На прошлой неделе Владимир Путин произнес в Давосе речь. Всем слушателям очень понравилась. Хорошая речь, образная, оптимистичная в меру, в меру же и критическая. Я совсем не собираюсь ее анализировать, но хочется мне порассуждать о том, а кому, собственно, эта речь адресовалась. Первоначально она, понятное дело, была обращена к экономической элите, но речь шла о проблемах, которые для элиты – неприятности, пусть даже и крупные, а вот для огромной массы людей – катастрофа. Да и речь шла о принципах разработки антикризисной стратегии, в том числе и национальной. Так что российское общество также предполагалось в качестве адресата послания. Вроде все просто и понятно, но мне непонятно одно: понимал ли Владимир Путин, к российскому обществу он обращается?
Однажды я объясняла своему младшему сыну что-то очень сложное, про социальное неравенство, по-моему, и не смогла найти сразу простых и понятных для пятилетнего ребенка слов. «Мама, с кем ты сейчас разговариваешь?» – неожиданно спросил сынишка. «С одним маленьким мальчиком», – решила пошутить я. «Наверное, он очень умный», – совершенно серьезно произнес мой ребенок и вздохнул.
Речь Владимира Путина не была перегружена сложными формулами и экономическими выкладками – просто ее авторы предполагали, что восприниматься и обсуждаться она будет не нашим, каким-то совершенно иным обществом, с другими характеристиками, историей, социальным опытом.
Что же такого сказал Путин в Давосе? Ничего особенного, все знакомо и привычно. Так, одной из главных причин кризиса он назвал чрезмерное огосударствление экономики.Ничего сенсационного не было сказано и в конструктивной части. Развивать рынок и конкуренцию, не надеяться целиком на государство и т.д. Все это мы уже слышали, ничего нового. Но мы-то стали другими.
Общее впечатление от этой речи: спасение утопающих дело рук самих утопающих. Люди однозначно сделали вывод, что сокращение социальных гарантий и демонтаж социального государства из серии тактических, разрозненных пока шагов превращаются в сознательную долговременную стратегию. И приняли к сведению.
И не то чтобы российские граждане все как один нуждаются в помощи государства и постоянно надеются на него. Многие за последние 20 лет смогли оценить преимущества свободной инициативы, проверить свою предприимчивость, отвыкли от мелочной опеки государства. И большинству совершенно не хочется вновь под эту опеку попадать.
Тем не менее экономический кризис заставил людей понять, что возможности индивидуального решения своих проблем ограничены. Образ и рынка, и государства в головах значительной части населения изменился. Изменились и представления о возможности своего влияния на Историю. Не то, чтобы люди разом революционизировались и приступили к активным действиям, но они , а это уже немало, учитывая нашу новейшую историю.
Власть этих сдвигов в общественных настроениях замечать не хочет – слишком силен психологический эффект 90-х, которые показали, что с нашим населением можно сделать всё или почти всё. Однако с 90-х годов люди многому научились, и не учитывать этот новый и болезненный социальный опыт, по меньшей мере, опрометчиво.
Обещание рыночных реформ, развития конкуренции и предпринимательской свободы вызывали тогда в головах людей совершенно другие образы, нежели сегодня. В 90-е свободный рынок ассоциировался у большинства со свободой, изобилием и некоей «естественной» справедливостью, которую якобы обеспечит конкуренция. Запад, где этот свободный рынок якобы правит, представлялся неким экономическим раем, автоматически регулируемой системой всеобщего благоденствия, торжеством предпринимательства. В тонкостях социально-экономических реалий западных стран, которые, к слову сказать, еще и очень разные, никто особенно не разбирался. Запад целиком, западный образ жизни как идеал и мечта представлялся подарком в яркой упаковке.
Сегодня упаковка сорвана. Подарок оказался так себе, да и обошелся недешево.
Иллюзии, порожденные закрытостью советского общества, экономической и политической «невинностью» наших граждан, оказались, правда, довольно устойчивыми. Очень хочется верить, что хоть где-то может быть всё правильно и справедливо организовано. Однако иллюзии эти в значительной мере потускнели, переориентировались с конкретных стран на некоторый абстрактный образ «правильной рыночной экономики».
По поводу возможностей такой экономики создать рай иллюзии исчезли совсем.
И дело здесь отнюдь не только в том, что рыночные реформы принесли с собой социально-экономические проблемы, бедность, потерю социальной идентичности и привычного образа жизни для многих людей. Как раз в период наибольшего падения уровня жизни и экономических сложностей иллюзии эти были довольно сильны. Именно относительное благополучие заставило критически оценить возможности рыночной экономики, приблизиться к пониманию ее ограниченностей и опасностей. А тут жахнул кризис. Кстати, уже второй за время рыночных реформ, а в начале этого года им исполнилось всего 17 лет. Это если начало 90-х не считать за кризис, а определить их как «переходный период».
За эти годы произошло серьезное перераспределение богатств не только между социальными группами, но и между поколениями. Те слои общества, которые оказались отчужденными от приватизации и дележки народного состояния, выживали во многом за счет перераспределения богатств внутри семьи, от родителей – к детям, от бабушек и дедушек – к внукам, а также за счет реализации благ, данных советским социальным государством.
Поколение нынешних 70-летних в основном проиграло. Кроме разве что тех, кто имел эксклюзивные возможности поучаствовать в присвоении «ничейного», то есть народного, достояния. Их дети, пережив лихие 90-е, получили возможность «крутиться», работать без оглядки на Трудовой кодекс, адаптироваться и вписываться, чтобы если не получить полный набор вожделенных капиталистических благ, то, по крайней мере, создать какой-никакой задел для своих детей. Уже их дети сегодня получают образование, пользуются каким-никаким родительским благополучием и имеют все шансы оказаться безработными. Девиз современной России: по кризису на поколение!
Что касается социального государства в СССР, то мы его просто … не замечали. Оценивая качество своей жизни, мы часто не учитывали возможности получения бесплатного образования и медицинских услуг. Зато часто шутили: «Даром лечиться – это лечиться даром!» Мы не могли вообразить ситуацию, в которой платить придется не за особенно качественное медицинское обслуживание и комфортные условия лечения, а за медицинскую помощь. Сейчас, однако, наступает ситуация, при которой ряд анализов и медицинских процедур можно сделать только платно. Но то ли еще будет, если правительство по-прежнему уповает на рынок и предупреждает, что очень-то полагаться на государство не стоит? А оно и так особенно не баловало.
Мы очень ругали наше образование, но скольким из моих ровесников оно помогло, в конце концов, выплыть на поверхность, найти работу, сделать карьеру – уже в рыночной экономике. А вот как раз рыночные реформы не просто сужают возможности для получения образования, но и ухудшают его качество. Как мучительны были очереди на жилье, сколько нервов потрачено, жизней искалечено! Как нас это бесило! Но мы хоть и читали, конечно, про бездомных, даже видели их по телевизору, не могли вообразить, чувственно представить и соотнести с собственным опытом, что плата за жилье может составить львиную долю твоих доходов. Или что ты и вовсе не сможешь оплачивать с таким трудом «построенную» квартиру.
Мы просто не знали, чем на самом деле владели и что можно у нас отобрать. Поэтому так слабо защищались.
Советская пропаганда была так навязчива и прямолинейна, что не оставляла места для сочувствия и понимания. Формулы, в которых клеймилось капиталистическое общество, вызывали смех и недоверие. Рынок дал россиянам новый эмоциональный опыт. Фактом жизни стала имущественная дифференциация, границы которой прошлись по дружбам, семьям, компаниям. Исчезла такая удобная причина собственных неудач и неуспеха – происки государства. Совсем как в одной из сценок Ширвиндта и Державина. Один актер спрашивает другого: «Знаешь, чем плох прямой эфир? Вот когда тебя ругают за выступление, ты что говоришь?» – «Что все самое острое у меня вырезали». – «Вот, а так все слушают и понимают, что вырезать-то у тебя нечего». Исчез диктат государства, некого стало обвинять в своих неудачах. Можно, конечно, свалить вину на жену (мужа), начальника, родителей, но это как-то мелко. На судьбу – неубедительно. Да и сам успех приобрел какие-то очень четкие и однозначные очертания. Стал выражаться даже не в рублях, а в долларах. Постепенно и этот опыт переосмысливается, я очень хорошо это замечаю в смене приоритетов у студентов. Не то чтобы они готовы скандировать: не в деньгах счастье! – но уже могут вставить в этой фразе слово «только».
Собственный опыт, чувственные, наглядные впечатления учат гораздо лучше учебников. Практика – основа познания, словом. В 90-е годы мы с подругой работали в банке, открытом нашими однокурсниками. Когда нас оштрафовали на 15 % за опоздание, мы, глядя друг на друга, хором произнесли: «Звериный оскал капитализма!»
И последнее. В 90-е годы мы многое потеряли, падение уровня жизни большинства населения было беспрецедентным для мирного времени. Но то потерянное благосостояние было отчасти не свое, данное, подаренное. Ну, может быть, и не совсем подаренное, но выпрошенное, выбитое, добытое. Но не заработанное целиком и полностью, не выстраданное. Связь между приложением труда и благосостоянием была очень опосредована для самого человека. Я ни в коем случае не хочу сказать, что сейчас каждый получает по труду, ни боже мой! Но все, что приобрели работающие и с трудом выживающие в 90-е годы люди, все, что они сейчас имеют, они приписывают своему труду и своим усилиям. А даже малость, сделанная самостоятельно, ценится гораздо выше, чем даром свалившееся или выпрошенное богатство.
Мой старший сын лет в пять смастерил из картона ружье и все время с ним играл. Заставил отца сделать ремень, ходил с «ружьем» наперевес, «чистил» его. Дорогущие покупные автоматы валялись в небрежении. Сколько горя было, когда «ружье» порвалось! Поломка примерно в то же время сложного игрушечного танка, дорогого, блестящего, поющего-стреляющего, прошла незамеченно.
То скромное благосостояние, которого достигло большинство россиян, оценивается ими как кровное, поэтому даже незначительные посягательства незамеченными не остаются.
Есть такая шутка: как избавиться от несчастной любви. Способ первый: не звонить, не писать предмету любви, вычеркнуть его из памяти и жизни. Способ второй, более эффективный: узнать его поближе. За 20 лет россияне узнали рыночную экономку слишком близко, любовь прошла. Но правительство оказалось более верным своим экономическим пристрастиям.
Конечно, никакого особенного посягательства на качество нашей жизни (скромное такое, но все ж таки качество) в речи Путина нет, никакой войны нашему благополучию он не объявил. Это за него сделал кризис. И люди почувствовали, что перемен в курсе правительства не будет, что сегодня означает большие перемены в жизни. Трудно и болезненно общество преодолевает инерцию апатии и покорности. А вот власть никак не может преодолеть инерцию вседозволенности.
