События вокруг Южной Осетии в августе этого года либеральные публицисты связали с «имперским синдромом» в России. С этим же диагнозом они ассоциируют целый ряд разноплановых явлений – от эйфории после победы Димы Билана на Евровидении до «пятидневной войны». И хотя мировой экономический кризис отодвинул в тень ситуацию вокруг Грузии, он, тем не менее, оставил на повестке дня вопрос об «имперском синдроме». Что, на самом деле, логично, поскольку тема остается актуальной для России уже многие годы и кризисы, хоть и влияют на нее, но все равно не могут устранить.
16 ноября 2008 года в эфир «Радио Свобода» вышла передача «Свобода в клубах» с Еленой Фанайловой, как раз посвященная «имперскому синдрому». В клубе «Квартира 44» обсудить этот вопрос собрались писатель Лев Рубинштейн, архитектор Евгений Асс, психолог Сергей Ениколопов и социологи «Левада-центра» Лев Гудков и Борис Дубин.
Задавая тему дискуссии, ведущая дала определение империи, на которое можно было бы опираться при обсуждении: «Империю можно определить как обширное по размерам и мощное по потенциалу государственное образование, состоящее из территорий, которые различаются уровнем и направленностью экономического развития, этническим составом населения, его историческим опытом, политическими традициями и другими признаками, которые находятся в более-менее жесткой зависимости от центра». Некоторые авторы говорят о том, что обязательно “наличие имперского центра и периферии, территориальная экспансия центра за пределы государства, циклический характер этого процесса и его остановка, как признак загнивания”. И также меня интересует такая черта империи, как “наличие общей, универсалистской идеологии (религии, этико-политического учения), которая оправдывает претензии на глобальную гегемонию”, а также “многоэтничность и наличие государствообразующего этноса”».
Далее, собственно, большинство участников дискуссии от рационализма перешли к эмоциональным и подчас причудливым стереотипам, с которыми пришли на передачу
Достаточно рациональным можно назвать выступление Льва Гудкова, проанализировавшего то, как развивалось отношение к «имперскому» в России. От неприятия в 1989–1993 годах, когда любые действия властей по восстановлению «государственной вертикали» от Вильнюса до Чечни принималось в штыки, до общественного единства вокруг осуждения США и одобрения второй Чеченской войны в 1999 году.
Елена Фанайлова оказалась довольно экстравагантна: «События во время и после конфликта в Осетии и Грузии, поведение российских политиков в этом регионе некоторых экспертов заставили говорить о том, что Россия переживает некий новый виток распада империи, окончательный, может быть, виток. И некоторые реакции людей на эти события, собственно, могут быть отнесены к так называемому “имперскому синдрому”». Возможно, вмешательство России в грузино-осетинский конфликт и можно объяснить тем, что она хочет осознавать себя наследницей имперского величия, только вот причем здесь «распад империи»,непонятно.
Впрочем, позже Елена пояснила, что под «империей» она подразумевает… СНГ. Но что «имперского» было в СНГ, где участники не находились «в жесткой зависимости от центра», а сам блок уже давно стал скорее формальным, все равно осталось неясным.
Борис Дубин посетовал на то, что «Австро-Венгерская империя, тем более – Британская империя … за время своего существования, в том числе на местах, в Индии, сумела вырастить или, по крайней мере, заложить современные институты. Поэтому ее распад не приводил к таким катастрофическим условиям. Не говоря уже о культуре. Для Австро-Венгрии 1920-е и 1930-е годы, сразу после распада Австро-Венгерской империи – это расцвет культуры, это Музиль, это великолепное искусство изобразительное, это великая музыка, это очень серьезные вещи. И это значит, что под империей возможно строить модерные институты, кроме лагеря и фабрики, которые были построены советской империей. Именно потому, что, кроме фабрики и лагеря, не было построено ничего, так тяжело переживается распад, как ощущение полной пустоты: “Ребята, мы ни с чем остались, у нас ничего нет – ни школы, ни масс-медиа, ни интеллектуалов, ничего. Что ж такое, без всего остались”».
Во-первых, странным кажется мнение, что «фабрики», построенные в республиках, это «ничего». Во-вторых, непонятно, почему Дубин не замечает появления в национальных республиках СССР новой собственной образованной прослойки – технической, научной, творческой. Причем для многих территорий – модернизированного слоя уже нового качества, не связанного со старой, клановой и родоплеменной системой и традициями прежнего общества. Это как раз те самые интеллектуалы, которые смогли образовать у себя на родине «школы и масс-медиа» В-третьих, европейские колониальные власти как раз и не сумели заложить тех самых «институтов», которые так нужны были их бывшим колониям. Отсюда – этнические конфликты на Ближнем Востоке и в Африке или периодические диктатуры в Пакистане. Исключением на этом фоне может являться разве что Индия, и то уж точно не в меньшей степени благодаря своим историческим традициям, чем из-за каких-то усилий Британии.
По поводу «положительного опыта Австро-Венгрии» участник дискуссии Сергей Ениколопов отметил: «Ну, Австро-Венгрия и разваливалась тяжело, потому что она через 13 лет быстро произвела сборку по другому параметру. И там в ответ на Музиля есть еще и очень хорошие австрийские фашисты».
Кроме того, о положительных чертах советской эпохи для национальных окраин своему коллеге напомнил и Лев Гудков: «Процесс модернизации, конечно, был в 1930-е, 1940-е, 1950-е годы совсем неоднозначный… Но повышение уровня здравоохранения – это точно совершенно. Надо было просто сравнить две совершенно идентичные и пограничные страны – Таджикистан и Афганистан, чтобы просто увидеть уровень здравоохранения и смертности рядом. Конечно, там были явные плюсы. И неслучайно, по нашим опросам тогдашним, никакого особого желания эмансипации в Средней Азии не было, в отличие от Прибалтики, Грузии, ну и даже в меньшей степени Украины… Средняя Азия не хотела выходить и, в общем, была этим недовольна скорее».
Затем Борис Дубин выразил сожаление, что «Россия вне империи не жила, в отличие от стран Балтии, в отличие от Украины, в отличие от Грузии». Таким образом, по его мнению, национальным окраинам гораздо проще пережить распад страны.
Однако его снова опроверг Сергей Ениколопов: «Я думаю, что, на самом деле, и у этих республик переживание их имперского синдрома не лучше. Потому что большая часть из них существует в своем внутреннем мирке на модели врага: “Вот он, большой сосед”. Иначе им очень трудно… И я не так благостно воспринимаю существование окраин. Они, конечно, боятся большого, но и свои проблемы будут пережевывать, потому что фашизм у них будет, и, по-видимому, уже есть. Их маленький фашизм».
Не согласиться с Ениколоповым можно только в одном: для многих из бывших советских республик фашизм не «будет», а «был», где-то же и «есть». По крайней мере, режим Звиада Гамсахурдиа в Грузии иначе как фашистским назвать трудно. Да и благожелательное внимание в Латвии и Эстонии к периоду немецкой оккупации не может не наводить на тревожные мысли.
Наконец, Елена Фанайлова процитировала высказывание Льва Рубинштейна, что «русским людям пора перестать себя чувствовать советскими». Но дело в том, что одним из положительных черт советского периода как раз и является замораживание многих национальных конфликтов, когда люди разных национальностей, почувствовавшие себя «советскими», забыли прежние обиды и стали смотреть на людей, отличавшихся от них внешне, как на сограждан, а не как на «понаехавших» чужаков.
Сергей Ениколопов очень кстати вспомнил про австрийский фашизм после распада империи. Дело в том, что именно на обломках империй родился национализм, а национал-социализм – на обломках поверженной империи. Сегодня мы видим, как российские националисты, раньше почти поголовно бывшие «имперцами», начинают призывать выгнать из страны бывших граждан этой империи, а некоторые – даже отделить от страны «нерусские регионы». И еще неизвестно, не будет ли пустота, которая может образоваться на месте «имперского синдрома», который так призывают изжить многие интеллектуалы, заполнена чем-то столь страшным, что причинит много реальных, а не «фантомных» болей всем жителям постсоветского пространства.
Михаил Нейжмаков