Об этом и не только обозревателю Рабкор.ру Михаилу Нейжмакову рассказал координатор движения «Архнадзор», лауреат Национальной литературной премии «Большая книга» 2008 года, писатель, журналист, москвовед Рустам Рахматуллин.
«Комендант нашей крепости в сговоре с атакующими»
Рустам, движение «Архнадзор», координатором которого Вы являетесь, занимается защитой архитектурных и исторических памятников. Скажите, какие города России, на Ваш взгляд, могут служить положительным, а какие отрицательным примером отношения к архитектурному наследию?
Чем меньше город, тем картина в среднем лучше. Это связано не столько с чьей-то доброй волей, сколько с недостатком денег. Когда в провинцию придут большие деньги, неизвестно, как эти города себя поведут. В этом смысле Москва подает дурной пример – а должна бы подавать пример положительный. Со своей стороны «Архнадзор» подает пример общественной деятельности, который пригодится в регионах.
Можно, конечно, привести примеры городов по-прежнему неприкосновенных. Например, Гороховец. Можно привести примеры городов с просвещенным руководством. По крайней мере, из Москвы так выглядит Городец Волжский. Или Мышкин, который при скромных в действительности туристических ресурсах, не будучи городом кремлевского (княжеского) типа, стал одним из туристических центров Поволжья.
Весьма неоднозначная ситуация сложилась в Калуге. Там существует проект перекрытия Гостиных рядов, пришедший из Москвы. Вероятно, калужская администрация воспринимает это как следование столичному примеру. Проект совершенно чудовищный. Красавица Калуга вступила на пагубный путь Москвы. За этот город нужно бороться.
Про Санкт-Петербург и говорить не стоит – туда эта волна докатилась в 2003 году, и Матвиенко стала лучшей ученицей Лужкова, принцессой вандалов.
А если сравнивать Москву с зарубежными столицами?
Я мало интересуюсь Западом. Конечно, знаю, что есть положительный полюс Рима, города неприкосновенного (и вообще Италии). Есть отрицательный полюс – Лондон, место, где наиболее вольно обращаются со стариной. И Москва сейчас несомненно ближе к Лондону, чем к Риму. Когда вице-премьер столичного правительства Владимир Ресин в прошлом году заявил, что Москва – не Рим, он имел в виду что-то подобное.
Но здесь есть метафизический момент. «Отец города», сказавший, что Москва не Рим, – проиграл. Он отрицает метафизическую формулу города. Это потенциальный пенсионер. Его уход остается делом времени.
На Ваш взгляд, уход всей команды московского руководства может изменить ситуацию с архитектурными памятниками в столице?
Как сказал координатор «Архнадзора» Константин Михайлов: «Комендант нашей крепости в сговоре с атакующими». Городское руководство заключило союз с коммерсантами против старой Москвы.
Несомненно, уход всего правительства Москвы во главе с Юрием Лужковым – необходимое условие спасения старой Москвы. Но недостаточное. Не панацея. За 17 лет и экспертное, и архитектурное сообщество, и чиновники, отвечающие за сохранение культурного наследия, – все растлены в большей или меньшей степени практикой 17-летнего вандализма и накопили колоссальный опыт конформизма. Наверх, в архитектурные департаменты, во множестве поднялись бездарности. Исправлять ситуацию предстоит годами.
Наследие – на продажу?
Как Вы считаете, в какую сторону за эпоху «нулевых» изменилось законодательство о культурном наследии?
Именно в нулевые годы появилось современное законодательство. Закон города Москвы о памятниках, Федеральный Закон о культурном наследии, который в 2002 году пришел на смену закону РСФСР. То есть федеральная правовая база обновилась, а региональная родилась. Можно вспомнить также 40-й закон города Москвы о градостроительной деятельности на исторических территориях. Очень дельный закон с замечательной статьей, которая отчасти сбила волну инвестиционного освоения исторических памятников, запретив строительство на их территориях.
Правовая база продолжает развиваться. Федеральный Закон за прошедшее десятилетие подвергся правке несколько раз. И каждый раз мы оказывались в новой правовой ситуации. Редакция 2006 года, на мой взгляд, ухудшила закон. Это связано с передачей полномочий по инспекции и экспертизе в регионы. А есть еще распорядительные бумаги мэрии, которые раз за разом усложняют охранную работу. Например, недавно вышло постановление, что если Москомнаследие рассматривало и отклонило заявку на охрану, то новую заявку по тому же адресу оно уже не рассматривает. Это бред: любой исследователь города понимает, что такое вновь открывшиеся обстоятельства. Например, когда под штукатуркой обнаруживаются палаты XVII века. И такого бреда в распорядительных документах мэрии все больше.
Москомнаследию неуютно работать с общественными заявками. Они бы хотели, чтобы процесс выявления памятников закончился. Существует отчетность, существуют висящие еще с 1970-х годов заявки, прорабатывать эти списки удается очень медленно, и это портит официальную статистику. Хотя то, что в городе открываются новые памятники, – счастье. Так вот, абсолютно хрестоматийные объекты вдруг не признаются памятниками. Например, тропининский флигель на Ленивке, где Тропинин жил более 20 лет, остается средовым объектом, то есть ничем. Формально, у дома ценится только передний фасад, фактически – можно уничтожить и его. Не признан памятником дом графа Гудовича XVIII века в Брюсовом переулке, 21 – с гербом на фасаде, с традицией, с историей. Даже Сталин сохранил его, передвинув по рельсам с Тверской улицы. Это и несомненный мемориальный памятник – важнейший адрес Сухово-Кобылина, его трагической жизни. Таких примеров десятки.
Можно ли говорить о том, что законодательство, созданное в «нулевые», способствует коммерциализации сферы архитектурного наследия, защищая, прежде всего, интересы бизнеса?
Федеральный закон 2002 года разрешил приватизацию памятников регионального значения – без ограничений, а федерального значения – с одновременным наложением моратория до появления подзаконных актов. Подзаконные акты еще не в комплекте, но мораторий уже снят. Кроме того, мы знаем об огромном объеме поправок к федеральному закону, который внесен группой депутатов и уже прошел первое чтение. Там основной акцент сделан именно на коммерциализацию. Несомненно, законодательство движется в эту сторону. Оно должно, конечно, учитывать новую реальность, но не должно потакать этой реальности.
Один пример. Законодательство позволяет инвесторам, заказчикам, коммерсантам заказывать и историко-культурную, и техническую экспертизу. Это предельно коррупциогенная схема. Получается, что эксперты легально ходят в кассу к коммерсантам, а экспертиза, которую мы получаем на выходе, часто оказывается просто подложной. Это те самые эксперты, что выросли за прошедшие годы в обстановке безгласности и кулуарной работы. Когда не хватало общественного внимания к тематике. Они привыкли писать неправду, полуправду, хватать правое ухо левой рукой – но они не привыкли делать это на свету. Задача «Архнадзора» – находить эти экспертизы, публиковать и комментировать.
Закон, позволяющий коммерсантам быть заказчиками экспертизы, должен быть изменен в этой части. Только государство в лице уполномоченного органа должно заказывать и историко-культурную, и техническую экспертизу. А инвестор должен компенсировать госоргану эти затраты, когда экспертиза выполнена. Это тоже не гарантия от коррупции и лжи, но это юридически правильнее.
Что можно сказать об опыте приватизации исторических памятников?
Опыт пока очень скромный, статистика ничтожно мала. И сильнее моратория здесь действует такое обстоятельство, как «юридическая нечистота товара». Не хватает подзаконных актов. Не закончено разграничение федеральной и региональной собственности. Причем принадлежность памятника не зависит от категории его ценности. Памятник федерального значения может быть городской собственностью и наоборот. Что такое в этом случае собственность? Это источник регистрации – Мосимущество или Росимущество. Не закончена паспортизация памятников и определение предметов охраны, а без этого на приватизацию отважится только авантюрист (в хорошем или в плохом смысле слова). Не закончен государственный реестр – серьезный документ, включающий все сведения о памятниках, а не только названия и адреса. Территории большей части памятников не утверждены. Тысячи памятников Москвы обладают только проектами территорий. Около 1500 памятников остаются в статусе заявленных и несколько сотен – в статусе выявленных. В сумме это от четверти до трети московского недвижимого наследия.
Приватизированных памятников очень немного – к счастью. Вспоминаются два примера. Во-первых, другой дом уже упоминавшегося Тропинина, на Волхонке, 11 – памятник местного значения, приватизированный рестораном. Приобретение было добросовестным, и музей Тропинина не смог туда въехать. Между тем, здания, имеющие перспективу музеификации, не должны приватизироваться. Об этом положено думать Комитету по культуре.
Во-вторых, вспоминаются палаты Пожарского, они же дом графа Ростопчина – московского губернатора в 1812 году. Этот памятник был приватизирован по прецеденту еще до появления закона. С тех пор банк, который стал хозяином здания, обанкротился, дом дважды перепродан, более 10 лет пустует и разрушается. И только в прошлом году Москонаследие по доверенности Росохранкультуры пошло в суд с иском о деприватизации этого памятника. Тоже, в сущности, создается прецедент. Думаю, этот процесс будет выигран. Мемориал национального значения, архитектурный шедевр не должен был попадать в частные руки.
Есть и другие примеры неудачной приватизации. Скажем, дом на Таганской площади, 88, где хозяйка самовольно устроила мансарду, уничтожила некоторые архитектурные детали, после чего суд изъял памятник из ее собственности. А вот положительные примеры вспомнить трудно. Зато есть арендаторы, которые заслуживают стать собственниками – по результатам реставрации. Но законодательство устроено так, что они безо всяких преимуществ должны участвовать в конкурсе на право приватизации.
Могу привести примеры, связанные с подобием реституции. Это долгосрочная фамильная аренда. На Старой Басманной улице есть дом Муравьевых-Апостолов, бывший и будущий музей декабристов. Его арендатором стал Кристофер Муравьев-Апостол, гражданин Швейцарии, который привлек средства на реставрацию. Памятник деревянный, донаполеоновский. Результат, на мой взгляд, отличный.
Владимир Ресин в роли Деда Мороза
Известно, что после пожара в палатах Гурьевых представители московских властей заявили о необходимости выведения этого объекта из реестра исторических памятников. Формальным поводом стало уничтожение при пожаре интерьеров дома. Насколько распространены подобные случаи?
Сначала необходимо небольшое пояснение. Мэрия может выводить из реестра памятники низших категорий – заявленные и выявленные. Заявленные – это те, по которым нет экспертного решения, а есть только заявка гражданина или организации. Выявленные – те, по которым экспертное решение есть, и оно положительное, но нет решения мэра о включении в реестр памятников регионального значения. Закон устроен, к счастью, так, что приняв памятник на охрану, мэр или губернатор не может исключить его, этот вопрос переходит в компетенцию федерального правительства. Но исключение из списка выявленных и заявленных остается в компетенции региона. И это серая зона. Правительство Москвы еще с позднесоветских времен предпочитало не наделять памятники окончательным охранным статусом, чтобы держать руки развязанными. Нынешнее правительство города придерживалось той же самой тактики все прошлые годы. Для приличия примерно раз в год выходило постановление Лужкова о переводе нескольких десятков памятников (из нескольких тысяч ожидающих) в статус региональных. Но закон запрещает такое затягивание – окончательный охранный статус должен приобретаться в течение года после выявления памятника.
В прошлом году мэрия сделала над собой усилие и решила исполнить закон. При этом была образована межведомственная комиссия, полномочия которой мы оспариваем. Орган охраны наследия в каждом регионе, по закону, один; в Москве это Москомнаследие. Стройкомплекс не должен иметь никакого отношения к охране памятников. С другой стороны, межведомственная комиссия имеет полномочия чисто рекомендательные. В итоге оказалось, что эта комиссия просто прикрывает непопулярные решения. Списки памятников составляются в Москомнаследии, а председатель межведомственной комиссии Владимир Ресин работает, во-первых, Дедом Морозом, которому инвесторы пишут письма с прямым или косвенным намеком на свои желания, а во-вторых – громоотводом, на который направляется общественная критика. Ресину, по-видимому, все равно, а председателю Москонаследия Шевчуку – нет, иначе эта комиссия не появилась бы. Для чего им нужна эта фикция? Ясно, что подавляющая часть выявленных памятников станут региональными, а многие из них заслуживают в будущем федерального статуса. Принимать выявленные памятники на региональную охрану следует автоматически, на основании уже состоявшихся экспертиз. Но Москомнаследие подвергается давлению инвесторов, прямому – или через «верх». На поверхности – генеральный директор восьмидесятых годов рождения с непримечательной фамилией, а под ним может обнаружиться Батурина. Иной раз совершенно ничтожные на вид ООО проводят свои пожелания в жизнь.
Как же складывалась ситуация с палатами Гурьевых?
По ним существует рекомендация Ресина – отказать в постановке на региональную охрану. Письма инвестора на этот счет появились еще до пожара. Доказать связь пожара с этими письмами – дело правоохранительных органов. Если такая связь будет доказана – это еще и покушение на массовое убийство, поскольку в доме жили более 100 гастарбайтеров. С другой стороны, поскольку они там жили, а дом был отключен от некоторых коммуникаций, не исключено, что там мог появиться открытый огонь. Этого мы не знаем. Зато мы знаем, что через три дня после пожара без всякого исследования дом был рекомендован к снятию с охраны.
Существует еще допожарная «экспертиза», утверждающая, вопреки очевидному, что натурные исследования не выявили XVIII века на фасадах. Между тем, по результатам исследований выполнена реконструкция фасадов на время Анны Иоанновны. В день заседания комиссии была состряпана вторая «экспертиза», гласящая, что сгорели интерьеры. Это вторая ложь. Мы это доказали наглядно: составили акт осмотра, пригласили прессу, открыли выставку – однако за три месяца не получили никакого ответа властей. Единственным исключением является реплика Ресина на пресс-конференции, которую он собирал по итогам прошлого года. Когда его спросили о палатах Гурьевых, а также о других погорельцах (доме Быкова, типографии Лисицкого), рекомендованных «на вылет» из списков, он ответил в том смысле, что сначала нужно «сделать памятник», а потом объявлять его памятником. Это полное непонимание природы охранного дела. Реставрировать памятник без ограничений, налагаемых охранным статусом, невозможно. Памятник без статуса просто выпадает из ведения Москомнаследия, как это произошло только что с Тверским виадуком.
Мы точно знаем, чего хочет инвестор. Он хочет полной перепланировки. По проекту, палатная планировка XVII – XVIII веков меняется на евростандарт. Без охранного статуса это может означать полный снос. Плюс подземная автостоянка. Плюс капитальная трехэтажная надстройка вместо той соломенной, советской, которая сгорела.
ФСБ – Михалков – Батурина
А другие подобные примеры есть?
Схожая ситуация складывается с типографией Лисицкого (единственная в мире постройка знаменитого теоретика архитектуры). Она пострадала от огня в 2008 году. Мы знаем, что она планируется под снос. Мы догадываемся, кем планируется. Сама типография принадлежит ФСБ. На соседнем дворе ведется точечная застройка жилым домом для Союза кинематографистов на деньги «Интеко». Памятник оказывается в треугольнике «ФСБ – Михалков – Батурина» и рискует провалиться в эту дыру.
Далее, на вывод из реестра рекомендован дом Быкова, шедевр архитектора Кекушева на 2-й Брестской улице. В сентябре он пострадал от огня, но не более того. Раньше Москомнаследие признало его выявленным памятником, убедило мэра скорректировать постановление по этому поводу (поскольку старое постановление предполагало реконструкцию дома, запрещенную законом о наследии). Лужков отозвал параметры проектирования – и через несколько дней дом загорелся. А Москомнаследие, вместо того, чтобы настаивать на своем, изготовилось снять этот дом с охраны. То есть фактически предлагает Лужкову отменить распоряжение об отмене распоряжения. Если это политика в области культуры, то я китайский император.
В доме Быкова тоже жили люди, и если это поджог, то опять покушение на убийство. И тоже была просьба инвестора о снятии с охраны. Пока такое решение мэрией не принималось. Мы связываем это с общественной кампанией в защиту дома Быкова.
А вообще, наполнять городской бюджет за счет уничтожения архитектурного наследия – чудовищно. Это означает резать курицу, несущую золотые яйца. Что яйца золотые, знает весь мир, только не мы. Мы меняем наследие на чьи-то деньги – даже не на деньги города. С другой стороны, на деньги налогоплательщиков создаются проекты, которые уродуют облик города. На наши деньги строится муляж Коломенского дворца, и сумма затрат на этот проект равна той сумме, которую Лужков удержал у Кускова, Кузьминок и Воронцова – то есть у подлинных памятников.
«Архнадзору» в феврале исполнился год. Что движение считает своими победами?
Построить общественную коалицию вообще не просто. Здесь часто приходится действовать по принципу – размежеваться, чтобы объединиться. Пока мы хотели взять всех, у нас ничего не выходило. Наконец в движении собрались люди, которым хорошо вместе. И это удивительно. Не менее ста человек работают на регулярной основе, берут на себя поручения. Во внешнем круге – многие сотни сочувствующих, что показал митинг 6 февраля, когда мы отмечали год. Поддержать нас тогда пришло более 750 человек.
Второе, чего нам удалось добиться, – новый уровень гласности в охране памятников. Как я уже сказал, мы не позволим экспертам писать свои бумажки в тишине. Их можно даже не комментировать – они пишут, мы печатаем.
Нам удалось, и это в-третьих, создать экспертизу нового рода – публичную экспертизу. Не знаю, смогу ли я аккредитоваться в Росохранкультуре в качестве эксперта, пишущего заключения. Но есть другого рода экспертиза – публичное суждение. За год возник круг комментаторов для прессы, не обязательно членов Архнадзора, но людей, которые могут честно и ясно оценить проблему.
Четвертое и главное – адресные успехи. Их не могло быть много за год. Баланс побед и поражений не очень хороший. Но успехи есть. Требование деприватизации уже упоминавшихся палат Пожарского было едва ли не первым требованием «Архнадзора». Наша учредительная конференция выступила с письмом в адрес Путина по этому поводу. Буквально через несколько дней процесс начался.
Удалось подвергнуть ревизии распоряжение Лужкова о сносе объектов исторической среды, не являющихся памятниками. Это был очень большой список, половина которого приходилась на Центральный округ. В итоге отстояли 25 исторических объектов. Это малоизвестные здания, но мы можем гордиться этим успехом.
Или, например, Круговое депо Николаевской железной дороги, памятник железнодорожной архитектуры середины XIX века. Глава РАО «РЖД» Владимир Якунин, большой патриот и государственник, желающий переименовать Ленинградский вокзал в Николаевский, одновременно сносит николаевскую инфраструктуру первой железной дороги. Кампания в защиту Кругового депо пока идет успешно.
В наступившем году возобновилась кампания в защиту Хитровской площади. Наши оппоненты, видимо, решили, что за два года общественность забудет прежние требования. Ведь в 2008 году менее чем за месяц было собрано 12 000 подписей против строительства офиса «Дон-строя» на месте этой площади. Подчеркну – не по фасаду площади, а на ее месте. Когда «Дон-строй» начал работы, кампания поднялась снова, и мэр дал поручение приостановить инвестиционный контракт. Это несомненный успех, хотя мы празднуем его осторожно, ждем распорядительных документов. На Хитровке «Дон-строй» просто не нужен – он должен уйти, получив от города другой участок.
