О Ленине нелегко писать. Во-первых, за свою, в общем-то, короткую жизнь он сделал так много, что комментировать это в небольшой статье не представляется возможным. Во-вторых, о Ленине написано уже столько, что только перечисление библиографии ленинианы может заполнить собой не одну книгу.
Есть и ещё одно затруднение. Трудно писать о деятеле самой великой революции новейшей истории нам, сегодняшним, пережившим крах постреволюционного советского государства и массовое разочарование в марксизме, находящимся «без руля и без ветрил», без организации и адекватной теории в бескрайнем океане кризиса капиталистической миросистемы.
Кто-то, наверное, скажет: зачем вообще возвращаться к Ленину? Зачем вообще вспоминать о нём в его 140-й день рождения? Ведь по большому счёту Ленин – неудачник: революция, которую он возглавил – осталась незавершённой (кстати, а бывают завершенные революции?). Партия, строительству которой он отдал свою жизнь, «бюрократически переродилась», государство, у истоков которого он стоял – рухнуло в одночасье. Ленин часть истории, но зачем вспоминать его? Что в нем актуального?
Конечно, Ленин – история. Но история – не свалка мёртвых фактов и прописных истин, история – это живая деятельность мышления по осмыслению прошедшего. Только наивный рассудок может представлять себе время как вечное прошлое и будущее, навсегда разделённое неуловимым . Прошлое живёт в настоящем, соответственно – и в будущем. Поэтому, чтобы что-то понять в себе, в нашем сегодня, мы должны понять Ленина, мы должны к Ленину. Хотя бы мысленно: продумать то, что думал он, понять то, что понял он.Потому что и Ленин историчен ровно настолько, насколько мы способны понять его образ мыслей, метод его отношения к действительности – и – метод изменения этой действительности.
Революция как предпосылка
Чтобы изменить реальность сообразно своим представлениям, надо понимать, что собой представляет эта объективная действительность, существующая вне нашей головы. Человеку всегда дана реальность социальная, историческая, и ее понимание означает осознание того, в какую историческую эпоху мы живём. Для Ленина ответ был очевиден – в эпоху революции. С таким пониманием Ленин сообразовывал не только свою политическую линию – но и всю свою жизнь. Ориентация на революцию – вот источник цельности Ленина, его «тотальности».
Но может быть, сто лет назад, в эпоху II интернационала, во время расцвета в Европе массовых рабочих партий проще было быть революционером? Разумеется, марксизм тогда был намного более влиятелен, чем сейчас, рабочее движение находилось на подъёме – оно ещё не знало крупных поражений; в среде социал-демократов царил некритический оптимизм. Не избежал его даже Энгельс – поражённый электоральными успехами СДПГ, он поверил, что рабочий класс может безболезненно устранить буржуазию. В подтверждение своей точки зрения классик даже проводил параллели между победоносным парламентским шествием марксизма и становлением христианства в статусе официальной религии.
Отличие Ленина от тогдашних вождей европейской социал-демократии в том, что необходимость революции была для него не просто фразеологическим оборотом, но актуальнейшим принципом, пронизывающим всё его понимание реальности.
И эта ориентация была вовсе не актом слепой веры – мол, в священных скрижалях так написано, значит, так оно и есть. В этом пункте, кстати, Ленин в корне противоположен современным российским левым, не книжную мудрость сверяющих с жизнью, а наоборот старающихся саму жизнь подогнать под классические тексты. Напротив, Ильич в самой действительности за деревьями фактов умел увидеть лес объективных тенденций общественного развития, и уже в соответствии с ними строить свою политическую линию.
Актуальность революции, ставшая страстью Ленина, пафосом его жизни, на самом деле следовала из бесстрастного, холодно-разумного анализа социальной реальности. Исходными пунктами этого анализа были: с одной стороны, обречённость царизма как надстроечного института, его неадекватность экономическому развитию страны, уже вкусившей запретный плод капитализма. С другой – полная неспособность национальной российской буржуазии радикально бороться с одряхлевшей монархией. Единственной силой, опосредующей это противоречие развития России – и разрешающей его – был пролетариат. Надо понимать, что это сегодня вопрос о ведущей силе революции начала ХХ века стал хрестоматийным, а сто лет назад первенство пролетариата как революционного класса приходилось отстаивать в напряжённой «борьбе на два фронта»: против народников и одновременно – против меньшевиков. Да и сам по себе ответ даже для большевиков не был столь очевиден.
Уже в этой коллизии о субъекте, способном радикально изменить российское общество, светится актуальность Ленина для современности. Немало копий уже сломано отечественными левыми в дебатах о рабочем классе: иногда даже сомневаются в его существовании (помнится, украинские марксисты как-то целый номер своего журнала «Против течения» посвятили этому вопросу), до сих пор идёт дискуссия о «фронтизме». Закрадывается ощущение, что это уже было…
Национальное и интернациональное.
Конкретный анализ внутринациональной обстановки Ленин необходимо дополнял анализом направления развития капитализма как системы, пониманием его современной исторической формы – империализма. Конечно, не Ленин открыл империализм: пионером исследований современной формы буржуазного общества по праву считается Гобсон, кроме того, большой вклад в изучение темы внесли работы Гильфердинга и Люксембург. Отличие Ленина в том, что его понимание империализма было не абстрактно-теоретическим, замкнутым только на экономику и схемы из 2-го тома «Капитала», но конкретно-классовым. Теория империализма Ленина не ограничивалась констатацией противоречий современного капитализма, но указывала условия разрешения коллизии и силы, способные к выполнению этой задачи. Ленин сознательно не ограничивался абстрактами категорий политической экономии, понимая, что реальное их содержание – в живых людях, вступающих в процессе производства в определённые отношения. И если Роза Люксембург в «Накоплении капитала» теоретически показала, как капитализм втягивает в свою орбиту (а значит – и в борьбу против себя) «некапиталистические» социальные группы, то Ленин предельно ясно обрисовал грядущий союз всемирного пролетариата с всемирным крестьянством против общего врага.
Скажем больше: цельность Ленина, сила его гения проявилась не только в верном анализе национальных тенденций становления капитализма в России и в классово-конкретной теории империализма, но – в умении объединить национальное и международное в едином синтезе, наиболее наглядным примером которого является теория «слабого звена», претворённая в жизнь русской революцией 1917 года.
Впрочем, сама эта увязка воедино сугубо российских проблем с контекстом движения современного общества в целом – не только вывод из анализа, но и сознательная теоретико-практическая установка, предпосылка самого анализа.
Здесь современным левым есть чему поучиться у Владимира Ильича. В наши дни политическое мышление отечественных марксистов редко поднимается до высот диалектики, либо замыкаясь в скорлупе изолированного национального, либо паря в разреженной атмосфере не менее абстрактного – и поэтому тоже изолированного – интернационального. Последний пример догматической предвзятости – война 2008 года в Южной Осетии. Не секрет, что многие левые группы отреагировали на неё по шаблону, цитатами из «сакральных» текстов, обличением российских солдат как чуть ли не главных агентов «империализма». При этом левые, несогласные с такой постановкой вопроса, немедленно обвинялись в «шовинизме» и заочно приговаривались к «политической смерти». Излишне говорить, насколько такой «интернационализм» далёк от понимания его Лениным, от действительного политического действия, от влияния на массы.
«Что делать?»
Партия как ответ.
Однако самый конкретный анализ, признающий за пролетариатом роль ведущего класса общества, единственную силу, способную разрешить накопленные развитием капитализма противоречия, останется теоретической абстракцией, если выводы из него не укажут актуальную форму действия этой силы, форму её организации.
Ориентация на революционное решение общественного антагонизма, признание за революцией актуального содержания здесь вновь служили для Ленина своего рода путеводной нитью, связующей категории марксизма с живой политической практикой.
Вообще говоря, для Ленина не существовало дуализма теории и практики. Ведь что такое марксизм? Это – сознание пролетариата, адекватное его общественному положению, самопознание рабочего класса как класса, то есть осознание пролетариатом себя не только в качестве претерпевающего воздействия извне объекта, но и признание себя активным субъектом общественного развития, его творцом.
Такое сознание необходимо должно опредмечиваться («непредметное сознание есть немыслимое сознание», как мы помним из Маркса) в определённой форме организации. Какой же должна быть эта форма? В «Что делать?» Ленин дал ясный и однозначный ответ: партия.
Почему именно партия? Почему не просветительские кружки, не профсоюзы, не широкие социальные движения, наконец? Вопрос не праздный и для современных левых.
Ответ для Ленина коренился в марксистском понимании сущности рабочего класса, высшая историческая задача которого – уничтожив классовую дифференциацию, самому перестать быть классом. Могут ли, скажем, профсоюзы служить орудием решения этой задачи? Конечно, нет, иначе они вошли бы в противоречие со своей «профсоюзной» сущностью, перестали быть профсоюзами, задача которых – продавать товар рабочая сила по наиболее высокой стоимости.
Но как должна была строиться эта партия? Должна ли она быть широким объединением, включающим в себя всех желающих и вырастающим на основе уже имеющихся классовых организаций – этих же профсоюзов, к примеру? Нет, решение Ленина, за которое его травили меньшевики и травят до сих пор левые либералы, было совсем иным. И вытекало оно из того же понимания цели пролетариата, реализуемой только через революцию. Концепция пролетарской партии как партии профессиональных революционеров подтверждает, что Ленин умел понимать не только диалектическое движение капитализма, но и диалектику связанной с последним дифференциации в самом пролетариате. Для Ленина не существовало какого-то монолитного пролетариата, этакого материализованного понятия «класс», как для Аристотеля не существовал в реальности абстрактный «дом» наравне с реальными домами.
Класс – это отношение между продающим свою рабочую силу пролетарием и покупающим её капиталистом. Но условия этой сделки могут быть разными – соответственно и отношение к капиталисту у разных слоёв пролетариата будет неодинаковым. К примеру, рабочая аристократия – сторонники тред-юнионизма, симпатизирующие партиям лейбористского образца. Напротив, полупролетарии, чьё положение крайне неустойчиво – весьма лабильны по отношению к любому влиянию, поэтому тоже малопригодны для создания костяка ревпартии. Отсюда необходимость жёсткого отбора.
И даже в этой практике партийного строительства казалось бы отбрасывающей пролетариат как целое и ориентирующейся лишь на его наиболее сознательную, самосознательную часть – Ленин остаётся цельным, не допуская ни атома эклектики. Потребность в революции и здесь определяла эту замечательную «полноту» ленинской политики.
Ленин сейчас.
Представляется, что именно в ленинской тотальности, цельности его теории и практики, его мысли и жизни коренится причина того, что идеи Ленина сегодня не в почёте даже у многих левых.
Случайно ли, что современные марксисты предпочитают дифференцироваться на «сталинистов», «троцкистов», «маоистов» и прочих «…истов», но при этом никто не называет себя «ленинистом»? Думается, не случайно. И дело тут не в большей «современности» Сталина, Троцкого и других «сыновей Маркса» (родству с которыми сам «прародитель» вряд ли был рад).
Причина ситуации – в той самой цельности Ленина, в его анти-эклектичности, которая делает Владимира Ильича своеобразным Всеобщим, а современных левых – лишь единичными определениями этого Всеобщего. Современные марксисты, как правило, лишь развивают отдельные (и уже потому абстрактные) черты марксовой теории, не поднимаясь до практического синтеза. Не потому ли, что и кумиры наших левых, с именами которых они себя идентифицируют (Сталин, Троцкий etc), сами являются абстрактными моментами единой революционной теории, не поднявшимися до вершин конкретного целого теории и практики?
Можно заметить интересную закономерность: несмотря на своё нежелание напрямую отождествлять себя с идеями и практикой Ленина, современные левые в теоретических баталиях с собратьями по цеху охотно используют цитаты из его трудов. Каждый там берёт что-то для себя: марксисты сторонники тред-юнионов находят ободряющие строки о необходимости для коммунистов работы даже в реакционных профсоюзах; напротив, для сектантов, считающих свой кружок из трёх человек революционной партией, бальзамом на душу ложатся пассажи о недопустимости экономизма. Сторонники романтического интернационализма упиваются ленинскими работами 1914-1917 годов, но наслаждение портит отповедь из тщательно подобранных цитат о необходимости учитывать национальный вопрос.
Кстати, нет ничего удивительного в таком растаскивании Ленина на цитаты, при общем непонимании его наследия как целого. Обыденному рассудочному мышлению, привыкшему мыслить в понятиях «да – нет» и «белое – чёрное», свойственно выхватывать из диалектической мысли какие-то отдельные её моменты, ибо понять сложную взаимосвязь категорий марксизма, их противоречивое единство – дело нелёгкое, одного «здравого рассудка» здесь явно недостаточно.
Чтобы достигнуть высоты мышления Ленина, освоить его метод отношения к действительности, современные марксисты должны в первую очередь ясно отдавать себе отчёт в содержании современной эпохи. Допускает ли она возможность коренного изменения общественного устройства, или же «история закончилась» и «лимит на революции» действительно исчерпан?
Этот не безразличный для современных марксистов вопрос тесно связан с другим: как движется история, цел ли её «локомотив»? Движется ли она по прямой, как увещевают нас позитивисты и прочие некритические сторонники «прогресса»? Но тогда закономерен вопрос – а не осталась ли навсегда позади станция под названием «Революция»?
Или же верна теория круговорота и всё повторится сначала с механической точностью? Зачем же тогда катить сизифов камень революции в гору истории? Или – раз уж всё повторяется ещё раз, может быть, этот камень поднимет на вершину без помощи марксистов кто-то другой?
Или всё-таки общественное развитие подобно спирали, где неразрешённые однажды человечеством проблемы и противоречия неизбежно повторяются на более высоком уровне, принимая иногда такую форму, что их можно сразу и не узнать? Тогда решение этих проблем не гарантировано свыше, но целиком зависит от самого человечества.
Думается, последняя модель ближе к марксистскому пониманию истории. И если так, то марксисты должны, как и Ленин более века назад, признать революцию актуальной: ведь предыдущий опыт коренного переустройства мира так и остался незавершённым – следовательно, противоречия капитализма будут повторяться, сотрясая жизнь человечества до тех пор, пока не будут преодолены. Конечно, «преодоление» капиталистических антагонизмов может быть достигнуто ценой гибели самого человечества – но марксистам, думается, ближе иной путь. Путь революции.
Собственно, в этом и заключается ответ на вопрос: актуален ли Ленин в XXI веке? Пока революция будет оставаться единственным способом коренного решения общественных противоречий, следовательно – пока революция будет стоять на повестке дня – актуальным будет и Ленин.
