В МТЮЗе состоялась премьера. Известный режиссер Кама Гинкас на этот раз остановил свое внимание на пьесе современного американского драматурга Адама Раппа «Ноктюрн» (перевод Джона Фридмана, адаптация Максима Курочкина).
Зрительское фойе второго этажа театра, лестницу, ведущую на балкон, — всё это режиссер преобразил в сценическое пространство. Тут вам и дом семьи из Среднего Запада Америки, и тот самый участок дороги, на котором герой задавил на машине свою младшую сестру, тут и его нью-йоркская комнатка, куда он эмигрировал из собственной семьи, тут и палата больницы, в которой умирает отец. В этом пространстве, практически на носу у зрителя Сын (так обозначен персонаж в пьесе) в исполнении Игоря Гордина ведет свою трагическую исповедь.
Вместе с тем, Кама Гинкас — режиссер, который любит удваивать театральную реальность. Его спектакль упакован в жанр филармонического концерта, который, как и полагается, начинается с высокопарного объявления дивы со стажем подобной работы: «Эдвард Григ. Ноктюрн». В центре водружен рояль, к которому выходит реальный исполнитель – юный Тихон Хренников, говорят, внук того самого знаменитого советского композитора. Однако в спектакле, который называется «Ноктюрн», григовский шедевр до конца услышать так и не удастся. Пианисту будут все время мешать довести дело до конца.
Вторжение случая может быть разным: и комическим, не дают доиграть, хоть тресни, но — и трагическим. И дело здесь не только в том, что Сын не осуществил мечту семьи, не стал музыкантом, он вообще стал никем, потому что в его судьбу вторгся совсем другой случай, который разрушил всё: и семью, и его самого.
Когда входишь в жизнь, то будущее лучезарно, подобно успешному концерту: лучи славы, конфеты, букеты. Гинкас сразу подвергает иронии ожидание человеком счастья, и ключевой фразой становятся слова Сына: «Несчастье приходит вот так…». Сын начинает свое обстоятельное повествование о механизме случившейся драмы. Ему тридцать два. «Пятнадцать лет назад я убил свою сестру», — делает он признание. Кажется, все эти годы герой не просто живет со случившимся. Призраки воспоминаний не отпускают его, все эти годы Сын способен только прокручивать в своем сознании мучительные подробности этого несчастного случая.
Герой Гордина наркозависим, но вместо наркотика им управляет овладевающая сознанием трагедия прошлого. Ему кажется, что если он еще раз восстановит ход событий, то найдет ответ: почему именно он задавил свою девятилетнюю сестру? Вспоминать пятнадцать лет подряд, как её голова откатилась к калитке соседей, как он пытался приставить эту детскую головку к туловищу, прямо скажем, на этом пути можно дойти до того, чтобы стать пациентом сумасшедшего дома. Но в нервной клинике оказывается хрупкая мать Джен (Оксана Лагутина) и без того нервическое существо, старательно вставлявшая себя в формат счастливого семейства: она не выдерживает обстоятельств несчастного случая. Сыну уготовано жить с этим, пребывая в здравом уме.
Черный рояль, столь тщательного оберегаемый семейством, который герою кажется трофеем времен Второй мировой войны, в спектакле больше похож на мрачный символ погребения надежд. Кама Гинкс в эстетике минимализма ставит «Ноктюрн», снимая малейший намек на пафос сострадания. Его интерес — процесс разрушения семьи, стартовавший от гибели дочери. Все были счастливы или казалось, что были счастливы: и отец, и мать, и сестра.
Сестра — Алёна Стебунова. Фото: Кен Рейнольдс
Призрак Сестры (Алена Стебунова) возникает как милый ангел, который все время смеется, дурачится, возится с братом. Она все эти годы словно живет у него за плечом. И все эти годы является перед братом, присаживается рядом с ним, слушает его исповедь с задором, неуверенно катается на роликовых коньках, тревожно пересекая периметр сцены, то и дело оглядывается на него. Гинкас умеет творить театр практически из ничего. Эта девочка на коньках, которая уже погибла, все равно вызывает какую-то тревогу. Кажется, вот-вот и она упадет, хрустнет, и мы воочию станем свидетелями еще одного несчастного случая.
Арбуз, по которому шарахнет битой брат, — дань режиссера впечатляющему натурализму, метафора убиения плоти. Вмятина на арбузе, из которой течет сок, заставит содрогнуться зрителя и ощутить физически весь ужас непредумышленного убийства. Одержимый муками человек превращает мир вокруг себя в повод для устойчивого переживания свершившегося. Арбуз ли, бита, коньки теряют свой бытовой смысл — предметы караулят воспоминания о горе.
Игорю Гордину поставлена предельно сложная задача. На его плечах лежит ответственность за весь спектакль. Актер должен существовать и в реальном времени исповеди, и во времени воспоминаний. Он должен выходить на прямой контакт с публикой и забывать о ней, играть в партнерстве и комментировать происходящее. Можно сказать, что Гордин филигранно балансирует между этими состояниями, умудряясь даже находить повод для самоиронии, колких замечаний и юмора. Актер играет рядового человека, на котором в толпе, возможно, и не задержался бы взгляд, среднего американца ли, русского – неважно. Вероятно, он и мог бы остаться таким, если бы не смерть сестры, не случай, у которого нет закономерности, хотя Сын все время болезненно ищет первопричину. И вот перед ним является снова Сестра. Она признается, что не хочет взрослеть, уж лучше умереть. И уж не самоубийство ли случилось тогда в знойный июльский вечер? — задается вопросом герой.
Гинкас не дает прямого ответа, поскольку не ответы занимают режиссера, а процесс распада, разрушения мира семьи. Без вины виноватые они не в состоянии жить дальше вместе. Отец Эрл (Андрей Бронников) не может видеть Сына — убийцу дочери, и в отчаянии приставляет револьвер к его лицу. Сын бежит из родительского дома в Нью-Йорк, где снимает комнатушку и зарабатывает гроши. С лихой Рыжей девушкой (Илона Борисова), которая по-американски сама вторгается в его жизнь, в первую ночь их близости он обнаруживает, что импотент.
У него нет сил жить, но и нет сил не жить. Сын свыкся со своим уделом — оказаться невольным орудием случая. Книга, которую он издаст, кажется, в спектакле Гинкаса не есть американский happy end судьбы, не надежда на возвращение в мир полноценным человеком. Излив свою боль, он лишь на время передоверил бумаге свою болезнь. Он всю оставшуюся жизнь будет писать книгу только об этом. И когда от умирающего отца он получит письмо с оплаченным билетом, и когда, спустя пятнадцать лет они встретятся, то они не выскажут друг другу обиды. Речь не пойдет о прощении, потому что никто не виноват. Нет, это не блудный сын вернулся. Он просто приехал, чтобы разделить с отцом прожитое непонимание их жизни. Они оба не могут осознать, почему все распалось, почему все оказалось столь бессмысленно и столь жестоко.
Их последний разговор окажется простым-простым. Отец, утыканный трубками, сохранит живость ума на больничной койке, даже будет шутить, и издаст облегченный вздох, узнав, что его сын хоть и импотент, но не гомосексуалист. Он будет счастлив увидеть Сына, чтобы умереть на следующий день. Так часто бывает, когда старики держатся из последних сил, чтобы только проститься с детьми. Он любил своего Сына, который убил их дочь, которую любили они оба. И, кажется, в последние минуты полюбил еще больше, потому что только им двоим во всем свете понятно, почему они оказались обреченными на одиночество.
