Мы нуждаемся в новой гражданской этике
Жан-Люк Меланшон – лидер «Непокорённой Франции» и главный левый политик в Европе на данный момент – прибыл с визитом в США, о чём мы совсем недавно говорили с Алексеем Сахниным на сайте «Рабкор». Меланшон посетил Мексику, Канаду и США, встречаясь с левыми политиками этих стран для совместного противодействия ультраправой угрозе, нависшей дамокловым мечом над всем миром.
В ходе поездки по Северной Америке Меланшон посетил и издательство Verso Books, которое в начале этого года впервые на английском языке выпустило сборник работ французского политика под названием «Now, the People! Revolution in the Twenty-First Century». Меланшон рассуждает о гражданской революции — мирной трансформационной стратегии, которая должна победить неолиберальную систему, о причинах успеха Нового народного фронта во Франции на выборах 2024 года, об экологической катастрофе и многом другом.
В предлагаемом отрывке из недавно выпущенного сборника Меланшон размышляет о новой гражданской этике — гуманной, мирной и бесконечно креольской. Хотите понять, что имеет в виду левый политик? Читайте первый перевод отрывка из книги Жан-Люка Меланшона на русском языке.
Во время своего первого визита в США Жан-Люк Меланшон, лидер La France Insoumise (Непокоренная Франция), рассуждает о крахе нарратива о торжестве капитализма и формулирует альтернативный взгляд на человечество, способный спасти нас от мрачного будущего.
В прошлом веке в основе представлений об историческом прогрессе лежала идея, что тот пройдёт ряд стадий материального развития. Эти стадии были установлены, предопределены и сходны вне зависимости от места, культуры или исторического прошлого. Такие представления указывали путь, ведущий от неразвитости к счастью эффективной демократической рыночной экономики.
В пути предлагалось ориентироваться на разные показатели — предполагаемые плоды материального производства. Но реальными критериями успеха были не распространение образования, положение женщин, грамотность, продолжительность жизни, судьба животных или даже качество или срок службы используемых нами товаров. Для большинства направлений политической мысли все названное представляло собой всего лишь непременные побочные эффекты роста экономики и потока товаров и денег.
До начала нового тысячелетия практически не существовало политических лагерей, в которых критически оценивалось бы противоречие, присущее такому взгляду на вещи: стремление к бесконечному спросу в мире, где ресурсы ограничены. Это противоречие, безусловно, играло всё бóльшую роль в гуманитарных и естественных науках, но игнорировалось как правыми политиками, так и традиционными левыми.
Но теперь реальность невозможно отрицать. Рассказам о триумфальной производительной современности пришёл конец. Их место заняла бессодержательная пропаганда.
Нищета производительности
В последние десятилетия XX века была — наконец — официально сформулирована иная концепция развития мира. Это произошло лишь после длительного периода социальной борьбы и рефлексии, к которой первым приступил в начале 1970-х годов Римский клуб. В 1987 году Программа развития ООН (United Nations Development Programme, UNDP) обнародовала доклад бывшего премьер-министра Норвегии Гру Харлем Брунтланн под заглавием «Наше общее будущее». Пять лет спустя, в 1992 году, в Рио-де-Жанейро (Бразилия) состоялся первый Саммит Земли.
В своём докладе Брунтланн заменила количественные оценки качественными концепциями. Были предложены новые критерии успеха — «критерии человеческого развития», которые должны быть достигнуты в рамках «устойчивого развития». Здесь изменились целевые показатели, позволявшие оценивать действия правительства. Рейтинги различных стран по-прежнему составлялись, но теперь они не основывались на экономическом росте и ВВП.
Количественные измерения должны было уступить место оценкам качественного прогресса положения человека. Конечно, теперь хорошо видно, что у этого дискурса есть свои ограничения. Но он действительно ознаменовал шаг вперед в пространстве политической мысли. В моем случае он побудил к радикальному отказу от определённого образа мысли — и предложил альтернативу традиционному, полностью количественному подходу левых, который я разделял.
Я принял новый подход в своей первой книге À la conquête du chaos («Победа над хаосом»). Двадцать лет спустя я назвал программу, с которой баллотировался на президентских выборах во Франции, «L’avenir en commun» («Наше общее будущее»), повторив название доклада Программы развития ООН. Именно благодаря этому докладу я пришёл к идее общечеловеческого интереса. И я больше не путал эту идею с интересами исключительно рабочего класса или просто с развитием производительных сил.
Говоря сегодня «общий», я подразумеваю расширение сферы этого общего интереса на всё живое. В конце концов, разве всё живое не связывает неразрывно необходимость остановить разрушение, навлечённое финансовым капиталом и производительностью?
Другой нарратив возможен
Иногда исторический нарратив, на который мы долго полагались, исчерпывается. Даже если мы этого не замечаем, в результате меняются также и наши отношения с миром. Это заставляет нас пересмотреть свои взгляды. В прошлом тому можно найти немало примеров.
Узнав о существовании континента, не упоминавшегося в Библии, мыслители-гуманисты эпохи Возрождения почувствовали себя так, будто их забросило в terra incognita (буквальный перевод – «неизвестная земля» – прим. ред). Дело усугублялось тем, что на этом континенте жили люди, не знавшие о Ное или пророках. Однако до этого момента казалось, что все, от Адама и Евы до грядущего Апокалипсиса, было описано — этот нарратив также обосновывал существовавший в те времена политический строй.
Сегодня мы сталкиваемся с похожей проблемой. У мыслителей-гуманистов было два столетия, чтобы разработать Декларацию прав человека и гражданина, прежде чем Французская революция 1789 года возвестила о наступлении того, что поэт Иоганн Вольфганг фон Гете назвал «Новым временем». Но сегодня времени у нас гораздо меньше.
Молодое поколение покажет, насколько оно способно поднять необходимые восстания и проложить иной исторический путь. Тех, чья надменная власть завоёвана на рынке, оно оставит позади — и они покажутся смешными и устаревшими, словно те, кто некогда стоял во главе Старого режима. Новый нарратив сформируется вместе с новой реальностью, которая возникнет в результате их действий.
Конечно, покуда остаётся хотя бы пара людей, истории не будет конца. Но настоящий момент — воистину конец света. Это конец того света, где мы были вынуждены жить с самоубийственной экологической и социальной безответственностью.
Но есть ли для такого оптимизма веские причины? И достаточно ли их, чтобы пробудить нашу волю к действию? Глядя на то, как обстоят дела в данный момент, не должны ли мы вместо этого заключить, что все данные указывают на приближение катастрофы? Где взять энергию, чтобы всеми силами этой катастрофе противостоять?
Верно, что границы устойчивости экосистемы преодолеваются одна за другой. Изменение климата началось — и оно необратимо. Однако, похоже, ничто не может воспрепятствовать осуществлению капиталистической производительности в самой слепой её форме. Социальное и политическое насилие против большинства распространяется все шире. Равным образом, кажется, что ничто не может помешать осуществлению планов поджигателей войны и тех, кто осуществляет геноцид.
И что теперь? Правда в том, в мире нет неизбежных сценариев. Реальный мир — это мир вероятностей. Как бы мала ни была вероятность положительного исхода, что еще мы можем сделать, кроме как действовать, чтобы поспособствовать его осуществлению? Почему для человеческого сообщества мы должны делать меньше, чем сделали бы для себя?
Мы все знаем, что в конце концов обречены на смерть. И все же каждый из нас ежедневно стремится продолжить свой путь и улучшать условия жизни — свои и окружающих, а иногда и общества в целом. Поэтому жизнь ставит лишь один вопрос: кому мы можем помочь построить другое будущее?
Принятие обязательств
В этом у нас есть руководящий принцип: личная вовлечённость. Проявлять личную вовлечённость значит не полагаться на других, чтобы достичь желаемого результата. Все, что нужно сделать — действовать в соответствии с этим принципом, не беспокоясь о каком-либо воздаянии. Эгоистичный либерал думает, что делает то, что лучше для всех, делая то, что лучше для него самого — и призывает всех остальных поступать так же.
В таком подходе мало практического смысла. Мы не можем игнорировать остальную часть человеческого сообщества и то, какими способами она организована. Для меня этот либерально-эгоистический образ мышления сам по себе является дополнительным источником беспокойства. Он усугубляет прочие вредоносные элементы рыночного общества, в котором мы вынуждены жить.
Учитывая насущные — и вполне предсказуемые — трудности, с которыми нам предстоит столкнуться, этот социальный эгоизм будет препятствовать солидарности и коллективизму, которые нужны для преодоления сложившейся ситуации. Массовая культура, основанная на принципе «каждый сам за себя», снизит общую устойчивость человеческого сообщества.
Если смотреть на вещи шире, то социальное неравенство, различные виды дискриминации и расколы, вызванные религиозной или расовой ненавистью, подрывают способность людей достигать солидарности. Поэтому всё перечисленное представляет собой дополнительные опасности. Новый коллективизм нашего времени требует от нас прежде всего развития коллективной рефлексии, дискуссии и действия.
Разве вы не заметили? Сильные мира сего больше не рассказывают нам о лежащем впереди светлом будущем. Никто больше не достигает счастья посредством экономического роста и не движется к миру, где нам гарантировано все больше свобод! Нет больше громких заявлений о будущем равенстве или обществе благоденствия. Ничего подобного.
Во Франции Эммануэль Макрон просто предлагает молодым людям безнравственную мечту: стать миллиардером, приняв участие в грабеже. Нам говорят, что нет будущего за пределами индивидуального карьерного плана. Но мы полагаем, что наши политические взгляды определяются стремлением и потребностью жить сообща.
Речь идёт не о самопожертвовании и не о карьере, но о реальных действиях, ведущих к нашему развитию и построению нашего будущего. Это процесс, объединяющий этику личных отношений, политическую программу и активизм. Программа и порядок действий в настоящее время определяются в рамках наших публичных политических выступлений на платформе Непокоренной Франции. Но что насчет этики и морали?
Нет поэзии без поэтов, нет бунта без бунтарей, нет доброты без великодушия. В общем, нет событий — какими бы невероятными они не казались на первый взгляд — происходящих в отсутствии тех, кто способствует их осуществлению. Первый источник морального кодекса ответственности — личная вовлечённость.
А чтобы действовать, нужна причина. Откуда она берется? Очевидно, ей неоткуда взяться, кроме как из нас самих, из нашей решимости действовать. Но почему? Чтобы жить, нужно дышать. Желание жить мы перестаём испытывать, лишь когда умираем.
Тем не менее, существует определенная потребность в единстве, превосходящая каждого из нас в отдельности. Она предполагает, что мы должны делать то, что мы делаем, в соответствии с тем, кто мы есть. Когда мы на это неспособны, нас неизбежно охватывает раскаяние и сожаление. Но, проходя это испытание, мы чувствуем удовлетворение и счастье.
Мы назвали бы это желанное единство «гармонией», увидев его в птице, парящей в небе, в змеящейся по равнине реке, в благоухающем цветке, в ноте мелодии или в улыбке на губах любимого человека. Эта внутренняя гармония недостижима, если контекст делает ее невозможной. Мы инстинктивно знаем это. Другие люди равны нам, они — наши собратья. Если можно удовлетворить их потребности, то можно удовлетворить и наши.
Человеческое сообщество — это наше бытие вне собственного Я, наше тело вне собственного тела, наше воображение вне собственной воли. Оно не просто включает нас как отдельные элементы: мы сами являемся выражением этого сообщества. Сообщество – это столь же конкретно, сколь и город, который связывает нас воедино, поскольку мы используем существующие в нём многочисленные сети и связи.
Политическое благо и зло
Обучаясь читать, и писать, и общаться со множеством других людей, каждый человек приобретает вкус к индивидуальной свободе. К настоящему времени гуманистическая идея о том, что каждый творит себя сам, достаточно широко распространилась. Права, которых люди сегодня требуют — прекрасное тому доказательство.
Даже если сами мы не хотим этих прав для себя, сегодня мы более склонны признавать, что каждый волен ими пользоваться. Показательны в этом отношении три основных права на самоопределение, которые все больше получают признание — по крайней мере, в некоторых обществах. Это право на добровольное прерывание беременности, свобода идентифицировать себя с гендером по своему выбору и право умереть, когда пожелаешь.
Даже если эти вопросы вызывают ожесточенные споры, сами изменения свидетельствуют о развитии в истории идей и нравов. То, что хорошо для каждого человека, наделенного равными со всеми правами, хорошо для всех — даже если вы сами этим правом не пользуетесь. Никого не принуждают делать аборт, совершать самоубийство или выбирать другой пол только потому, что это разрешено законом.
Другие моральные или религиозные нормы, воспринятые человеком, могут отвратить его от осуществления ряда приобретённых им свобод. Но равенство прав неизменно является основой желанного порядка вещей. Здесь свобода выбора оказывается самым верным путем к равенству. Эта связь между свободой и равенством наделяет наши политические действия моральной и этической силой.
Желая того, что лучше для всех, мы, безусловно, желаем также того, что лучше для нас самих. Таким образом, забота об общих интересах закладывает основания для стремления к достижению гармонии: это одновременно и гарантия благих намерений, и краеугольный камень эффективных политических действий.
Мы называем это стремление к гармонии добродетелью. Она не имеет ничего общего с полицией нравов; скорее, речь идёт о политическом выборе. Добродетель — это моральный кодекс, позволяющий судить, что хорошо как для нас, так и для всех остальных. Но может ли политическая программа иметь также и моральное значение? Должны ли мы этого желать?
Несомненно, да. Любая форма социальной организации называет что-то благом, а что-то — злом. Это осуществляется посредством законов, но также и проектов, которые должны реализоваться в будущем. Планировать что-то — значит чего-то хотеть. А чего мы должны хотеть, если не самого блага?
Наша программа призывает к разрыву с существующим мировым порядком. Затем она говорит о благе, описывая необходимый нам экологический и социальный переход. Она делает это достаточно конкретным образом, чтобы быть реалистичной.
Но в ней также ясно даётся понять, что намерение придать человеческой истории новое направление не ограничивает будущее какой-либо предопределённой моделью. Тем не менее, эта программа делает нечто большее, чем просто похваляется своими благими намерениями. Она также указывает, в чём состоит политическое зло. Избегать этого не следует.
Мир катится к экологической катастрофе не в силу какого-то недоразумения. У финансового капитала, не исполняющего свой долг перед обществом, нет смягчающих обстоятельств. Его невозможно оправдать, если он просто служит своим собственным интересам в процессе абсурдного, бесконечного накопительства.
Промышленность справедливо укоряют, если она работает не для удовлетворения человеческих потребностей, а для ускорения обращения денег в круговороте товаров. Она представляет собою зло, когда преступно перекладывает социальные и экологические издержки на других людей и другие территории. Когда из-за жадности она отрицает основные биологические потребности нашего вида и нечеловеческих существ, составляющих биосферу — мы имеем дело со злом.
Добродетель как гражданская этика
Если добродетель является основой гражданской этики, то нам не следует уклоняться от вопросов, поставленных ее материальной практикой. Добродетель — не состояние бытия, которого мы могли бы надеяться достичь, словно человек, взошедший на гору и оставшийся на вершине отшельником. Скорее, добродетель — это путь, который нужно постоянно прокладывать заново.
Это путь, который мы выбираем, когда подвергаем сомнению последствия наших действий: действительно ли они несут всем благо? Добродетель не может ограничиться благими намерениями. Будь это так, она обернулась бы чем-то совершенно иным. Она превратилась бы в лицемерие, в то, чем мы маскируем свою банальную неспособность действовать. Чтобы быть чем-то подлинным, добродетель обязательно должна быть действием, совершаемым здесь и сейчас.
Добродетель невозможна без того, кто её практикует. Её нельзя просто провозгласить, ее нужно блюсти в реальности. Добродетель находит свое конкретное воплощение в нашей жизни бок о бок с другими.
Добродетель — сама по себе награда и счастье. Ожидать чего-то взамен вряд ли было бы добродетельным. Это отвлекло бы нас от совершения того, что хорошо и справедливо для всех. Но добродетель не является самоотречением или отрицанием собственного Я. В самой своей основе она является стремлением к взаимности.
Девиз добродетельного человека должен быть таким: «То, что хорошо для всех, неизбежно хорошо и для меня». Я знаю, что моя свобода заканчивается там, где начинается свобода других, поскольку могу видеть, что свобода других заканчивается там, где начинается моя свобода. Добродетель — это сознательно избранные и активно практикуемые отношения взаимности.
А потому она должна основываться на равенстве. Добродетель невозможна там, где один человек господствует над другим. Неважно, основано ли это господство на предрассудке, или на обычаях и традициях (как это происходит с патриархатом, навязывающим свою власть посредством принципа социального превосходства), или, что еще хуже, оно вынуждает людей действовать из страха наказания. Равенство — это воздух солидарности.
Взаимность означает признание того, что у каждого из нас есть схожие потребности, которые нужно удовлетворять. Добродетель — это способность согласовывать принципы, которыми мы руководствуемся в своей жизни, с теми принципами, которые, с нашей точки зрения, должны во имя нашего общего блага применяться к другим людям. Во времена, когда наши общества переполняет ненависть, добродетель — это то, что удерживает нас вместе.
Креолизация
Наиболее важным достижением нашей эпохи представляется одно явление: возникновение единого рода человеческого, объединенного общей судьбой и общей зависимостью от экосистемы. Само это является отправной точкой для создания нового нарратива об истории человечества.
Нам нужно превратить его в воздух, которым будет дышать наше стремление к установлению иного мирового порядка. Человечество действительно связано воедино — как минимум, тем, что все мы в равной степени зависим от своей экосистемы. Это закладывает объективные основания для универсальности прав: у всех нас одни и те же жизненные потребности, и все мы должны иметь одинаковое право на их удовлетворение.
Если это верно, то мы найдем тому непосредственные материальные доказательства на практике. Мы могли бы сделать это, просто заметив, что существует только один вид человеческих существ и, более того, это вид, в рамках которого любая пара может дать потомство вне зависимости от происхождения партнёров. И что так и происходит в действительности.
Можно также сделать простое наблюдение, что все культуры и языки требуют свободы и всеобщего равенства. Сегодня человечество в форме масс людей, объединенных зависимостью от коллективных городских сетей, распространяет эти истины вдаль и вширь.
Но против этой самоочевидной истины выдвинут новый аргумент. В доказательство того, что существуют непреодолимые пропасти, раскалывающие род людской, приводят «столкновение цивилизаций», основанное на религиозных различиях. Нам говорят, что человечество разделено изначально, потому что сообщества утверждают свое бытие, создавая различные культуры.
Это, безусловно, хитроумный способ вывернуть аргумент наизнанку. Даже если природа не создает непреодолимых границ между различными проявлениями человечности, быть может, их создаёт культура? На это следует ответить так: даже если говорить об этом аспекте человеческой жизни, наш вид продемонстрировал свое материальное единство, причём в самой конкретной форме.
Мы видим это в человеческой склонности творить общую культуру из разнородных элементов, то есть практиковать смешение культур. Этот процесс назвали «креолизацией». Слово обязано свои появлением созданию в Карибском регионе и Южной Америке нового языка: креольского.
В тех краях рабы, похищенные со всей Африки, не говорили на одном языке ни между собой, ни с рабовладельцами. Но коммуникация необходима всем социальным животным. Она представляет собою средство, но также и цель: создать социальные узы, без которых не может выжить ни один человек.
А потому, чтобы иметь возможность общаться, эти рабы выработали новый, общий язык. Эта новая связь позволила им вернуться в сферу человеческих отношений. Как раз тогда, когда их порабощение — то, что с ними обращались как с объектами, которыми можно владеть, — отрицало их человечность, язык стал способом её утвердить. В этом состоит фундаментальное значение креолизации.
Человечество многих
Креолизация отличается от идеи общества «метисов» тем, что не обязательно предполагает какое-либо биологическое измерение. Это явление чисто культурное. Эта концепция была разработана и получила формальное объяснение в трудах поэта-философа Эдуара Глиссана. Но даже за пределами конкретного контекста, о котором он писал (то есть за пределами стран Карибского бассейна), можно найти множество других доказательств и следов осуществления этого процесса.
Мы находим его во всех языках, которые включают в себя слова, заимствованные из иных наречий, но также в музыке и ритмах. То же самое можно сказать и о более личных вкусах. Идёт ли речь о еде или одежде, креолизация свидетельствует об универсальности человеческой природы, потому что та делает ее реальностью.
С политической точки зрения, это — недостающее звено между стремлением к универсализму и утверждением права быть иным. Речь идёт не о смеси в равных долях, а о переходе к чему-то новому. По большей части процесс креолизации сегодня происходит посредством музыки, телесериалов и наших знаний о том, как использовать различные предметы. Все это делает возможным смешение поведенческих моделей и норм.
Креолизация высмеивает расизм. Люди никогда не станут настолько разными, чтобы это помешало им объединяться для создания всевозможных новых вещей, которые будут находиться в общем пользовании. Креолизация выходит за рамки узкого требования «интеграции», принятия некой предустановленной формы. Скорее, она является конкретным процессом создания человеческого сообщества в каждой из стран мира.
Креолизация инклюзивна. Несомненно, в каждом конкретном случае она опирается на доминирующую в определённый период и в определённом месте культуру. Но это не означает сведения всего к одной-единственной норме. Скорее, креолизация выявляет неожиданное и оригинальное. Она с радостью принимает и преобразовывает всё, с чем соприкасается.
Эта тенденция становится еще более выраженной, когда давление чисел умножает связи и усиливает взаимодействие между людьми. В таком контексте креолизацию можно рассматривать как подготовку общего содержания, из которого будет построена будущая кумулятивная культура, или как основание такой культуры.
В политике креолизация предлагает концепцию эры массовых перемещений населения в эпоху больших чисел. Это происходит сейчас, когда изменение климата значительно увеличивает количество людей, находящихся в движении. Это происходит, когда интенсификация связей в онлайн-ноосфере даёт беспрецедентную возможность создавать общую культуру отсылок (?).
Это происходит в момент, когда такая, например, система ИИ, как Bloom, доказала свою способность «мыслить» на сорока шести разных языках и выдвигать «разумные» предложения. И, наконец, это происходит в то время, когда выход человечества в открытый космос подчеркивает существование единого человеческого сообщества — и становится началом его путешествия в безграничную Вселенную. Креолизация — будущее человечества, взмывающего к новым высотам.
Этот текст представляет собой отрывок из книги Жана-Люка Меланшона Now, the People! Revolution in the Twenty-First Century, вышедшей в издательстве Verso Books.
Перевод: Ютта Ш.
Оригинал: https://jacobin.com/2025/04/melenchon-virtue-universalism-humanity-creolization
