Рабкор.ру продолжает полемику, вызванную статьей Дмитрия Жвании «Революция против каловых масс» и продолженную статьей Анны Очкиной «История под микроскопом». Сегодня в дискуссию вступает Сергей Климовский.
Статья Дмитрия Жвании «Революция против каловых масс» вызывает ощущение взрыва сознания под напором фактов. Всё, крышу сносит, к черту старые догмы о массах, творящих историю! Да здравствуют малые организации «буйных», профсоюзные, гражданские и какие угодно. Только они сделают мир лучше, если их не задавят тупые истеричные массы.
Судя по комментариям к статье, некоторых вполне справедливые наблюдения Жвании шокировали, вызвав непонимание, неприятие и даже желание перейти к оргвыводам. Есть от чего. Жвания взял и одним махом сбросил с пьедестала идола, которому лет двести молились все преобразователи мира, называя его народом, нацией, пролетариатом, революционными массами и просто массами. У бога всегда много имен. Есть от чего поехать крыше – рухнул столп мироздания.
Но оргвыводы вторичны, важнее другое: крыша мироздания затрещала, и с нее зашуршала черепица. А это гораздо серьезней.
Анна Очкина в ответе Жвании «История под микроскопом» взялась крышу поправить. И сделала это великолепно, хотя не столь эмоционально.
Пламенного революционера Жванию, требующего взятия Бастилии сегодня и сейчас, Очкина очень тактично вернула на землю вопросом: кто и почему должен срочно брать Бастилию? Тут она попала в «яблочко». Продолжу ее мысль и поставлю другой вопрос: есть ли у левых социальный проект, столь убедительный для масс, чтобы они пошли брать Бастилию?
Вроде бы проекты есть, и даже не один, но выглядят они не столь убедительно, чтобы всё бросить и срочно идти брать Бастилию. Для прояснения ситуации остановлюсь на трех ее составляющих: проектах, массах и героях.
При всем кажущемся многообразии проектов в реальности их всего два: государственный социализм и негосударственный (самоуправляющийся, как говаривали в XIX веке) социализм. Все прилагательные, которыми оба проекта обросли с тех пор, ничего нового по сути не добавили, хотя многое уточнили. В историческом контексте условно можно говорить о линии Маркса и линии Бакунина, разделивших I Интернационал. Но только условно. Между обеими линиями гораздо больше общего в теории и практике, чем полагают их ортодоксальные приверженцы.
Так, «рабочая оппозиция» в РКП(б) в 1920 году в дискуссии о профсоюзах любила ссылаться на призыв Энгельса сдать государство в музей древностей, за что ее, а де-факто и Энгельса, Ленин зачислил в анархо-синдикалисты. Исследователи творчества Маркса и Энгельса могут бесконечно спорить об эволюции их взглядов и прочем, даже заключить, что марксистом был только Маркс, но эти споры ценны уже только для историографии.
У левых есть два проекта: социализм государства единой фабрики и социализм как ассоциация свободных производителей. Последнее определение принадлежит Энгельсу; его ассоциация – не что иное, как артель (синдикат и т.п.), столь любимая анархистами и российскими народниками. Если кратко, есть проект фабрики и проект артели.
Каковы перспективы обоих проектов?
В бывших соцстранах социализмом единой фабрики спустя 20 лет можно увлечь немногих, хотя есть шанс, что со временем его популярность несколько вырастет. В странах Запада, несмотря на риторику их официоза в «холодную войну», был тот же государственный социализм, что и у их оппонентов. В Скандинавии его довели до такого совершенства, что шведский социализм некоторые считают эталоном. Государство всеобщего благосостояния тоже не что иное, как социализм фабрики, но под другой вывеской.
Но и на Западе проект социализма фабрики власти активно сворачивают с конца ХХ века. В отличие от СССР и других соцстран, массы этому сопротивляются, но без заметного эмоционального подъема. Это сопротивление – лишь оборона, стремящаяся сохранить достигнутый статус-кво, а не наступление в интересах будущего.
Индия, Китай, а также ряд стран Азии и Африки все еще пытаются возвести саму фабрику, чтобы затем установить на ней социализм по Марксу, Веберу, Мухаммеду или Конфуцию. От этатизма дофабричного здесь надеются перейти к этатизму фабричному под лозунгом социализма с национальной спецификой или социального государства, где тайцы любят тайцев, как назвала себя одна из партий Таиланда.
Максимум популярности социализм фабрики пока демонстрирует лишь в Латинской Америке, но и здесь Уго Чавес подвергается критике слева, требующей уже не просто национализации, а национализации под рабочим контролем. Проект артели в Венесуэле начинает теснить проект фабрики, причем воспринимается если не как альтернатива, то как его логическое развитие. Старый Свет, в 1970–1980-е много дискутировавший о демократии на производстве, ныне не вспоминает о ней, а стремится отстоять хотя бы то, что имеет.
Те, кого все чаще именуют «старыми левыми», упорно цепляются за проект социализма фабрики, невзирая на все набитые шишки. Как священные заклинания они произносят термины и формулы более чем столетней давности, даже не замечая, что они утратили смысл и выглядят анахронизмом. «Новые левые» давно критикуют проект фабрики государственного социализма, но эта критика длительный период была критикой деталей, а не всей конструкции. Все свои усилия в теории коммунисты Советов, троцкисты, бордигисты и другие течения в основном концентрировали на объяснении, почему в СССР с социализмом все получилось не так, как задумывалось, и на призыве начать этот же проект заново, но под своим руководством. Вместо коренного пересмотра проекта предлагались и предлагаются лишь его модификации.
В глазах масс в значительной мере это выглядит как конкурентная борьба нескольких групп, пытающихся продать один и тот же товар, но под своей этикеткой. Различия между группами в основном сводятся к истории их взаимной борьбы и разногласиям по частным случаям. Некоторые троцкисты до сих пор доказывают, что их видение Народного фронта во Франции в 1936 году было правильнее, чем у коммунистов, и делают это столь отчаянно, будто события происходят сейчас и за углом. Но среди троцкистов всегда найдется группа, которая категорично заявит, что в 1936 году ходить надо было не так, и поэтому она до сих пор не пьет чай со всеми остальными троцкистами. (Не хочу обидеть троцкистов, со сталинистами происходит то же самое, они множатся делением, как только исчезает централизованный административный и финансовый ресурс.)
Имея один и тот же проект, но нескольких исполнителей, массы логично предпочитали весь ХХ век наиболее солидного из них. Даже если на остров Шри-Ланку идеи коммунизма занесли троцкисты, то коммунисты их легко вытесняли, опираясь на пример и помощь СССР. То же и в Европе. Левые коммунисты здесь выжили и сохранились лишь потому, что власть логично полагала, чем больше левых групп, тем лучше для нее. Миллионные компартии Италии и Франции внушали ей большие опасения, чем десяток троцкистских групп по сто человек, враждующих между собой. Но то, что пугало власть, привлекало массы, и они поддерживали компартии, а не троцкистов. Хотя компартии Запада утратили «природную» монополию на проект социализма-фабрики, но это не значит, что массы примут этот проект из рук троцкистов, как это не случилось и в распадавшемся СССР.
Массам безразлично, какого цвета партийные билеты у чиновников, распределяющих среди них работу, квартиры, колбасу и т.п. В СССР массы вполне осознали суть проекта фабрики, а потому и не откликнулись на призыв не поступиться принципами. При этом они таки не поступились принципами того социализма, который призывала спасать Нина Андреева. Массы просто проголосовали за фабрику, на которой люди с билетами либерально-демократически-христианско-национальных партий обещали платить больше. Особо радикально настроенным массам эти люди даже сулили возможность построить индивидуальный социализм-артель в форме мелкого бизнеса, за который фабричники-коммунисты били по голове.
Сейчас более чем очевидно: эти люди всех прокинули, но это не значит, что массы готовы пойти за «старыми левыми». Путин перехватил у Зюганова проект социализма-фабрики, но декорировал его не красным бантиком, а двуглавым орлом, обещающим величие России. Так же поступил и Лукашенко. Но Беларусь не может претендовать на мировую гегемонию по определению. Поэтому фасад этой фабрики украшает флаг советской Беларуси, а Лукашенко остается главным местным националистом и коммунистом одновременно, самоуверенно хозяйничающим в своей хате – к досаде националистов и коммунистов калибром поменьше. Массы завалены предложениями социализма-фабрики, а в конце 2008 года даже Буша-младшего заподозрили в социализме.
Есть ли смысл для масс играть в подпольщиков в ситуации, когда власть сама реализует проект социализма-фабрики? Массам остается лишь торговаться с ней, требуя большей потребительской корзины и либерализации режима на фабрике.
Альтернатива социализму-фабрике вроде как отсутствует, власти считают себя неуязвимыми и активно вводят на фабрике режим затягивания поясов. Особенно для нижнего звена. «Старые левые» партии и профсоюзы оживают и радостно призывают всех выйти на улицы и вспомнить былое. Рассерженные массы выходят, но с чувством дежавю. Сообща покричать ругательства в адрес власти и побросать камни в полицию, конечно, приятно, но сыт от этого не будешь. Даже в случае успеха протестной акции потребуется время, чтобы громоздкий бюрократический механизм совершил хотя бы четверть оборота.
Поэтому массы включают смекалку, иными словами, инстинкт самосохранения в рамках системы. Об этом свойстве масс властям доподлинно известно по столетним наблюдениям. Если поднять налоги – массы откроют еще неизвестный власти источник доходов, если на фабрике срезать расценки – массы усовершенствуют технологию, если их перевести на неполный рабочий день – устроятся на вторую работу, придумают халтуру, посадят картошку, начнут ловить рыбу, собирать грибы или бутылки. В общем, они что-то обязательно придумают. В этом власти уверены однозначно, поскольку знают: человеческие массы хотят жить и размножаться, как любой биологический вид.
Повседневные нужды не позволяют массам ждать, пока социал-демократы выторгуют для них послабление в парламенте, коммунисты построят в каре железные батальоны пролетариата. Убийства народниками Александра II или анархистами президента США Мак-Кинли тоже прямо не влияют на благосостояние масс. В решении текущих проблем массы в значительной мере вынуждены полагаться на себя, а не на героев, обещающих их проблемы в будущем решить. Массы не против героев, но они точно знают: «Пока солнце встанет – роса глаза выест».
Руководствуясь этой нехитрой истиной, массы охотнее поддержат власть, сулящую послабления и реформы, чем революционных героев, обещающих изменить мир с помощью самих масс. Обещания власти, впавшей в либерализм, в глазах масс выглядят реалистичнее, чем слова героев. К тому же власть избавляет массы от самого неприятного – необходимости напрягаться, менять образ своей жизни и меняться самим. Косная и консервативная часть человечества (а именно она и составляет огромную часть пресловутых массы) с великим удовольствием возлагает политику (греческое политика – дела полиса) на кого-нибудь, лишь бы самой этими делами не заниматься. Эта масса готова поить, кормить и ублажать героев, если они избавят ее от нужды заниматься проблемами бытия, позволив заниматься только проблемами быта. Благо это свойство масс не врожденное, а приобретенное и очень неравномерно в них распределенное. Поэтому мир еще куда-то движется, и конец истории не наступил.
Марк Твен точно подметил: «Самое жалкое, что есть на свете, – это толпа. Вот и армия – толпа; идут в бой не от того, что в них вспыхнула храбрость, – им придает храбрости сознание, что их много и что ими командуют». Так что вслед за Жванией идола толпы пора сбросить или хотя бы перестать молиться ему, даже под именем пролетариата. Нельзя возлагать миссию освободителя человечества, а тем более объявлять моральным авторитетом наемника, готового, как и капиталист, на любые преступления ради денег. И то, что эти деньги называются не прибыль, а приличная зарплата, ничего по сути не меняет. Буржуазия давно знает: «Против одних рабочих всегда можно нанять других рабочих». Но готовы ли признать эту истину товарищи марксисты?
Если уж оперировать экономическими категориями, то спасения миру следует ждать не от пролетария, а от того, кто не хочет быть пожизненным и наследственным пролетарием, – от самозанятого, этого презираемого Лениным мелкого хозяйчика, научно именуемого мелким буржуа. «Научность» этого термина вызывает сомнения уже тем, что рыболовы-эскимосы за тысячу лет так и не стали буржуа, вопреки уверениям, что мелкое хозяйство неизбежно порождает капитализм.
В аспекте философии самозанятый и есть возможность освобождения труда, что составляет конечную целью социализма, поскольку он соединяет в себе труд, управление и собственность, снимая противоречие между ними. Самозанятый – это тот социальный слой, который наиболее заинтересован в проекте социализма-артели и такой социализм вполне соответствует его психологии восприятия мира.
Но самозанятый, заклейменный как мелкобуржуазный элемент, все еще остается классом в себе, а не для себя. Пролетарий, мечтающий об избавлении от наемного рабства, дезориентирован «старыми левыми», предлагающими увековечить это рабство на фабрике социализма, украшенной гимнами гегемону, этой иллюзорной компенсации за рабское положение.
Период критики «старых левых» по частностям для «новых левых» закончился. Они должны окончательно заявить, что альтернатива социализму-фабрике, на почве которого конкурируют между собой власть и «старые левые», существует. Это социализм артели, социализм ассоциации свободных производителей, социализм, где понятие «труд» заменит термин «работа», а на смену толпе и «элите» придут личности, свободно творящие историю. Эпоха, когда народ – это флора, а власть – фауна, для которой существует флора, должна завершиться.
Если прибегнуть к исторической аналогии, то завершением XIX века явно был не 1900 год, а события периода 1914–1920 годов. Мировая война и Российская революция начали новый ХХ век. Точно так же нынешний мегакризис, который представляет собой не кризис перепроизводства, а системный кризис проектов социализма-фабрики и кредитной экономики, вталкивает отходящее от празднования миллениума человечество в XXI век. В этой ситуации окончательное размежевание со «старыми левыми» неизбежно. Оставим им социализм-фабрику и возможность наградить Барака Обаму за успехи в ее строительстве. У «новых левых», для отличия назову их альтернативистами, есть свой альтернативный этому миру проект и возможность повернуть колесо истории.