Борис Березовский © Виктор Балагадде / Коммерсантъ
Когда, закончив с кофе, все демонстративно потянулись за бумажниками, он широким жестом пресек поползновения собеседников, выложив на стол пятидесятифунтовую банкноту. Сдача пришла в виде горы мелочи — всё-таки это безобразие, что бумажные однофутновки изъяли в Англии из обращения, заставляя народ набивать карманы тяжелыми металлическими монетами! Мелочи было много и она, как назло, была совершенно разнокалиберная. Однако он сориентировался за несколько мгновений: отсчитав полагающиеся на чай 15%, сгреб остальное в карман, попрощался и исчез.
«Математик», подумал я.
Борис Березовский идеально подходил на роль беса, демона, Мефистофеля. Эту роль он играл талантливо и с явным удовольствием. Безумная волна отрицательного обаяния, которую испытали на себе все те, кто сталкивался с ним на русских тусовках в Лондоне, была одновременно отталкивающей и захватывающей. Могло быть противно, но скучно — никогда. Его экспрессия заставляла вспомнить мультяшных злодеев, да и его хитроумные комбинации стоили планов захвата мира, которые обсуждают Пинки и Брейн в одноименном мультсериале. По большому счету, все его политические инициативы проваливались, но очевидным стало это лишь с того момента, когда он начал играть в собственные игры, противопоставив себя большинству формирующегося правящего класса, которому после раздела общественной собственности нужны были стабильность и крепкое государство.
Он идеально подходил для девяностых, для эпохи лихого грабежа, для времени, когда при наличии быстрого ума, инициативы, наглости, и, разумеется, при «отсутствии наличия» совести было «возможно всё».
Эпоха бандитов и жуликов нуждалась в своих героях, воплощавших те же качества, но уже на другом, более высоком уровне, когда пороки превращались в сверх-способности, достойные персонажей американских комиксов, а супер-мошенник автоматически становился отечественным эквивалентом сверхчеловека.
Но это продолжалось недолго. За эйфорией первоначального накопления непременно следует угрюмая эпоха консервативного бюрократического упорядочения. Такова логика капитализма, которому Борис Абрамович служил преданно и фанатично, но так и не поняв его законов и принципов развития. В этом отношении он оказался удивительно похож на других советских либеральных интеллигентов конца 1980-х, с той лишь разницей, что прорвался вверх на той самой волне, что потопила великое множество его коллег — ученых, инженеров, писателей, профессоров. Но для того, чтобы кто-то один мог подняться, многие, большинство должны упасть, это как раз и есть принцип свободной конкуренции, превратившийся в закон жизни постсоветского общества. Березовский шел по головам, безжалостно прокладывал себе дорогу, но разве это не то, чего требует этика динамичного бизнеса, тем более — в переходный период?
Увы, несмотря на то, что торговля на ранних этапах развития капитализма неотделима от пиратства, даже самый лучший пират редко становится хорошим инвестором или эффективным менеджером. История знает некоторое количество исключений, вроде истории Моргана, превратившегося из морского разбойника в безупречного администратора, губернатора Ямайки. Но те, кто не вписался в стабилизацию, обречены были идти на дно или висеть на реях.
Березовский не понял, не заметил, что время изменилось. Или не захотел с этим смириться. В этом была его роковая ошибка.
Российские приватизаторы конца ХХ века по-своему повторяли путь карибских пиратов XVII столетия. Новый период требовал соответствующих людей. Новые фигуры были серыми, скучными, но на самом деле куда более эффективными. Как бы ни сетовали отечественные публицисты на олигархический характер российского капитализма, олигархия не продержалась в нашей стране и десяти лет, уступив место куда более упорядоченным корпоративным структурам. Отечественная буржуазия сформировалась как крайне бюрократизированная, органически связанная с правительственным аппаратом, но это лишь нормальные черты, присущие правящему классу в периферийной стране, живущей за счет вывоза минеральных ресурсов и нуждающейся в жестком государстве, чтобы эти ресурсы защищать — как от внешних конкурентов, так и от собственного народа.
С точки зрения корпоративно-бюрократической логики, агрессивное индивидуальное поведение становилось уже недопустимым пороком. Власть крепла за счет взаимных уступок новых собственников, осознававших свои коллективные, классовые интересы. Ради спокойствия они готовы были даже поступиться частью своих возможностей: отказались до поры от окончательного уничтожения социального государства, проявили готовность уступить некоторые права чиновникам, лишь бы те гарантировали в стране стабильность, а в народе лояльность.
Инициатива, не ограниченная рамками приличия, проявляющаяся без оглядки на интересы братьев по классу и всё ещё хрупких правительственных институтов, воспринималась уже не как доблесть, а как хулиганство. Правящему классу надо было дисциплинироваться, научиться себя вести, не раскачивать лодку. А тем, кто думал и вел себя иначе, надо было выйти вон из класса!
Большинство олигархов 1990-х годов поняли и приняли новые правила игры, а порой и сами участвовали в их составлении. Но Березовскому не удалось смирить свой неуемный характер, и это в куда большей степени, чем политические разногласия с президентом Путиным предопределило его падение. Хуже того, попав на тот самый Запад, который он искренне считал идеалом и образцом, российский олигарх оказался неспособен вписаться в тамошнюю жизнь — ни в политическую, ни даже в деловую. В отличие от своего ученика и соперника Романа Абрамовича, который прекрасно усвоил первое правило успешного бизнеса — без нужды не высовываться, он постоянно выступал с какими-то инициативами, ввязывался в политические конфликты, заявлял о своих идеях, до которых в Англии никому не было дела.
Выяснилось, что герой большой приватизации прекрасно умеет тратить деньги, но не имеет ни малейшего понятия о том, как их зарабатывать, как инвестировать, как заставить капитал работать. Он уверенно шел по пути разорения.
Весело, талантливо, азартно поучаствовав в разгроме советского общества и разделе его материального наследия, Березовский из доктора наук и серьезного ученого превратился в олигарха и политика, стал на какой-то момент сказочно богатым и угрожающе влиятельным. Но стал ли он хотя бы на время счастливым?
Финал можно было бы назвать трагическим, если смотреть на него исключительно с точки зрения личной, индивидуальной истории. Лишившийся своих капиталов олигарх умирает в одиночестве, вдали от родины. И не так уж важно, что это было: передозировка антидепрессантов, самоубийство или инфаркт, вызванный новостью о предстоящей конфискации депозитов, спрятанных от российских и британских властей на Кипре. Сейчас множество людей, знавших Бориса Березовского куда лучше, чем я, могут рассказать о его личности и вспомнить, как он дал кому-то стипендию, профинансировал какой-либо художественный проект или просто поддержал материально в трудный период — богатство дает массу возможностей для того, чтобы творить не только рутинное зло, но и эксклюзивное добро. Но, увы, для миллионов людей, лишившихся своих сбережений и работы, социального статуса и жизненных перспектив в последнее десятилетие прошлого века, Березовский остается символом кошмара, катастрофы, пережитой и, будем говорить правду, всё ещё переживаемой страной. И для них не так важна личная трагедия олигарха, как торжество исторической справедливости. Пока хотя бы в одном отдельно взятом случае.
