Бунт элитных потребителей

© pravdamoskvy.ru

Дискуссии о том, как Собянин убивает Москву, в этом году достигли масштаба национальной идеи. Претензии к мэру звучат довольно разные, а иногда прямо странные.

Например, Собянина упрекают в том, что он затевая свои перемены, никогда не советуется с жителями города, причем это преподносится как какая-то особенно характерная черта его городской политики. Советоваться с жителями города – это, само собой, мечта, к которой мы все стремимся, вопрос, однако, в том, а кто именно у нас советуется по поводу каких-либо перемен с «народом»? Лужков, что ли, советовался? В нашем патерналистском государстве вообще не принято обращать внимание на требования народа, и непонятно, отчего именно Собянин вызывает подобные нарекания. Далее речь идет о том, что Москва под собянинской пятой теряет облик и превращается в город, в котором невозможно жить. С учетом того, что вся Москва уже давно застроена лужковским ампиром и увенчана такими достижениями прошлого мэра, как храм Христа Спасителя и памятник Петру, подобный поворот кажется тоже несколько необъяснимым, – если не принимать во внимание, что лужковские преобразования в городе воспринимались как точечные, в то время как в деятельности Собянина народ пугает именно тотальность.

Претензии к мэру (далеко не всегда в преобразованиях виноват именно он, но он давно уже стал фокусом ненависти, связанной с преобразованиями) делятся на два класса: прагматические и эстетические. Справедливость первых, касающихся обледеневающей плитки и плохой ливневой канализации, трудно не признать, благо и апологет Собянина Григорий Ревзин регулярно соглашается с  наличием проблем, объясняя все недостатком средств. Однако этот класс претензий актуализуется лишь тогда, когда в городе происходит какой-либо катаклизм вроде ливня или гололеда, остальное время они как бы тлеют под спудом и разве что выполняют роль финального аргумента, к которому прибегают тогда, когда какой-то непонятливый человек не хочет по каким-то причинам соглашаться с аргументами второго класса, составляющими на деле постоянное топливо антисобянинской повестки.

Аргументов этих великое множество: не будет, видимо, преувеличением сказать, что их существует столько же, сколько существует в городе локаций, подвергшихся косметическому улучшению, плюс еще десяток обобщающих. Особенный интерес среди них представляют те, что гипостазируют1 некие фикции типа «духа города» и «естественной среды обитания» (которые, разумеется, разрушает своей деятельностью Собянин). В силу своей вымышленности эти фикции не имеют никакого позитивного содержания, кроме ностальгического («Здесь стояла лавочка, на которой я впервые поцеловался, а теперь тут какая-то уродская клумба!») и могут иметь ход только в среде, в принципе сочувственно настроенной к такого рода аргументации.

Если попросить любого, кто подобными понятиями оперирует, изложить свое собственное позитивное видение «духа города» или даже его «исторический облик», то в лучшем случае в ответ получишь набор аффективных метафор, в худшем же – поток метафизики самого негодного свойства; поэтому никто не спрашивает, себе дороже.

Важно тут то, что претензии эстетического характера к собирательному «Собянину», соединяясь с мнением о том, что всякий, кто эти эстетические претензии не разделяет, так или иначе «оплачен Собяниным», конституируют одно очень важное представление или даже саморепрезентацию: а именно саморепрезентацию жителей Москвы как сообщества людей с хорошим вкусом, который, в силу тотального консенсуса его носителей по поводу того, что является его проявлением, а что нет, делается, таким образом, существующим объективно, а его носители – как бы носителями некоего универсального эстетического правила.

Из этого консенсуса вытекает множество следствий и импликаций2, самая очевидная из которых состоит в том, что жители Москвы – люди избранные, не обязанные отчитываться перед чумазыми или каким-либо образом входить в содержание их аргументов: человек, который постиг содержание прекрасного, делается выше остальных и может претендовать на законодательные полномочия, о чем можно прочесть, например, у Платона. В реальной жизни это все оборачивается не только довольно неприличным расизмом (социальным либо прямым), адресованным непосредственно Собянину и находящем свое выражение в прозвищах «оленевод» и «манси», но и, например, такими сословными и классовыми эксцессами, которые можно было увидеть в недавнем обсуждении жителями Патриарших прудов «саранчи из Бирюлева», чья вина перед жителями Патриарших в первую очередь в том, что она не обладает нужными манерами, то есть прагматической составляющей идеала прекрасного.

Между тем ссылки на «прекрасное», на «вкус», на «пошлость и безвкусицу» в контексте современного недирективного, условно свободного общества, которому эстетический идеал не навязывается более свыше, неизбежно маркируют любой содержащий подобные ссылки разговор как разговор о потреблении: прекрасное, ныне не входя уже ни в какую онтологию, существует только как качество товара. Попытка онтологизации прекрасного, которую предпринимают сторонники консенсуса о том, что «всем нормальным людям видно, как Собянин уродует город», таким образом, является попыткой онтологизации определенных форм потребления, желанием придать ряду форм потребления «естественный», природный статус. Собственно говоря, этот факт и обеспечивает антисобянинским дискуссиям такой накал: жизнь в Москве – это уже давно форма элитного потребления, а люди, занятые элитным потреблением, полагают такую форму потребления единственно правильной.

Нынешний потребитель – человек капризный: его когда-то научили, что покупатель всегда прав; потребитель элитный капризен вдвойне, так как его форма потребления – вещь показная, в силу чего внешняя форма потребления становится единственным его содержанием.

Москвичи еще простили бы Собянину, если бы он сделал их жизнь просто неудобной, как они более-менее прощали это Лужкову; но когда он своими улучшениями стал делать «некрасивыми» их фоточки в «Инстаграмме» – вот это уже был удар ниже пояса. То, что он их еще при этом и не спрашивает, вещь вообще за гранью добра и зла: ведь он не консультируется с ними по вопросу, в котором каждый полагает себя экспертом, а именно по вопросу о том, что такое прекрасное и как оно выглядит.

Любой товар, обладающий коннотациями одновременно массового и элитарного (хорошим примером которого является айфон), всегда, меняя дизайн, попадает под шквал самой оскорбленной критики, потому что его производители посмели без спроса улучшить то, в чем разбирается каждый. Москва собянинская давным-давно уже точно такой же айфон, то есть принадлежащий всем, у кого есть на это деньги, символ статуса, внешний вид которого куда важнее его функциональности. Для того, чтобы все кругом видели, какой у тебя модный гаджет, нужно, чтобы внешность гаджета опознавалась сразу. Собянин преобразует именно это, наиболее важное содержание символа: и потребитель ему такого, конечно, никогда не простит.