Дональд Томпсон. Как продать за $12 миллионов чучело акулы. М.: Центрполиграф, 2009.
Contemporary art и за границей, и у нас прежде всего является рынком эпохи развитого потребления. Берем произведение искусства, назначаем ему цену – и дальше оно живет по рыночным законам. В последние месяцы на русском языке вышли три книги на эту тему. Это «Искусство в собственность» Луизы Бак, «Цена искусства» Жюдит Бенаму-Юэ, а также написанная с совершенно противоположных позиций «Как продать за $12 миллионов чучело акулы» Дональда Томпсона. Первая книга – это такое полуанекдотическое пособие для коллекционеров и собственников («вы не только вкладываете деньги, но и получаете от этого удовольствие»). Вышла бы она хотя бы на год раньше, было бы, пожалуй, не так смешно. Вторая поумнее, в ней больше аналитики. А вот последняя представляет собой классическое «интеллектуальное расследование», которые столь популярны в США.
Томпсон – искусствовед, поставивший перед собой задачу проследить, как создается стоимость искусства. Заголовок книги отсылает к известному творению Дэмиана Хёрста, пышно названному «Физическая невозможность смерти в сознании живущего». Это огромная мумифицированная и погруженная в формалин синяя акула, которая была в итоге продана за 12 миллионов долларов.Томпсон описывает, как этот шедевр начал портиться: акула гнила, формалин мутнел, в результате всё пришлось чинить, и от оригинала осталось немного. Оказалось, что стоимость акулы не имеет никакого отношения к ее физическому состоянию. Имеет значение только «статусность» покупки и возможность дальнейшей перепродажи.
Что мне кажется здесь важным? Что смыслы не соответствуют стоимости. В работе Хёрста есть некоторая примитивная идея, но она не имеет никакой связи с той суммой, которая в итоге была за нее отдана. Это описанное еще Марксом противоречие между потребительской и меновой стоимостью в одной из самых вопиющих своих форм.
Объясняя это, попутно Томпсон отвечает на интереснейшие вопросы: в какую именно группу и на какую именно роль пытаются попасть те, кто выкладывают на аукционах миллионы за очередной «шедевр»? То есть, выражаясь на сленге интеллектуалов, как арт-рынок участвует в «производстве идентичности»? Почему самые щедрые покупатели самых дорогих лотов на этом рынке сейчас – граждане России и Китая? Как менялась в последние 10 лет стратегия самых успешных галерей? Что такое «подделка» в современном смысле этого слова и куда дрейфует понятие «авторства», которое очень нужно торговцам и владельцам, но совсем не обязательно зрителю? Чем рискует дилер, играя на основном и вторичном арт-рынках? Как Саатчи и Гагосян вышли в крупнейшие коллекционеры, сколько им стоила покупка «права первого выбора», и что думают обо всем этом в газете «Гардиан»? Сколько потратил Хёрст на «производство» прославившей его замаринованной акулы, как много денег она ему принесла, какую прибыль и за какое время получили аукционные дома, что именно сделал художник, когда акула стала портиться и пованивать, а формалин – мутнеть, и как отнеслись к мутному формалину критики? Были ли действительно за акулу заплачены пресловутые 12 миллионов, или всё это сговор и взаимный пиар? Читается как захватывающий детектив.
Первая книга на русском языке, которая ставила сходные вопросы: «No Logo» Наоми Кляйн. На первый взгляд, она не имеет никакого отношения к искусству, но на самом деле закономерности, описанные Кляйн, отлично работают и в сфере contemporary art. Брендинг – это система, в которой искусство теряет свое прогрессивное значение. Наше восприятие искусства является сугубо модернистским: искусство – это не то, что красиво, но то, что совершает определенный разрыв повседневности и заставляет человека задуматься. Современное искусство в авангардные времена своего возникновения имело именно такой смысл. Возникла даже теория «автономии искусства». Благодаря своей непонятности, странности его «объекты» уклоняются от прямого рыночного использования, провоцируют еще не сформулированные мысли и еще не названные чувства и уже этим освобождают нас от оскорбительного буржуазного программирования жизни. Рассуждения о степени и формах этой самой «автономии» – любимое занятие высокоумных арт-критиков, в то время как галеристы просто успешно торгуют «автономными объектами», на практике постигая парадоксы спекулятивного капитализма и нагнетая его антисоциальный и антикультурный хаос.
Искусство рассматривается как инвестиционная модель, способ веселого вложения капитала. Вложившись в искусство, мы можем здорово разбогатеть, а заодно и получить интересное – и якобы элитарное – общение. Мне кажется, что такое представление об искусстве и сама эта индустрия не выживут.
Олег Кулик, который изображал собаку, хотел этим продемонстрировать двойственность общественных норм, или животную природу человека, или еще бог знает что. Но стоимость Кулика не зависит от того, какие смыслы он вкладывал в свою деятельность. Идеи Хёрста тоже не определяют его стоимость. Художник входит здесь в новую роль: он становится брендом, под которым продается товар. Сделав себя успешным брендом, художник попадает в плен обязательной «узнаваемости». Для бизнеса смысл и польза произведения вторичны, на первом месте находится прибыль. Это настолько очевидно и демонстративно в случае с рынком contemporary art, что здесь не остается никаких сомнений в сущности капитализма. Вы можете спорить о том, телевизор какой марки, «Сони» или «Рубин», лучше и, следовательно, должен быть дороже. Но этот спор теряет всякий смысл, когда мы сравниваем, например, Хёрста и Глазунова. Потому что и тот и другой выражают довольно примитивные мысли, но Глазунов стоит намного меньше. Сопоставимость абсолютно разных произведений – это сопоставимость их цен, но цена эта отнюдь не очевидна в начале гонки, и потому уместно сравнивать произведения с лотерейными билетами.
Между цифрами и цитатами Томпсон развлекает читателя невыдуманными анекдотами по теме: владелец «Портрета доктора Гаше» Ван Гога завещал сжечь эту картину на своих похоронах, и шедевр спасло только то, что ее потребовали себе кредиторы за невыплаченные долги покойного коллекционера.
Книга, вскрывающая механизмы циничного ценообразования на арт-рынке, приводит нас к пониманию экономики позднего капитализма в целом. Искусство используется не по своему назначению, и в этом факте проступают многие противоречия всей общественной системы. Мне кажется, акула Хёрста должна просто вызывать определенные мысли и чувства. Нам нужно вернуться к очевидности. У Хёрста есть, впрочем, не только акула, но и корова, разрезанная на 12 частей. Она пока дешевле акулы. Называется «Утешение от примирения с ложью, изначально присутствующей во всем».
В чем наше главное ментальное отличие и от Хёрста, и от тех, кто им торгует? Мы хотим не утешения, а истребления этой лжи, ибо знаем одну тайну: ложь присутствует во всем потому, что она покрывает воровство, ложь присутствует не «изначально» и вечно, а ровно до тех пор, пока мы с ней «примиряемся».
Изменения неизбежны, поскольку на наших глазах происходит кончина гламура, кончина эпохи потребления. Смеяться над «запаздывающим гламуром», над теми людьми, которые пытаются вскочить на подножку этой уходящей эпохи, – святое дело. Но сегодня хотелось бы говорить о более серьезных вещах.
