Идея ставить «Евгения Онегина» в театре казалась «дикой» еще во времена П.И.Чайковского. Ведь общеизвестно, что либретто к одноименной опере, написанное великим композитором с помощью любителя К.Шиловского, не стало художественным достижением. Кто из современников только не клевал авторов за упрощение. Со временем, музыка помирила ревнителей пушкинского слова.
Но как ставить «роман в стихах» Пушкина? Стоит только лишить инсценировку авторского текста, пушкинской литературной игры, автобиографических намеков, того, что со школы вбивали как «энциклопедию русской жизни», растащив роман на диалоги и реплики, как Пушкин превращается в литератора средней руки, этакого русского Ричардсона. Если же на подмостки выпустить автора, то, свят-свят, спектакль и вовсе может превратиться в пародию на Пушкина. Как сыграть эту «разницу между Онегиным и мной»? Для тех, кто знаком с почерком Римаса Туминаса, было ясно, что по второму, столь убийственно простодушному, пути такой режиссер не пойдет, как, впрочем, и по первому, не менее ненадежному.
Режиссер в своем решении резко отделил Пушкина от Онегина. Спектакль вахтанговского театра — история судьбы Онегина, его печальных заблуждений и горестных замет самого Туминаса. Еще в «Маскараде» тезка Онегина Евгений Арбенин попал под прицел режиссера, которого занимает байронический тип личности. Можно было бы воспользоваться литературоведческим клише и заметить, что Туминас развенчивает романтического героя. Но это в русской литературе задолго до него сделал Достоевский. Не лучше ли поставить тогда Федора Михайловича…
В том-то и дело, что Туминас словно стыдится претендовать на глобальное, его беспокоит не мироустройство, не отпадение от веры, не вызов богу. Ключевой вопрос режиссера: кто и почему становится жертвой? И в этом смысле лермонтовская Нина, пушкинские Татьяна и, кстати сказать, ее сестра Ольга, оказываются в той нежной, беззащитной стайке, которая обречена на погибель или несчастье.
Онегин, а в спектакле их два (Сергей Маковецкий, Виктор Добронравов), выражаясь словами А.П.Чехова, приходит, чтобы погубить от нечего делать семейство Лариных, жизнь Татьяны (Ольга Лерман) и Ольги (Наталья Винокурова). И он же убивает Ленского. Для Туминаса дуэль не честный поединок, а схватка, в которой один убивает другого. Сестры не погибают, как Нина в «Маскараде», но жизни их разрушены. Неслучайно они привычно не противопоставлены друг другу (печальная Татьяна и веселая Ольга), а, напротив, сближены: поначалу они обе — беспечные создания. Сестры вместе коротают дни сельской жизни. Святки, гадания, именины, танцы — вот тот круг, в котором течет их девичья жизнь. Туминас срифмует по-чеховски их женские судьбы. Подтверждение такой симметрии он находит у Пушкина: обе вышли замуж за военных — одна за улана, другая за пожилого генерала. Слова Пушкина об Ольге, которая недолго страдала после гибели Ленского, и быстро выскочила замуж, как раз для режиссера доказательство не ее ветрености, а несчастной доли. Замуж за улана она выходит без любви. Чего стоит сцена, в которой похороны Ленского оборачиваются свадьбой Ольги. Она хоронит себя в новом браке.
Ольга — Наталья Винокурова, Татьяна — Ольга Лерман © Фото: Дмитрий Дубинский
Ее отъезд из имения похож на бегство от могилы своего возлюбленного. Сцена пронзительного прощания с матерью и Татьяной — прощания навсегда, они уж не увидятся. А счастье было так возможно… Если бы не Онегин. Татьяна, как известно, выходит замуж за генерала, принося себя в жертву своей семье. Правда, Туминас подробней вглядывается в это событие. А все-таки, почему Татьяна обрекает себя на брак с пожилым генералом? Ведь на ярмарке невест и старшая сестра Ларина могла выбирать себе жениха. Одна из пронзительных сцен спектакля, как раз объясняет, почему Татьяна согласилась на брак с человеком старше неё, который годится ей в отцы. Генерал заметил в ней ту самую любовь к тихой деревенской жизни. Вот почему они вдвоем деревянными ложками едят из одной банки варенье на балу, как возможно, Татьяна с Ольгой в своем райском детстве тайком забирались в какой-нибудь чулан или на чердак и с радостью уничтожали заготовленные на зиму припасы. (Когда Ларины отбывают в Москву, то дворня в спектакле несет и несет отъезжающим хозяевам в обоз банки с домашними солениями). Если все равно, за кого выходить замуж, так лучше за доброго человека, который будет понимать Татьяну.
Онегин — причина несчастья и двух сестер, и дома Лариных. Он для Туминаса — убийца поэта, эгоистичный тиран, демон, который, если вторгается в чужую жизнь, то с самыми разрушительными последствиями для ближних.
В спектакле режиссер, чтобы не разрушать романное время — еще один капкан для театра, — «удваивает» героев. На сцене два Онегиных (молодой — Виктор Добронравов и зрелый — Сергей Маковецкий), два Ленских (юный пиит — Василий Симонов и изящный с легкой сединой денди, каким бы он мог стать, будь в живых, — Олег Макаров).
Первые строфы, которые читает Маковецкий в спектакле, не про дядю честных правил, а про «змею воспоминаний». «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей», — с этого начинает свой монолог актер, и то, как он присваивает текст, можно назвать театральным чудом. Перед твоими глазами пробегает вся светская жизнь Онегина в Петербурге, от которой в нем осталась только горечь пресыщения, надменный цинизм, право всех почитать нулями. Это остывшее сердце уже не способно отозваться на порывы чистой души Ленского ли, Татьяны ли. Но помимо этой уникальной способности делать явным не сказанное, Сергей Маковецкий, казалось бы, покорно следуя логике пушкинской поэзии, не впускает в пространство театра ни на секунду филармонию. Его Онегин ведет свою исповедь без слез, без сожаления. Он, комментируя собственную жизнь, остается при своих. Этот московский Чайльд Гарольд, томимый пустотой, чеканит пушкинский стих, то отстраняясь от самого себя, взирая на свершившееся как бы со стороны, то, не таясь, выставляет на обозрение собственные чувства.
Туминас в сцене объяснения Онегина с Татьяной словно отделяет от тела зрелого Онегина молодого. Безжалостная отповедь наивной барышне, которую начинает Маковецкий, полна самоиронии. Чего стоят его белые перчатки, в которых он срывает с пурпурной грозди виноград, давая жестокий урок воспитания влюбленной в него Татьяне. Онегин любуется собой. Демонстрацию самообожания доиграет Виктор Добронравов, изобразив почти карикатуру на героя романа. Он несет себя, разворачивает фигуру в профиль, еще чуть-чуть и его будут венчать на царство. Оба воплощения Онегина не видят бедной Тани, которая застывает с протянутой рукой, — ее жест мольбы не будет замечен.
Туминас населяет спектакль своими персонажами, не персонифицированными Пушкиным. Гусар в отставке Владимира Вдовиченкова не Загорецкий, более того, он кажется еще одним воплощением Онегина, поскольку все время в круге Онегиных. Усталый бретер, вечно под хмельком, но держится на ногах, все-таки есть закалка гусарской жизни, он человечен и, пожалуй, чуть ли не единственный сочувствует Татьяне. Однако глядит на все со стороны, через хрустальный бокал.
Няня — Людмила Максакова
© Фото: Дмитрий Дубинский
Людмила Максакова предстает в двух ипостасях — Няни и Танцмейстера. Её Няня — гротеск, ничего общего с пушкинской няней Ариной Родионовной — «голубкой дряхлой». Она не в себе, кажется, с тех самых пор, как ее выдали замуж за Ваню: невесте было тринадцать, а жениху и того меньше. Эта няня давно впала в безумие и остается удивляться тому, что её внук донес письмо Татьяны Онегину. Европейскую ипостась Максакова воплощает в роли Танцмейстера. Она управляет своеобразным кордебалетом в спектакле, в котором крепостные девушки под ее безжалостным взором покорно служат Терпсихоре. Строгость петербургских линий этого кордебалета окрашена азиатчиной. Сегодня танцуют у Дидло, а завтра могут оказаться на барщине. В сарафанах, но на пуантах у станка, печальные невольницы, они есть часть странного русского космоса, в котором уживается красота и жестокость, — в робкой покорности постоянно присутствуют на сцене.
Верный соратник Туманиса художник Адомас Яцовскис увеличивает объем, глубину вахтанговской сцены с помощью черного зеркала вместо задника. Две то ли колонны русского ампира, то ли русских печей, вставленных в формат ампира по бокам сцены, обозначают сценическую раму, но как бы не до конца. Отсутствие подпорок по ширине заставляет пространство тянуться вверх. Мизансцены то обретают классическую ясность в зеркале сцены, то бликуют, словно растворяясь в пространстве.
Юлия Борисова обозначена в программке как «Сон Татьяны». Эта царица вахтанговской сцены, появляется в ночи как добрая фея, но и она не поможет Татьяне. В силах предвестницы дать знаки тревоги. Медведь из сна Татьяны, который ведет ее в логово домовых, где верховодит демон Онегин, появится в конце спектакле. Уже Татьяна Ольги Лерман возьмет свой реванш после письма Онегина к ней. В сцене объяснения мы увидим не робкую и тихую в страдании Таню, заливающуюся слезами. Теперь она, ожесточенная женщина, мстит ему.
Медведь из сна не исчезнет. С ним Татьяна танцует в самом финале, и, кажется, этот медведь не отпустит ее на волю никогда.
