Я надумала сделать ремонт в комнате своей 12-летней дочери. Из комнаты было всё вынесено, она осталась пустой. После того, как на стены был нанесен белоснежный глянец, заносить что бы то ни было назад расхотелось. Вещи не сочетались с красотой и чистотой этого пространства.
Да и мебель выглядела жалко. Стены диктовали свои законы: пришлось купить в «Икее» белые минималистичные предметы. Но и с их появлением легче не стало. Все содержимое старых шкафов не вязалось теперь с этим гладким совершенством.
Я стала разбирать вещи и выбрасывать. Бумажки, картинки, карточки, наклейки, рисунки, ластики, сломанные карандаши, старые тетрадки, увечные игрушки, настольные игры без фишек, кубики без игр, неполные колоды карт, одежда от несуществующей куклы, голова другой куклы, килограммы мягких игрушек…
Я написала об этом своей подруге. «Как, ты выбрасываешь? – ужаснулась она. – А как же преемственность?»
Ой.
Да, старые вещи охраняют преемственность – в семье, между поколениями, между эпохами… «С этим медведем играла еще моя бабушка». «Этой ложкой кормили меня, когда я был маленьким». «Сколько себя помню, столько помню эту кастрюльку». Однако не все вещи столь наполнены. Да, у меня тоже есть старый медведь. Помню, как я «дрессировала» его – учила падать. Есть куклы, которых я стригла, когда в моду вошла прическа «сассон». Но что делать с китайскими игрушками, вытащенными в каких-то игровых автоматах или выигранными в дурацкую лотерею? У них нет ни лица, ни памяти, ни истории…
К тому же не каждая эпоха твоей собственной жизни нуждается в свидетелях. Есть вещи, оставшиеся от тех времен, которые напоминают о неприятных событиях, или людях, или обстоятельствах. От таких вещей хочется избавиться.
Есть еще позднесоветские вещи, которые я безжалостно выкидываю. Они всегда утомляли меня своим уродством. У советских вещей до 60-х годов хотя бы была своя эстетика.
Вещи 60-х годов были наивны. Раздвижной пластмассовый стакан. Металлический кошелек с отделениями для монет разного достоинства. Статуэтка верблюда – кому она нужна? Но почему-то пользовалась спросом. Я уже не говорю о проволочных абажурах, пледах в желто-зеленую клетку и занавесках в узорах из заплаток.
Потом что-то переломилось. Вместо наивной простоты пришла примитивная кондовость. Вещи утратили связь с человеком, обезличились, воплощая бюрократические плановые задания. Может быть, подобная утрата «души» вещами отражала более глубинные процессы, происходившие в советском обществе?
Впрочем, если быть честными, придется признать, что предметы 60-х тоже проигрывали «старым вещам», тем, что достались нам от довоенного и дореволюционного времени. У «старых вещей» были не только эстетические преимущества, они так или иначе представляли доиндустриальную эпоху, когда производство не было массовым, соответственно, над каждым предметом – отнюдь не обязательно предметом роскоши – нужно было трудиться долго и основательно.
«Некоторые интеллигенты-эстеты любили отыскивать на свалках старые вещи и давать им новую жизнь. Тонко осуществленная разновидность противостояния, возражения серой советской повседневности: старые вещи, в их тяжеловесности, как бы замедленности, подробности, давали чувство , которого легковесные современные предметы не давали», – писала когда-то Ольга Балла.
Моя тетя в свое время, в конце 50-х, приволокла с помойки роскошную мебель красного дерева: павловский диван и стулья, овальный стол и прочее. Все это стоит у дяди по сей день. Люди, выбрасывавшие эту мебель, покупали современную: безликую, полированную, дурацкие журнальные столики и примитивные стеллажи.
Дело тут, однако, не только в отсутствии вкуса. Новая мебель, предметы больше соответствовали новому образу жизни. Размеру квартир, ежедневным потребностям, быту.
И все же, и все же…
«Мама стала копаться в этой корзинке, и пока она копалась, я видел мой старый трамвайчик без колес и на веревочке, пластмассовую дудку, помятый волчок, одну стрелу с резиновой нашлепкой, обрывок паруса от лодки и несколько погремух, и много еще разного игрушечного утиля» (В. Драгунский, «Друг детства».)
У каждого из нас, наверное, есть такая корзинка, или коробка. Зачем это сохраняется? Может, потому, что вещи несут на себе какой-то отпечаток, с которым жаль расстаться?
Каковы способы утилизации чужой или своей вещественной биографии?
Каковы способы использования, складирования, творческой переработки – да чего угодно – вот этих старых вещей? Понятно, что всего не сохранишь: это чревато затоплением квартиры. Но как тут быть? Что делать с этими вещами? Сложить в сундуки, переложить веточками лаванды, вынимать раз в год и рассматривать? Или выставить на полки? Сделать из них коллаж воспоминаний? Понаделать из старых платьев лоскутных ковриков?
Я задала этот вопрос той самой подруге, она сейчас живет в Германии. «И то, и другое, и третье, – ответила она. – Вещи как-то сами находят себе места, прячутся по закоулкам, а потом всплывают – трогательными или какими другими воспоминаниями при переездах, разборках… Лучше не слишком регулировать их существование. Те, что важны или дороги, остаются и объявляются сами время от времени, напоминая о связи времен.
Мы неосознанно сохраняем вещи, которые связаны со счастливым состоянием. И вещи тогда своей материальностью закрепляют утекающие, имеющие конечность моменты.
Существует такое чудное понятие, как чердак.
В Европе культ старых вещей – народ почти болезненно увлекается блошиными рынками, по-немецки “трёдл”. Вещи – знак материальной культуры, которая ценится во всех отношениях. Старые вещи продаются и покупаются. Коллекционируются по тому или иному принципу, используются вновь и вновь, обнаруживая новый шарм».
Ремонт был закончен. Разборка произведена. Белая икеевская мебель ревниво отобрала себе наполнение, которое могло сочетаться с ее величеством. Остальное опять было спрятано в коробки – до лучших времен.
