Масштаб Кагарлицкого*
*Признан иноагентом
Когда я написал в своем телеграмме, что «Нынешняя власть войдет в историю еще и тем, что лишила свободы крупнейшего современного российского теоретика марксизма», в ленту набежал целый рой марксистских догматиков, которые стали говорить, что он вообще не марксист, а если марксист, то так себе и совсем небольшой. Ему противопоставлялись разные философы, хранящие марксизм в куда большей чистоте вдали от праксиса. Тогда я пресек эту дискуссию, чтобы моя лента не стала филиалом атаки на Кагарлицкого со стороны разного рода марксистов, которые нашли в его аресте повод посамоутверждаться. Теперь инфоповод прошел, и я могу пояснить, почему задолго до ареста Кагарлицкого я называл его (в том числе и в глаза) крупнейшим из современных российских марксистов.
Чем определяется вес теоретика? 1. Научной новизной (не забывая о слове «научная» – новый тезис должен быть обоснован по правилам науки, а не просто извлечен из собственной головы). 2. Приоритет в формулировке тезисов, получивших в дальнейшем признание других теоретиков и актива. 3. Сфера интересов: количество тем, по которым у автора имеются обсуждаемые публикации (тезисы автора в ходе этих обсуждений не опровергнуты научно). 4. Общее количество монографий и резонансных статей. 5. Количество продолжателей (в том числе учеников) и последователей в общественном активе. В связи с последним напомню, что для марксистов особенно важен праксис, участие теоретика в общественной деятельности.
По части праксиса и последователей, Кагарлицкий сразу обходит многих кабинетных теоретиков, так как очень давно и практически беспрерывно является участником общественного движения. Он все время соотносит свои теоретические выкладки с опытом своей практики. Поскольку он начал этот праксис раньше многих, еще на грани 70-х и 80-х, то и с приоритетами у него все хорошо. Кагарлицкий плодовит по части высказывания новых тезисов, ему достается от догматиков за неортодоксальность его понимания марксизма. У него более полтора десятков книг, причем эти труды не оторваны от эмпирического материала, как часто случается с философами, оперирующих марксистскими цитатами и логическими умозаключениями – это осмысление истории и современности на основе анализа фактического материала. Несмотря на то, что я не согласен с некоторыми его утверждениями и выводами, это – полемика в рамках науки. Положения его многочисленных трудов вполне приемлемы для цитирования в научной литературе. Так, например, в своей книге «Великая российская революция» я ссылался на его «Периферийную империю» не потому, что у нас хорошие отношения (тогда они были подпорчены разным отношением к событиям 2014 г.), а в связи с важностью мыслей, высказанных в его книге, для понимания причин революции.
По части соединения марксистской теории и праксиса, популяризации марксизма и мобилизации актива с Кагарлицким могут сравниться разве что Бузгалин и Колганов. Но они все-таки как Маркс и Энгельс, их двое, а он один. Впрочем, признаюсь, что читать Кагарлицкого мне лично интереснее, но это – дело вкуса.
Чтобы оценить масштаб творчества теоретика с учетом сферы его интересов, я предложу такую классификацию сфер гуманитарного знания: 1. Общая философия (онтология, гносеология, проблемы человеческой субъективности и т. п.); 2. Философия истории (ценность работ в этой сфере зависят от соответствия выводов теоретика фактическому материалу, известному исторической науке); 3. Социология современности (включая анализ текущих событий в области социальных структур, экономики, политики и культуры); 4. Футурология (прогноз и проект). Кагарлицкий, насколько мне известно, не имеет монографий по первой из этих сфер, зато в трех остальных является среди марксистов одним из теоретических лидеров. Одним из лидеров в одной сфере – значит не единственным. Но каждый из тех, с кем он делит первенство в одной из сфер, не может похвастаться такими же достижениями в других.
Так что по совокупности всех этих обстоятельств в будущих энциклопедиях Кагарлицкому в любом случае уготовано почетнейшее место и заслуженный солидный объем. Пока я не вижу других теоретиков марксизма, которые могли бы догнать его по совокупности параметров. Увы, в этих энциклопедиях обязательно будет указан и его нынешний арест, как позорная страница современного исторического периода.
В качестве приложения помещаю здесь фрагменты своей книги «Преданная демократия. Неформалы и Перестройка в 1986-1989 гг.», вышедшей в 2006 г., в которых рассказывается о начале нашего знакомства в 1987 г. Эти фрагменты, во многом построенные на записанных мной рассказах Кагарлицкого, иллюстрируют еще одну его черту, которая характеризует научный и общественный масштаб – открытость к самокритике, без чего затруднителен самоанализ опыта, полученного в общественной практике.
«Кагарлицкий к этому времени воссоздал небольшой кружок, собиравшийся в коморке лифтера – новое место его работы. Туда ходил М. Малютин, кандидат в члены КПСС. В «лифтерку» заходил В. Корсетов, студент историк, работавший на заводе и потому располагавший реальными знаниями о производстве. Впрочем, у него были и свои выходы на диссидентскую среду. Общими знакомыми кружок в «лифтерке» был связан и с другими кружками подобного рода. Кагарлицкий благодаря своему знакомству с Р. Медведевым и некоторыми зарубежными социалистами, интересовавшимися судьбой бывших “молодых социалистов”, получал тамиздат, что привлекало к нему “ищущую” интеллигенцию…
Сопредседателями Клуба социальных инициатив (КСИ) стали Г. Пельман, Б. Кагарлицкий, М. Малютин, В. Игрунов и Г. Павловский… Б. Кагарлицкий вспоминает: “… В итоге я хотел создать что-то вроде польского КОС-КОРа, чтобы выйти на широкие массы – уже не чисто интеллигентские. Статусная интеллигенция может собрать людей легально, а мы – взять на себя организационную работу… Я хотел, чтобы это была сеть клубов социальных инициатив, которые не имели бы явной идеологической окраски. Люди должны были перезнакомиться на этом открытом месте. Что и произошло”.
… Несколько дней спустя прошла расширенная встреча представителей КСИ и молодых историков, будущих «общинников». Там присутствовали будущие активные участники общественной жизни Б. Кагарлицкий, М. Малютин, В. Корсетов и Г. Пельман. “Там мы снова начали излагать свой комсомольский проект и были встречены с очень глубоким вниманием. При чем по некоторым репликам было ясно, что присутствующие были настроены очень радикально антикоммунистически. Когда мы упомянули о методах запрета дискуссии, мы услышали: “Ну, понятно, обычное торжество “социалистической демократии””. Меньше всего можно было предположить, что Малютин, например, член КПСС. А после некоторых комментариев Кагарлицкого мы решили — это матерое гнездо, организация типа польского КОС-КОРа. Мы его быстро нащупали”, – вспоминал А. Исаев.
…Вроде бы, ситуация развивалась оптимистично. По справедливому замечанию Г. Павловского, “неформалы тогда стали хитом. Уже весной 1987 г. при слове “неформал” “прогрессивные” люди знали, что это такая новая сила. Правда там”. Но пока круг этих революционеров был узок, и власть казалась нерушимой. В. Прибыловский вспоминает: “К перестройке я относился очень скептически, но я помню, что Б. Кагарлицкий в 1986 г. мне предсказал то, что будет – это падение коммунистического режима и возможно развал Советского Союза. Он сравнил это с преддверием Французской революции. Я тогда отнесся к этому скептически, и думал, что оптимальный вариант – это наше превращение в Венгрию, но, скорее всего это все подавят, а нас посадят, или мы убежим”. Все зависело от того, выйдут ли на сцену народные массы…
Кагарлицкий вспоминает: “В силу консолидированности “Общины” она стала важным организационным инструментом. Если уж с “Общиной” договорился – она продавит. А с остальными нужно было договариваться со всеми отдельно внутри каждой группы”…
Правда, лидеры “Общины” не были вольны в своих решениях и не могли также свободно маневрировать в “ксишных” интригах, как остальные участники игры. “Как-то раз мы вырабатывали очередное политическое решение. Дошло до голосования. И тут Исаев и Шубин говорят: “А мы не можем голосовать”. Почему? “Потому что мы должны согласовать решение с “Общиной” У нас императивный мандат”. Пришлось отложить решение”, вспоминала Г.Я. Ракитская. Оборотной стороной организационной силы в условиях неформальной демократии была зависимость от группы. Впрочем, лидеры быстро научились толковать мнение группы в соответствии со структурой момента, убеждать в правоте своих решений большинство группы (вызывая растущее недовольство менее “оппортунистичного” и более догматичного меньшинства), и ссылаться на императивный мандат тогда, когда нужно было “замылить” ненужное решение…
Близость взглядов, обнаружившаяся между “общинниками” и Б. Кагарлицким по социальным вопросам, привела к тому, что этот лево-социалистический теоретик в марте-июне 1987 г. превратился в “гуру” молодых историков. Впоследствии он вспоминал: “Ведь есть очень серьезная проблема левого движения в нашей стране, которая остро стоит и сейчас. Со сталинских времен все время возникают какие-то группы, и каждый раз начинают сначала. Нет преемственности. Они тратят время на то, что повторяют ошибки друг друга. Малютин как-то сказал: ваша группа “молодых социалистов” может стать первой, которая имеет шанс передать свой опыт напрямую кому-то дальше, создать преемственность. И меня это очень вдохновляло”. “Кагарлицкий, при всех наших с ним последующих разводах, занимает в нашей идейной эволюции большое место. У нас к этому времени уже была своя “партийная школа”, построенная на том, что мы обменивались всей доступной информацией. Собирались мы в небольшом домике в Неопалимовском переулке, в ДЭЗе. Читали своего рода доклады. К этому времени мы друг другу все, что можно, уже пересказали, и читали уже примерно одно и тоже. И Кагарлицкий с его познаниями оказался как нельзя более кстати», – вспоминал В. Гурболиков. Если прежде круг чтения “федералистов” ограничивался литературой, которую можно было получить в библиотеке (включая литературу первой трети ХХ века из спецхрана), то Б. Кагарлицкий приобщил историков к нелегальному “тамиздату” и “самиздату”. Информация, предоставленная Б. Кагарлицким, уже не смогла существенно повлиять на конструктивные программные разработки “федералистов”, но заметно усилила их антикоммунистическую направленность. Историки, в свою очередь, пытались привить Кагарлицкому интерес к народнической и анархической идеологии. “Федералисты” спорили с Кагарлицким по вопросам истории России ХХ века, поскольку в этих вопросах считали себя профессионалами. Они не соглашались с троцкистской точкой зрения о том, что бюрократическая диктатура в СССР возникла в 20-е гг., полагая, что большевистская диктатура также являлась бюрократической и принципиально не отличается от сталинской. События 20-30-х гг. “федералисты”, в отличие от Кагарлицкого, оценивали не как победу бюрократии, а как победу одной фракции бюрократии над другими. Не соглашались историки и с идеей о мелкобуржуазных корнях тоталитаризма. Сам термин “мелкая буржуазия” их уже не устраивал, поскольку крестьянство (“мелкая буржуазия”) качественно отличалось от буржуазии. Историки отрицали и благотворность коммунистической модернизации…
Постепенно между общинниками и группой Кагарлицкого усилились идейные противоречия. “Общинники” отрицали парламентскую форму демократии и считали взгляды Кагарлицкого слишком близкими правой социал-демократии. Однако дело было не только в идейных разногласиях. “Оказалось, что “Община” является куда более плотным образованием, чем «полагается» в соответствии с ее собственной идеологией. Есть Исаев и Шубин со своими очень сложными отношениями, в которых я, несмотря на все попытки, так и не смог разобраться. Мне тогда было легче общаться с Исаевым, потому что Шубин был жестче в идеологическом смысле. Они жестко контролируют группу с очень сильным командным духом, интенсивной внутренней жизнью – не пробьешься. Черная дыра – затягивает информацию, а назад – ничего. КСИ был очень разношерстным, а “Община” – очень консолидированным ядром. Казалось, что ребята хотят доминировать, потому что они лучше организованы. Я тогда считал, что человек с большим опытом должен играть более важную роль, что “общинники”, естественно, не признавали. И конфликт в этом отношении был совершенно неизбежен”. Но тесное деловое сотрудничество (при нарастающем соперничестве) продолжалось еще год.
