на одном месте); осуждались и «случайные связи», и «беспорядочная половая жизнь».
В конце 70-х произошли некоторые сдвиги, главным образом в молодежной культуре. Это мгновенно отразилось в языке. Возникло понятие «сексуально озабоченный», появился термин «шведская семья».
СПИД появился на Западе одновременно с началом «перестройки» в СССР. Наше общество становилось более открытым и не могло игнорировать эту страшную угрозу. Для нас это стало палочкой-выручалочкой. Борьба с вирусом была немыслима без сексуального просвещения. Что тут началось! Под знаком этой борьбы, как ни странно, была чуть ли не легализована проституция, возникла порнография и расцвела сексуальная свобода.
И если на Западе появление СПИДа было концом сексуальной революции, то для нас оно стало ее началом.
С тех пор утекло много воды. Никто не посмеет утверждать, что в России нет секса. Гостиницы радостно предлагают желающим свои услуги на почасовой основе – можно организовать свидание без излишних расходов. Эротическое видео можно купить, заказать по почте или просто скачать в интернете. Появились такие формы общения, как сайты знакомств и свингер-клубы. Короче, жизнь налаживается.
Но отношение в обществе к сексу по-прежнему негативное. Секс стал доступен и демонстративен, но все равно остался в ведомстве порока и похоти. Ценности остались консервативными. Социологические опросы среди молодежи свидетельствуют о том, что она настроена даже более традиционно, чем старшее поколение. Но соответствуют ли эти ценности практическому поведению? Боюсь, что нет. Торжествует ханжество. И больше всего достается людям, которые рискуют открыто признаваться в своих желаниях. Когда одна моя молодая подруга сказала «Мне нужно много и часто», ее осудили. Такие мечты положено держать при себе.
