Представьте себе такую картину: вскоре после кишиневского погрома собирается в эмиграции второй съезд РСДРП, и делегаты горестно рассуждают: почему же у черносотенцев получается организовать массовое выступление, а у нас – нет. Невозможно такое представить? Разумеется. Абсурд? Конечно. Но не меньшим абсурдом являются и дискуссии сегодняшних левых, которые то сетуют на организационное превосходство фашистов, то жалуются на то, что власть к неонацистам проявляет больше терпимости, чем к левым радикалам.
Однако, если уж на то пошло, так ли велик организационный успех, достигнутый ультраправыми в ходе «Манежного погрома». Численно толпа была не особенно велика. В былые годы «емкость» Манежной площади действительно составляла около 40 тысяч человек. Но с тех пор площадь давно реконструирована и ее часть, оставшаяся доступной для толпы, не превышает 10% от старой Манежки. Да и та была заполнена не слишком плотно. На видеозаписях хорошо видно, что толпа не превышает двух с половиной, может быть, трех тысяч человек. На Русские марши собирается значительно большее число людей.
Не менее забавно слышать, что за националистами пошли массы фанатов «Спартака». Действительно, крайне правые ведут постоянную и активную работу в объединениях, массово в них вступают, вербуют там сторонников, прикрываются их символикой. Последнее мы как раз видели на Манежной площади. Но одно дело – несколько десятков неонацистов, нацепивших на себя спартаковские красно-белые шарфы (кстати, и шарфов-то было не слишком много), а другое дело – объединение болельщиков. Если бы фанатская масса действительно пошла за нацистами, то мы бы увидели не две или три тысячи погромщиков, а настоящую армию, раз в десять больше. И занята была бы не только манежка, но и значительная часть Тверской улицы. Да и на Красную площадь они бы без особого труда могли прорваться, ибо оцепление ОМОНа было хлипкое, недостаточное даже для того, чтобы справиться с этой, небольшой в сущности, толпой.
Итак, если оценивать события на Манежной как итог длительной целенаправленной работы нацистов в фанатских объединениях, то выходит результат на удивление скромный, гораздо меньший, чем можно было бы ожидать, учитывая затраченные усилия.
Следовательно, никакого организационного успеха ультраправых и в помине нет. Но есть нечто гораздо большее и, увы, несравненно более важное – успех политический. Организаторам погрома удалось не только привлечь внимание к себе, но и навязать обществу свою повестку дня, дискуссию по тем вопросам, которые они сами формулируют и выдвигают на передний план. Именно это, кстати, и было основной целью организаторов погрома. И в данном случае совершенно неважно, потребовалось ли им для этого собрать две, три или тридцать три тысячи человек. Скорее, наоборот, именно умение добиться своих целей ограниченными средствами свидетельствует о политической эффективности.
Отличие неофашистов от левых в этом отношении действительно бросается в глаза. Проблема левых не в том, что они своих политических целей не достигают, а в том, что они даже не пытаются их сформулировать. Им вполне достаточно дискуссии между собой, а о том, как повлиять на общественную повестку дня, большая часть левых групп даже и не думает. И уж тем более такой низкой прозой не удосуживают себя интеллектуалы, увлекающиеся французской философией, неомарксизмом и постструктурализмом. Не думают об этом и многочисленные диссиденты внутри КПРФ, которые так увлечены бесконечной и безвыигрышной борьбой с Зюгановым, что не замечают, как мимо проходит жизнь – и общественная, и их собственная.
Однако есть все основания полагать, что у погрома на Манежной площади есть не только организаторы, но и заказчики. Если организаторы своей цели добились, то относительно заказчиков все сложнее. Во-первых, в то время как лидеры ультраправых групп известны и всячески пиарят себя, их спонсоры и заказчики пока держатся в тени. Во-вторых, они явно играют в долгосрочную стратегическую игру, в рамках которой один отдельно взятый погром – не более, чем тактический эпизод. А в-третьих, цели и даже идеология заказчиков может далеко не совпадать с целями или идеями исполнителей. Другое дело, что стратегия дестабилизации, применявшаяся в разные времена и в разных странах, до банальности однообразна. Используя всевозможные экстремистские и радикальные группировки (независимо от их окраса), создать в обществе ощущение хаоса, продемонстрировать бессилие и недееспособность государства, деморализовать чиновников, а затем предъявить себя обществу, бюрократии и бизнесу в качестве силы, способной навести порядок, единственной надежды, спасителя.
Здесь-то как раз и кроется проблема, ибо нередко выходит, что разыгрывать карту дестабилизации начинают одни, а воспользоваться ею удается другим. Возникает своего рода конкуренция, спор потенциальных «спасителей» – именно так начинались гражданские войны еще в древнем Риме, когда сначала Помпей боролся с Цезарем, а позднее Август – с Антонием. Впрочем, не обязательно нам копаться в древней истории. ХХ век дает нам не меньше поучительных примеров.
Вызов, на который должны ответить левые, достаточно прост. Есть ли у нас собственная повестка дня, которую мы хотим предъявить обществу? И можем ли мы утверждать, хотя бы на теоретическом уровне, что у нас имеется или будет выработана стратегия спасения? На программном уровне и то, и другое есть. Это программа защиты социальных прав как альтернатива неолиберализму и культурному одичанию, одним из симптомов которого был «Манежный погром». А на стратегическом уровне – курс на ту самую модернизацию, о которой верхи могут сколько угодно говорить, но которую никогда не осуществят на практике, поскольку ее первое и главное условие – отказ от неолиберализма и возвращение государства в экономику на роль «стратегического инвестора». Слов нет, реформистская, умеренная программа. Только за ней люди пойдут. А за разговорами о французской философии – вряд ли…
