Уже в конце 40-х Симона де Бовуар сетовала на то, что мы склонны «думать, что мы не являемся господами своей судьбы; мы больше не надеемся участвовать в творении истории, мы смиренно покоряемся ей». К концу 70-х это сожаление, поданное под видом победы, стало предметом расширяющегося консенсуса. В конце 80-х нам сказали, что история подошла к концу. Та история, которую творили обычные люди, должна была исчезнуть в тени «нового мирового порядка», где все основные рычаги власти находились бы в руках узких кругов элит.
Действительно, последние 30 лет эти элиты беспощадно атаковали эксплуатируемое большинство. Профсоюзы были истреблены, уровень реальной заработной платы снижен, социальная сфера приватизирована, общественные богатства разграблены. Долгие годы пока «альтернативы не было», в большинстве стран силы сопротивления были либо маргинальны, либо играли чисто символическую роль. Покорное подчинение в том или ином виде оставалось основным жизненным настроем.
Но сегодня все изменилось. В разных странах по-разному (включая и некоторые страны, которые до сих пор считались образцом «спокойствия» и «стабильности») люди по всему миру заново открывают принцип, лежащий в основе любого революционного действия: если у нас есть воля к действию в достаточном количестве и с достаточной решимостью, то у нас уже есть вся сила, нужная того, чтобы выработать и утвердить нашу собственную альтернативу. Если у нас есть решимость следовать этой альтернативе, то это дает нам возможность способствовать изменению мира прямо сейчас.
Это не значит, что над неолиберальным порядком или охраняющей его властью империи нависла неминуемая угроза падения.Возможность – это не более, но и не менее чем возможность. Государства, возглавляемые такими людьми, как Дэвид Кэмерон и Барак Обама, продолжают проталкивать повестку «реформ», равносильных самой настоящей классовой войне. В Британии нынешние планы правительства касательно образования и социальной сферы гораздо более агрессивны, чем все, что могла бы предложить Маргарет Тэтчер. Тем не менее, за последние годы – и особенно очевидно за последние месяцы – общий баланс сил начал смещаться в трех важнейших отношениях, которые вместе вполне могут видоизменить не только Ближний Восток, но и весь мир.
Прежде всего, конечно, показав яснее, чем когда-либо раньше, какие последствия вызывает неограниченная погоня за прибылью, в 2008 году неолиберальные кредитные механизмы потерпели впечатляющий крах, и тем самым по доверию к мировой капиталистической системе был нанесен беспрецедентный удар. Издержки, связанные с тем, что многие назвали «финансовым переворотом», вытащили на свет господствующий сегодня закон политической бухгалтерии: приватизировать прибыли – социализировать убытки. А законам такого типа публичность, как правило, вредна.
Нам всегда говорили, что мы не можем себе позволить продолжать заниматься утопическими проектами, которые могли бы сократить социальное неравенство или предотвратить миллионы ежегодных смертей от излечимых болезней и устранимого голода. Наши правительства и центральные банки, однако, тратят триллионы долларов – в тысячи раз больше денег, чем нужно, чтобы положить конец голоду на планете, – чтобы спасти от банкротства институции из числа самых вопиюще коррумпированных, какие когда-либо видел мир. Эти общественные деньги были потрачены столь же вопиющим образом на то, чтобы избежать изменений, вместо того, чтобы осуществить их. Никто не занялся фундаментальными противоречиями в экономике, а банковскому сектору было позволено продолжать более или менее в том же духе, что и раньше. По мере того как последствия этого монументального провала с каждым месяцем осознают все больше людей по всему миру, отстаивать политическую позицию поляризующей классы жесткой экономии может стать трудным делом, тем более что сейчас так хорошо заметно, что меры, которые когда-то оправдывались экономической необходимостью, применяются в соответствии с осознанным выбором и расстановкой приоритетов.
В то же самое время власть империи, которая всего несколько лет назад настаивала на «полномасштабном господстве», столкнулась с существенными ограничениями, как у себя на родине, так и за рубежом. Может быть, вашингтонские ястребы продолжают мечтать об атаке на Иран, но сегодня представить себе новую американскую наступательную войну, пожалуй, сложнее, чем когда-либо с 1945 года. Редко такая мощная, многочисленная и дорогая армия выглядит столь бессильной. И редко такая сильная дипломатическая власть кажется столь наигранной, разбитой и лицемерной. Как это часто бывало в предшествующие десятилетия, США все еще могут свободно использовать право вето в ООН, чтобы пресекать вершение справедливости на Ближнем Востоке, но теперь они чувствуют себя обязанными налагать вето одновременно и на собственную политику – и это уже едва не стоило им важнейшей их цели в этом регионе – разгрому палестинского освободительного движения.
США и их союзники постепенно обнаруживают, что сегодня гораздо труднее лгать о том, с чем связаны этот и другие обманные политические процессы – и эта сложность может вскорости сказаться и на их текущих задачах по стабилизации Гаити, усмирению Ирака, подчинению Афганистана, демонизации Уго Чавеса в Венесуэле и так далее. Это второй важный здесь фактор, который наиболее очевидно проявился в обнародовании «Аль-Джазирой» палестинских документов в прошлом месяце вслед за прошлогодними откровениями «Викиликс». Сочетание новых технологий, новых социальных медиа и новых источников информации (не в последнюю очередь самой «Аль-Джазиры»), дающее жизнь новым формам объединения и размышления, начинает мешать политической элите, которой теперь труднее полагаться на сговорчивую прессу в ограничении политической повестки.
Кроме того, эти новые способы доступа к информации и ее распространения начинают оказывать трансформирующее действие и на третий и самый важный процесс – необычайный подъем народной мобилизации и солидарности. Это новое явление возникло с Боливарианской революцией в Венесуэле и местными движениями в Боливии и Эквадоре (а позже оно сработало, среди прочего, в Пуэрто-Рико и Гваделупе, Иране, Китае и европейских странах), но преодолело новую отметку в Тунисе, Египте, Бахрейне и Ливии. По емкому выражению египетского протестующего, «раньше я смотрел телевизор, а теперь телевидение смотрит на меня». А на другой стороне земного шара десятки тысяч протестующих, которые выходят на защиту своих профсоюзов в Висконсине, – это лишь часть тех миллионов, которые все это время смотрели, и учились, и видели много общего между главой своей страны и низложенным египетским президентом. И британские студенты и рабочие, которые готовятся к очередному туру прямой конфронтации с правительством Кэмерона, тоже внимательно смотрели.
Дипломаты и эксперты спешно пытаются убедить нас, что сегодняшние события в Северной Африке – это лишь вариант восточноевропейских восстаний 1989 года или последующих «цветных революций», в основном служивших укреплению глобального порядка, а не противодействию ему. Разумеется, никто не может предсказать, как будут развиваться североафриканские мобилизации и как широко они распространятся. Как и в случае с французской, гаитянской и русской революциями, совершенно невозможно заранее установить пространственные и временные (не говоря уже об этнических и религиозных) границы сегодняшних мобилизаций. Но уже сегодня мы можем сказать, что они изменили ход истории и продолжат его изменять. В каждом новом столкновении они заново доказывают истинность старого убеждения, что воля всегда сильнее любого насилия и презрительного отрицания: пока мы едины, мы непобедимы.
Что бы ни случилось дальше, народы Северной Африки и Ближнего Востока уже обержали победы, которые никогда не будут забыты. Столкновения в Тунисе 11 и 12 января, капитуляция полицейский отрядов в Каире и Александрии 28 января, взятие Жемчужной площади 19 февраля, освобождение Бенгази 20 февраля – все это попадет в анналы революционной истории, и арабскую весну 2011 когда-нибудь будут сравнивать с летом 1789 или осенью 1917, а не с зимой 1989.
В каждом случае ставкой в борьбе были не столько конкретные требования объективных перемен, сколько субъективный процесс осознания собственной силы. Любое революционное действие применяет на практике принцип, который любая контрреволюционная теория стремится отрицать и скрывать: не существует более глубокого источника легитимности, чем активная воля народа. Революционным действием является такое, в котором люди, решившие изменить свое положение, находят способ прояснить и мобилизовать волю народа как целого. Воля народа поддерживается действиями тех, кто составляет и продвигает ее в виде коллективного интереса – и тем самым заведомо рискуют, что те немногие, чьим интересам они противостоят, объявят их преступниками и чужаками.
Как сказал в своей недавней статье философ Ален Бадью, «после того как пройден определенный порог решимости, упорства и храбрости, народ в самом деле может сосредоточить свое существование на одной площади, одном проспекте, нескольких заводах, в одном университете… В момент события народ составляется из тех, кто умеет решать проблемы, которые ставит перед ними событие», и которые в определенный момент могут заключаться в том, чтобы отстоять площадь, не прекращать забастовку или отбиться от армии. Поддерживаемые утверждением своей власти, которую они завоевали в нелегкой борьбе, народы Северной Африки и Ближнего Востока столь успешно изобретают средства для решения этих проблем, что этому уже сейчас сложно найти исторический прецедент. Сегодня первоочередные задачи – это укрепление и организация этой власти перед лицом новых и еще более серьезных трудностей, с которыми им вскоре придется столкнуться.
Само собой разумеется, что исход грядущих столкновений будет везде разным. Последствия даже самых громких побед всегда неопределенны. И чтобы вынести свой урок из событий в Северной Африке, нам, живущим в более обеспеченных странах, может понадобиться много времени. Старый неолиберализм готов продолжать наступление. Но теперь все знают, что он может существовать лишь до тех пор, пока мы ему это позволяем.
Опубликовано в Guardian
Перевод с английского Веры Акуловой и Дмитрия Потемкина
