Было время, когда в центре Москвы еще работали фабрики. Одна из них – на Бауманской, по производству бумаги. Но потом все это перестало быть рентабельным, и городские власти решили, что фабрика реальная будет постепенно исчезать, а «Фабрика» в смысле модном и художественном, как у Энди Уорхолла, будет в этих цехах возникать всем на радость. Тогда на Бауманской прописались и «Свои-2000» Сергея Лобана с их нонпрофитным театром и кино, и скандальное издательство «Ад Маргинем», и авторские мультфильмы детям по выходным показывали, которых по телевизору не увидишь, и много всякого такого творилось. Радикально настроенная арт-молодежь в прошлом году даже провела там фестивальчик, посвященный 40-летию «студенческой революции» 68-го. Между тем в одном из бывших цехов, нынешних галерей, занимала немалое место огромная грунтовальная машина. И за ней по старой памяти ухаживала работница Наташа, которая за 20 лет обслуживания этой машины как-то с ней сдружилась и просто так бросить не могла. О переносе трудящимися эмоций на машину, особенно женщинами, еще Маркузе писал. А тут, наконец, решили машину эту окончательно разобрать и увезти. И из этой «деконструкции», расставания с фабрикой и из Наташиных эмоций молодые художники, возглавленные куратором-марксистом Арсением Жиляевым, сообразили устроить выставку, которая неожиданно стала самым осмысленным и обсуждаемым событием ушедшего лета.
Стоит вспомнить об индустриальной философии той самой фабрики, которая «исчезла», сначала как организующий общество институт, а потом и как реальность в де- или постиндустриализме. Новые отношения с вещами всегда создают новые отношения между людьми. Конвейерно-коллективное производство давало особые формы субъективности людей и их политической организации. Сергей Третьяков планировал, что профессионализм и творческие капризы художника в новом производственном искусстве уступят технической компетенции и индустриальной дисциплине – и тогда все общество в каком-то смысле станет единой фабрикой, конвейером по сборке нового человека. Но уже в 30-е эта роль перешла от фабрики к коммунистическому государству. Последними из художников, кто рассчитывал на нечто подобное, были аргентинские «Тукуман Эрде» и британская «Группа наемных художников». 40 лет назад они проникали в цеха, чтобы «включить» рабочих и слиться с ними в революционном творческом экстазе.
Большинство художников проекта «Наташа и Машина» – ровесники этой самой машины, то есть ничего советского, кроме мороженого, попросту не помнят. А «марксист» Жиляев в понимании Хардта/Негри, которые считают, что советизм сдулся и исчез, так как не смог создать постиндустриального общества, и везде на смену прежнему рабочему приходит «нематериальный» труд, а пролетарий становится «когнитивным». На выставке показали «Одиссею труда» Миши Лылова, где художник пытается с нуля восстановить производство на заброшенном заводе в своем городе, но вместо какого-никакого изделия у него выходит непонятная абсурдистская штучня. Станислав Шурипа выставил «фазовые переходы», надо понимать, к постиндустриальному труду. Были макеты советских промышленных зон и драматично деформированные фото советских же цехов.
Наташа-грунтовальщица пришла, смутилась, мало что поняла и подалась восвояси. Контакта художников с реальным пролетариатом не получилось, зато получилась бурная дискуссия художников и теоретиков о новом и старом, материальном и не очень труде и капитализме. Участвовали и Катя Деготь с Openspace, и Юра Сапрыкин из «Афиши» и много кто еще из нынешних creative industry, о ком еще пару лет назад никак нельзя было сказать, что они имеют что-то за пазухой против капитализма, который их неплохо кормит. Изо всех сил они доказывали друг другу, что внимательно читали и Бурдье, и Бадью, и Агамбена и в той или иной степени разделяют их претензии к Системе. Еще недавно один только Виктор Мизиано, редактор «Художественного журнала», носился с этаким «арт-марксизмом» и «нематериальным трудом» как с главной идеей нового века, а остальные прощали ему это как чудачество интеллектуала, чьи генеалогические корни уходят в итальянский коммунизм. А теперь вот то ли кризис качнул их влево, то ли серьезный испуг перед «фашизацией», то ли просто уровень культуры этих людей вырос и они перестали наконец быть «постсоветскими», преодолев аллергию на левую логику и терминологию. Что бы ни было тому причиной, но в нашем «галерейно-глянцевом» мире отныне тоже есть сколько угодно «левых умников». И гордо отмахиваться от них как от ненадежной богемы политическим левым, наверное, не стоит. Скорее стоит подумать, какую работу им можно предложить и как использовать? Получатся ли из них полезные агенты влияния? Конечно, «левыми» они являются в свободное от организации буржуазных медиа время, что в некотором смысле нормально: более «классические» трудящиеся тоже ведь если и ходят на митинги и протестно голосуют, делают это, не переставая продавать себя капиталистам.
Некоторым диссонансом на этом интеллектуальном пиру «левеющих» прозвучали слова Бориса Куприянова из «Фаланстера». Высказался он в том смысле, что давно стоит честно признаться: мы тут все за трудящегося, а вот трудящийся вовсе и не за нас. И потому такой трудящийся нас не устраивает, и мы придумываем нового, «когнитивного», и включаем в это число самих себя и своих гуманитарных друзей, которые точно не подведут. И делаем все это, чтобы оправдать свое стремление к гегемонии, претензию интеллектуалов хоть на какую-то власть.
От себя добавлю, что претензия эта на власть, точнее, на влияние, у интеллектуала возникает тоже не от хорошей жизни. Потому как государственные люди без интеллектуала легко обходятся и все чаще ставят на грубый правый популизм, да и буржуазия наша, чаще называемая «олигархами», интеллектуала не особо уважает, потому как выяснила давно, сколько этот самый интеллектуал стоит. И податься ему, получается, кроме как «влево», больше и некуда.
Борису, конечно, ответили. На очень высоком интеллектуальном уровне. И выставка, конечно, продолжилась. И демонтаж грунтовальной машины был успешно закончен и торжественно снят на видео. А Наташа, наверное, уже давно спала.
