Рецензия на книгу Ян Гэна
«Апология Маркса: новое прочтение марксизма»
Перевод на русский язык работы Ян Гэна, профессора Пекинского педагогического университета, изданный в 2019 году, не только дает некоторое представление о современном состоянии марксистских исследований в КНР, но и затрагивает ряд общезначимых вопросов.
Автор книги ставит перед собой двойную задачу: реконструировать подлинное содержание философии Маркса и его обновление в связи с современной идейно-теоретической ситуацией.
Попытаемся разобраться, насколько ему удалось выполнить заявленные цели.
Материализм Маркса
Ян Гэн утверждает, что предложенный Марксом метод теоретического исследования представляет собой радикальный разрыв с предшествующей ему исторической формой философского мышления, которая, по меткому замечанию Розенцвейга, являлась общепринятой традицией в хронологических границах «от Ионии до Йены». Вся домарксистская философия, начиная с древнегреческих первопроходцев теоретического мышления и заканчивая Гегелем, была учением о сверхопытных началах и законах бытия (с. 28). Основным объектом для нее служило абстрактное бытие, которое бралось в «отрыве от реальных вещей, человека и его деятельности», в результате чего оно «становилось абстрактным сущим, сущностью, вплоть до превращения в доминирующую силу, царствующую над человеком и миром» (с. 29). Природа и мир общественных отношений в традиционной философии мыслились либо как материя, охваченная механическим движением (материализм), либо в качестве проявления логического порядка идей (идеализм). Таким образом, реальная тотальность бытия теряла свою самостоятельность и богатство определений, и превращалась в тень, отбрасываемую абстрактной субстанцией.
Этой многовековой традиции и противостоит подлинный марксизм. Значение теоретической революции, произведенной Марксом, заключается в том, что он «сместил фокус философии со всего мира на мир людей, с мироздания на состояние существования человека, тем самым выполнив фундаментальную трансформацию ее основного вопроса» (с. 37). Если для традиционной философии (как идеализма, так и материализма), парадигмальной формой бытия являлось абстрактное сущее, то для марксизма таковым является общественно-историческое бытие.
Ян Гэн подводит нас к мысли о том, что борьба между идеализмом и материализмом, которую в вульгарной версии марксизма превращали в постоянно действующий внутренний структурирующий механизм развития философского мышления, имеет исторические пределы. Более того, эти пределы уже превзойдены, и никем иным как Марксом, теоретическая точка зрения которого не только не является, как многим кажется, прямым продолжением предшествующего материализма, но и вообще лежит вне тотальности традиционной философии, образованной противостоянием линий Демокрита и Платона.
Согласно проведенной Ян Гэном реконструкции, вопрос об онтологической природе первопричины был разрешен Марксом, но не таким образом, как это виделось изнутри традиционной философии. Маркс обнаружил, что попытка ответить на этот вопрос исходя из существующей привычной конфигурации для традиционной философии, ведет всегда к одностороннему разрешению, которая как крайность повлечет за собой возрождение на следующем этапе своей противоположности.
Проще говоря, восходящее развитие традиционной философии при достижении определенного предела попадало в замкнутый круг, выход из которого возможен только при условии трансформации всей философской рациональности. Именно такое радикальное преобразования по отношению ко всей традиционной философии, по мнению Ян Гэна, и провел Маркс, выведший философское мышление из тупика.
Очевидно, что к тому моменту, когда Маркс начал свое исследование общественно-исторической диалектики, две противостоящие друг другу линии внутри традиционной философии достигли своих классических форм (французский материализм XVIII века и немецкая классическая философия) и исчерпали себя. Внутренних ресурсов для разрешения основной проблемы у традиционной философии больше не было. Дальнейшее развитие философского мышления требовало смещения внимания с миража абстрактного бытия на конкретность исторической реальности человека, что вело к радикальному изменению способа философского вопрошания.
Маркс уже в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» рисует общие контуры обширного теоретического проекта, получившего название натурализма или реального гуманизма, который по замечанию молодого философа «отличается как от идеализма, так и от материализма, являясь вместе с тем объединяющей их обоих истиной». В «Святом семействе» Маркс и Энгельс подтвердили свою приверженность реальному гуманизму, главным противником которого, по их мнению, был выдохшийся немецкий идеализм, представленный гегелевскими эпигонами.
Известно, что Маркс довольно скоро откажется от применения как натуралистического, так и гуманистического определений по отношению к своей теоретической позиции, однако, это не вызовет изменений в основной направленности его последующей мыслительной работы в области философии. Ключевым текстом для понимания идейного развития Маркса являются «Тезисы о Фейербахе», в которых он подводит выводы под размышлениями своего раннего периода и одновременно в предельно сжатых формулировках намечает путь дальнейших изысканий. Маркс рассматривает материализм Фейербаха в качестве реакции на гегелевскую систему, показавшую исчерпанность всей идеалистической линии. Но эта реакция лишена подлинной новизны. По сути дела, она является повторением общих для всей материалистической линии аргументов. Это означает, что и традиционному материализму нечего больше сказать. Выход из сложившейся ситуации по Марксу заключался в изучении человеческого существования как общественной жизни, являющейся по своей сущности практической.
Именно к «Тезисам о Фейербахе» активно обращается Ян Гэн, определяя философию Маркса как онтологию человеческого существования или онтологию социальной практики (с. 34). «Маркс, — пишет китайский исследователь, — впервые в истории философских учений возвысил практическую деятельность до фундаментального принципа философии, превратил ее в способ философского мышления, тем самым создав доктрины практического, диалектического и исторического материализма» (с. 25).
Множественное число в слове «доктрины» из приведенной цитаты Ян Гэна настораживает. Возможно, мы имеем дело либо с досадной оплошностью переводчика, либо сам Ян Гэн по привычке позволил проникнуть в свой текст отзвукам критикуемой им же «традиционной обучающей литературы по марксизму». Но, как бы то ни было, множественное число здесь совершенно неуместно. Марксизм как философия практики не может быть агрегатом, состоящим из трех изолированных учений. Материализм, историзм и диалектика являются столь связанными между собой определениями, что не могут быть отделены таким образом друг от друга, чтобы не привести к искажению новизны марксисткой философии.
Марксистское понимание практики
Верное понимание марксисткой философии как теоретического осмысления социальной практики не доведено китайским автором до конца. В его книге заметна тенденция сводить понятие практики к субъект-объектному моменту материально-производственной деятельности. При этом Ян Гэн, повторяя подчас слово в слово позднего Лукача, останавливается особо на телеологическом измерении человеческой деятельности. Он утверждает, что сущностью общественно-исторической диалектики является прежде всего процесс освоения человеком объективной природной причинности и подчинения ее субъективным целям.
Однако из поля зрения этого подхода выпадает субъект-субъектный момент человеческой деятельности, что ведет к редукции мира общественных отношений к инструментальной области, не имеющего собственной онтологической плотности проводника субъективных целей. Диалектика субъекта и объекта сжимается у Ян Гэна до механического противопоставления индивидуальной психики субъекта и существующей вне его практического воздействия объективной реальности. «Субъективный мир, — прямо пишет китайский философ, — сосредоточен в голове человека: это область человеческого сознания, ограниченная величиной или силой/слабостью интеллекта, знаний, мыслительных способностей человека, а также вместимостью его мышления в отношении получаемой, воспринимаемой и обрабатываемой информации» (с. 96). Таким образом, субъективное лишается общественного измерения, а объективность понимается как синоним природного бытия. Общество, являясь ассоциацией индивидуальных субъектов, формирует консенсус относительной целей своего развития и реализует их путем преобразования природной объективности. Сумма индивидуальных практик образует общественную практику, которая позволяет обойти индивидуальную ограниченность.
Однако, Ян Гэн вводит все-таки различие между материально-природной формой объективности и очеловеченной природой (с. 88 – 89) ввиду того, что очеловеченная природа понимается им вещно как простая совокупность объектов, которые были созданы человеческой деятельностью и существование которых требует постоянной субъективной поддержки. Кроме того, китайский философ выделяет различные уровни субъективности (индивидуальная, коллективная, общественная), оговариваясь при этом, что «в классовом обществе собственно класс — главная форма коллективного субъекта» (с. 88), но тут же замечая, что «пока в конкретном обществе внутренний антагонизм не вызвал острую открытую борьбу, это общество как монолитная субъективная форма сможет в определенной степени вести некую практическую деятельность и выступать, таким образом, в роли общественного субъекта» (с. 88).
Оговорки о том, что общественная взаимосвязь является практической по своей природе еще не делает взгляд Ян Гэна в полном смысле марксистским, ведь, общественный характер практики основывается на производственных отношениях, которые невозможно представить в качестве простой суммы индивидуальных целенаправленных действий. Напомним, что Маркс определял производственные отношения, в которые вынуждены вступать люди как «необходимые, от их воли не зависящие отношения», что, конечно, не значит, что моменту целеполагания и воли вовсе нет места в историко-материалистическом анализе.
Особенно отступление Ян Гэна от марксистского понимания общественного характера практики становится заметным, когда он оценивает классовый антагонизм в качестве ситуативного принципа социальной стратификации. По его мнению, лишь возникновение острого общественного конфликта может оживить классовое различие и заставить однородные индивидуальные атомы занять надлежащее им классовое положение. До этого времени класс является по сути чем-то номинальным, тем, чем можно пренебречь при исследовании общественно-исторической диалектики.
То, что Ян Гэн придерживается именно такой точки зрения доказывает количество упоминаний в его книги понятия класс и смежных с ним категорий. Между прочим, благодаря этому обстоятельству, китайскому философу несмотря на свое же заявление о существовании различных уровней субъективности, что предполагает наличие у каждого уровня несводимой специфики, удаётся тут же провести отождествление индивидуальной субъекта и общества, воспроизведя тем самым не раз критикуемый молодым Марксом идеалистический фокус, превращающей совокупность общественных отношений в монолитный сверхсхсубъект, обладающий самостоятельной волей и способный ставить цели и достигать их в историческом процессе.
Но достаточно обратиться к началу «Манифеста Коммунистической партии», чтобы убедиться: классовый антагонизм рассматривался Марксом в качестве всеобщего принципа для всей истории классового общества Важно подчеркнуть, что классовая стратификация, проводимая основоположником исторического материализма, не является абстрактной позиционной классификацией. Индивиды включены в разветвленную систему общественных отношений, вне которых они не могут ни сформироваться как субъекты, ни образовать сколь бы то ни было широкую интерсубъективную связь. Классовый характер общественных отношений является фактом общественно-исторического процесса, а не произвольным теоретическим допущением.
В ряду различных форм общественных отношений производственные отношения занимают положения базиса, который является объективной основой для классового противоречия, обретающим свое субъективное выражение в противостоянии классовых интересов. Классовый антагонизм, будучи объективным моментом материально-производственного процесса, кладет свою печать на все иные общественные отношения, в пределах которых он дает о себе знать в присущих им специфических формах. Классовый интерес находит свое воплощение в политическом устройстве общества и осмысление — в формах общественного сознания. В обществе идет постоянная то скрытая, то открытая борьба между классом, стремящемся удержать свое доминирующие положение, и угнетенными классами, желающими оспорить существующую систему господства. Бесспорно, процесс классовой борьбы имеет периоды подъема и спада, но никогда не замирает пока общество разделено на классы.
Только учитывая все вышесказанное, положение о классах как коллективных общественно-исторических субъектах перестает быть абстрактным заявлением, которым оно является у Ян Гэна, и наполняется конкретным смыслом. Общество, по Марксу, представляет собой единство, но единство антагонистическое, а потому говорить об обществе как едином субъекте возможно лишь в контексте общего противопоставления социального и природного.
Настойчивые заявления Ян Гэна об общественном характере практики несовместимы с тем, что он рассматривает ее как процесс обмена веществ между атомизированной массой индивидов и природой. Общественный характер практики выявляется посредством теоретического рассмотрения исторического процесса как единства объективной диалектики производственных отношений — производительных сил и субъективного процесса классовой борьбы. Только при условии теоретического анализа этого единства становится понятен механизм смены общественных способов производства. Какую бы форму переход от одного способа производства к другому ни принимал, он всегда является результатом борьбы между классами.
Но принятая Ян Гэном теоретическая установка делает невозможным такую постановку проблемы. «Историческая необходимость, — пишет он, — проводится в жизнь только посредством целенаправленных, сознательных человеческих деяний. В отрыве от них, а также взаимодействия между индивидами историческая необходимость утрачивает своего носителя, который и есть ее средство к существованию, и плацдарм для действия» (с. 191 – 192). Таким образом, с точки зрения китайского исследователя, индивидуальные субъекты ставят перед собой цели, образуют ассоциации для их практической реализации и проводят тем самым в жизнь исторические тенденции. Однако, очевидно, что классовый характер общества кладет пределы на содержание и горизонт целеполагания индивидов и определяет реальную основу для образования ассоциаций. Цели отдельных индивидов вырастают из общественных условий их существования и формируются в соответствии с уровнем классовой борьбы.
Однако, в книге Ян Гэна есть моменты, в которых он отклоняется от основного направления своих рассуждений и где он вынужден отходить от представления об общественных отношениях как взаимодействии индивидуальных субъектов. Примером тому служит комментарий китайского исследователя относительно произведенного в «Капитале» анализа исторического эпистемологического препятствия, не позволявшего Аристотелю обнаружить субстанцию стоимости. Здесь Ян Гэн следует за Марксом, для которого было бы верхом глупости искать объяснение данной эпистемологической ситуации в субъективной ограниченности великого древнегреческого философа или неразвитостью интерсубъективного интеллектуального общения, что было бы прямой клеветой на античное общество. Неспособность Стагирита разрешить проблему природы стоимостного отношения крылось в устройстве древнегреческого общества, в присущем ему способе производства. «Аристотель жил в греческом обществе, основой которого был рабский труд. Односторонность форм практической деятельности, принятой в таком обществе, не позволила древнегреческому философу создать концепцию равнозначного труда. Напротив, он смог произвести на свет только идеи о неравенстве человеческого труда», — соглашаясь с Марксом писал Ян Гэн (с. 271).
Рассмотрение эпистемологической ситуации аристотелевской общественной науки позволило китайскому исследователю сделать универсальный вывод о взаимосвязи между теоретическим мышлением и общественной практикой. «Очевидно, — пишет он, — что действительная форма развития практической деятельности определяет форму рефлексии, ограниченность рефлексии проистекает из «ограниченности способа материальной деятельности» (с. 272). Однако, обсуждение причин возникновения внутренних для практики исторических ограничений Ян Гэн не ведет, хотя произведенный Марксом анализ истоков эпистемологических препятствий древнегреческой экономической теории дает на это общий ответ. Общественная практика в классовом обществе является не только способом обмена веществ между природой и обществом, но и определенной формой эксплуатации трудящихся масс. Поэтому практика приобретает односторонний, можно сказать даже более резко, ложный характер. Но эта ложность формирует условия жизни индивидуального субъекта и заставляет на них сознательно реагировать в том числе и теоретическим образом. Способы теоретической реакции, хотя и оформляются отдельными головами, но следуют в направлении, траектории которой намечены сложившейся теоретической традиции. Но, что более важно, область идей не является замкнутым внутри себя порядком и выражает внешнее по отношение к ним содержание — ложную действительность классового общества. Поэтому ограниченность теоретического мышления Аристотеля — это не индивидуальная ошибка или случайность, а выражение классовой позиции, через которую проговаривается ложность самой реальности, реальности в которой одни люди эксплуатируют других людей в такой форме, при которой угнетенные и практически, и теоретически лишаются человеческого статуса.
Историко-материалистическая концепция ошибки
Открытие эпистемологических исторических препятствий, накладывающих ограничение на способность теоретического познания и вместе с тем являющихся формой отражения объективных исторических пределов общественной практики является одним из важнейших открытий марксисткой критики идеологии и историко-материалистического учения. Выявление и описание таких препятствий позволяет скорректировать понятие теоретической ошибки как нарушения внутренней диалектики идей, вызванное недостатками индивидуального сознания. Согласно этому подходу, исправление ошибки равнозначно устранению внутренних для субъекта познания помех. Таким образом, понятие теоретической ошибки с точки зрения домарксистской философии лишено объективных истоков.
Напротив, историко-материалистический подход не может быть удовлетворен указанием на теоретическую или психологическую слабость субъекта как конечную причину ошибки. Наблюдаемая в истории познания ситуация несоответствия между субъективной формой и общественным содержанием должна быть объяснена через изучение характера общественной практики. Только так можно провести различение между собственно субъективными просчетами и выражениями ложной практики. Ошибки первого типа, если они не имели заметных практических последствий, могут быть исправлены посредством самокритики и повышением теоретической подготовки познающего субъекта. Для устранения же ошибок второго вида требуется нечто больше — массовая практическая критика, способная изменить ложный характер общественных отношений. Именно эта сторона вопроса нашла свое воплощение в понятии революционной практики у Маркса как совпадения изменений обстоятельств и человеческой деятельности.
В классовом обществе субъектом способным к осуществлению практико-революционного проекта является восходящий класс, проводящий последовательно свой интерес в общественной борьбе, в том числе и в идейной ее форме. Однако наличие стоящей перед восходящим классом исторической задачи, совпадающей с его объективным интересом не значит, что она будет реализована по кратчайшему пути и скорейшим образом. Восходящий класс может терпеть поражения и допускать практические ошибки. Именно поэтому практическая самокритика, проводимая исторически восходящим классом, является важнейшим элементом процесса общественного познания. В ходе практической самокритики выявляются пробелы, недостатки, ошибки и пределы теоретических установок, которые до того считались соответствующими уровню и направлению революционной практики. Изменения общественных условий, производимых общественным субъектом, изменяет и условия его познания, создают предпосылки для выработки адекватных форм отражения.
В современную эпоху в теоретическом плане перед марксистами стоит задача критики тех форм освободительной практики, которыми был отмечен XX век. И Ян Гэн не остается в стороне от этого процесса. Однако, его участие в нем крайне поверхностно, он ограничивается только выявлением недостатков и ошибок традиционной системы обучающей литературы по марксизму, под которым он понимает советское прочтение марксисткой философии (с. 41).
Стоит отметить, что китайский исследователь вполне точно указывает на теоретические пороки диалектического материализма и делает верный вывод о несовместимости основных установок этой концепции с мировоззрением Маркса. «Нельзя отрицать, — пишет он, − что советская модель отразила и углубила некоторые аспекты марксовой философии, однако в целом эта система (или модель) не сумела передать истинный дух марксизма. Напротив, она по большей части исказила его доктрину и онтологию» (с.128). Главный недостаток диалектического материализма заключается в том, что «по сути, в советской модели марксисткой философии диалектический материализм предстает как способ изучения природы и теория для ее объяснения, а исторический материализм — всего лишь как экстраполяция этого так называемого диалектического материализма на общественно-историческую сферу» (с.128). Из онтологии советской версии марксизма было удалено центральное звено — практическое измерение, что привело к потере специфики исторического процесса, который превращался в частный случай природно-материального бытия. «Это было отступление к материалистическим доктринам Нового времени, понимавшими под субстанцией абстрактную материю» (с. 43). Таким образом, диалектический материализм не может быть принят ни в качестве адекватной систематизации идей Маркса, ни реализацией заложенных в них теоретических потенций.
Диалектический материализм, хотя и опирался на отдельные элементы мировоззрения Маркса и особенно Энгельса, но как целостная и завершенная концепция являлся разработкой советских теоретиков. Ян Гэн называет два основополагающих для складывания канона диалектического материализма документа — философские статьи Сталина, степень идеологической важности которых была такова, что они были включены в качестве отдельных глав в «Краткий курс ВКП(б)». Благодаря этому они стали достоянием сознания миллионов людей как внутри СССР, так и за его пределами. Несмотря на ревизию отдельных моментов, произошедшую после «разоблачения культа личности», доминирующее направление диалектического материализма оставалось неизменным вплоть до распада советской экономической и политической системы.
Однако с точки зрения марксизма, тот факт, что диалектический материализм была отступлением назад по сравнению с мировоззрением Маркса, не является достаточным для выводов о полной теоретической ничтожности советской философии. Будучи продуктом рефлексии, вызванной условиями реальных общественных отношений, она представляет интерес как отражение советского исторического опыта борьбы за социализм. Иными словами, недостаточно сказать, что советские теоретики ошибались в том, что они наиболее адекватным образом систематизировали и развивали марксистскую теорию, необходимо выяснить почему эта ошибка стала возможной. Следует задуматься над тем, в какой мере теоретические пороки были выражением практических ошибок и просчетов. Требуется рассмотреть соотношение субъективной стороны и объективного практического измерения переплетение которых привело к закреплению канона и устойчивому воспроизводству концепции диалектического материализма как общеобязательной для граждан СССР идеологии. А эти вопросы в свою очередь отсылает к необходимости исследования советской практики построения социализма, чего Ян Гэн не ставит для себя в качестве даже общей проблемы.
Это особенно удивительно, учитывая, что китайские коммунисты уже имеют опыт как теоретической критики советский версии марксизма, так и опыт практической критики советской модели построения социализма. Достаточно вспомнить выступление Мао Цзэдуна по поводу содержания «Экономических проблем социализма в СССР» Сталина или полемику между КПК и КПСС, в ходе которой был озвучен критический взгляд китайских коммунистов на идеологию, историю и перспективы развития советской системы. Политика, проводимая в период Культурной революции, сознательно мыслилась как практическое преодоление недостатков советской модели построения социализма. Китайский автор мог бы дать обобщающий обзор основных направлений критики советской практики борьбы за социализм, проводимой КПК. Но он этого не делает. Более того, если сталинская систематизация марксисткой философии в его книге присутствует как объект критики, то имя Мао Цзэдуна ни разу не названо. Это при том, что ему принадлежит ряд работ, прямо связанных с проблемами, обсуждаемыми Ян Гэном. Если отечественный читатель рассчитывает узнать из книги китайского исследователя, насколько произведенная Мао Цзэдуном систематизация марксисткой философии близка к мировоззрению Маркса или чем она отлична от советской версии, то он будет глубоко разочарован.
Нет сомнений, что позиция современных китайских марксистов относительно оценки советского опыта претерпела изменение по сравнению с точкой зрения КПК, озвученной в переписке с КПСС. Но в чем эти изменения заключаются и какие недостатки имела критика советской модели периода разрыва с КПСС и временами Культурной революции? Ян Гэн не дает ответа на эти вопросы. И это не случайно. Дело в том, что для обсуждения теоретических недостатков критики советской модели пришлось бы обсуждать характер практического ее преодоления в реальных условиях КНР конца 1960-х — первой половины 1970-х. Проще говоря, необходимо было бы дать логическую систематизацию истории общественной борьбы периода Культурной революции.
Из существующих на русском языке переводов художественной литературы и публицистики авторов, переживших Культурную революцию, мы знаем, что говорить открыто об ошибках этого периода в современной КНР можно. Тем интереснее было бы познакомится с теоретической оценкой современных китайских марксистов ошибок, допущенных в борьбе за социализм во время Культурной революции. Но Ян Гэн даже не ставит такой задачи перед собой и отнюдь не по каким-то личным мотивам.
Как мы уже видели выше, Ян Гэн, возвращая марксисткой философии практическое измерение, сосредоточил свое внимание на ее субъект-объектной стороне, потеряв из виду онтологический характер общественных отношений. Вследствие этого, его теоретическая позиция исключает анализ истории общественной и классовой борьбы как формы реализации революционной практики в обществе, подчиненному классовому разделению и исторических условиях борьбы за социализм. В этом смысле сам Ян Гэн не достигает уровня Маркса, концепция практики которого основывалась не только на принципе изменения окружающего предметного мира, но и изменении общественных отношений.
Формационный подход
Маркс считал классовую борьбу фундаментальным социально-историческим механизмом изменения общественных отношений. Историко-материалистическая концепция является логической систематизацией и обобщением действительного исторического хода процесса классовой борьбы, осуществляющейся на основе объективной диалектики производительных сил и производственных отношений. Советское же истолкование материалистического понимания истории тяготело к тому, чтобы представить классовую борьбу лишь как эпифеномен объективной стороны общественных отношений. В результате этого общественно-историческое развитие рассматривалось как жестко детерминированный процесс смены пяти формаций. Обобщающая модель исторического материализма обходилась без отсылки к субъективному моменту.
Поэтому вполне можно согласится с Ян Гэном подвергшим справедливой критики пятичленную формационную концепцию за отрицание специфики законов исторического движения. Причину этого печального обстоятельства он видит в том, что советские исследователи, интерпретировали практический материализм Маркса в парадигме естественно-научного материализма. В соответствии с этим пониманием деформировалось методологическое указание Маркса о необходимости изучения общественной экономической формации как естественноисторического процесса. Китайский философ замечает, что если и проводить параллели между методом Маркса и естественно-научной теорией, то сам бы Маркс посчитал более уместным сопоставление не с физической картиной мира XIX века, а с дарвинизмом (с 156). Как Дарвин изучал становление разнообразия живых организмов во взаимодействии с окружающей средой как стихийный, но имеющий внутренние закономерности процесс, так и Маркс рассматривал историю как закономерный самоорганизующийся процесс развития общественных формаций в их усложнении. Но данная параллель не означает отождествлению двух разных типов закономерностей. Речь идет о том, что и эволюция в живой природе и общественно-историческая диалектика являются самоорганизующимися процессами, лишенными предзаданного плана и не подчиненными внешним по отношению к их движению законами.
Китайский исследователь готов признать стадиальную модель советской формационной концепции верной как обобщение этапов исторического развития всего человечества, но протестует против его применения к истории локальных культурно-историческим сообществ. Советская видение формационного подхода было диахронным, в то время как многообразие культурно-исторических миров предполагает синхронию. Мировая история, даже когда она приобрела в подлинном смысле слова всемирный характер представала собой не только смену общественных формаций, но их сосуществование. Более того, внутри одной формации могут наблюдаться несколько путей ее развития, несколько культурно-исторических вариантов. Так Ян Гэн указывает, что сам Маркс рассматривал капитализм как формацию, имеющие различные национальные вариации. Но несмотря на наличие специфики, капитализм Англии и Франции имеет общую черту — он является продуктом стихийного развития этих стран. Западная Европа является родиной капитализма, территорией, на которой он самопроизвольно зародился.
Но при этом существует устойчивая закономерность, по которой региональный культурно-исторический мир, достигший более высокого уровня развития, начинает подтягивать за собой окружающие культурно-исторические сообщества, которые могут перескочить через ряд предварительных этапов развития. Процесс перескакивания, по Ян Гэну, имеет три формы осуществления. В первом случае «отсталый народ, подчинив себе передовую нацию, начинает — сознательно или неосознанно — воспринимать высокий уровень производительных сил, сложившихся у побежденной нации, и создает новую общественную структуру, тем самым перескакивая через определенные формы общества» (с. 174). Второй тип представляет собой обратную ситуацию, при которой передовая нация подчиняет отсталое общество и трансформирует его структуру, тем самым насильно поднимая его до своего уровня развития.
Третья форма перескакивания особенно интересна. Китайский исследователь характеризует ее так: «когда какая-либо нация находится в переломной точке своей истории, передовые общественные формы обладают для нее еще большей привлекательностью. Под влиянием исторического наставления прогрессивных народов, сознательно применив их опыт и результаты деятельности, отсталая нация способна избрать и разработать собственную форму развития в рамках передовой общественной формы. Таким добровольным образом тоже можно миновать некие иные формы социума» (c 174 – 175). Третий тип общественной модернизации в отличие от двух предыдущих является продуктом добровольного выбора, субъектом которого выступает культурно-историческое сообщество, осознавшее необходимость модернизации. Не трудно догадаться, что с точки зрения Ян Гэна, третий вариант перескакивания наилучшим образом описывает путь современного Китая.
Как мы видим, для китайского исследователя характерно наделение культурно-исторических сообществ преимущественным правом на субъектность. Но при этом, как мы уже отмечали выше, он рассматривает эти коллективные культурно-исторические субъекты, по образу индивидуального субъекта и их межличностной взаимосвязи. Так, говоря о добровольном перескакивании, Ян Гэн по сути сводит его к результату рационального решения, с которым внутри сообщества имеется общепризнанный консенсус. Описание механизма подчинения одним культурно-историческим миром другого у китайского автора столь абстрактно, что мы имеем дело не с общественно-историческим конфликтом, а с борьбой сверхличностей, действующих сообразно императиву воли к власти.
Но простого обращения к исторической конкретике достаточно, чтобы подорвать образ монолитной культурно-исторической субъективности, способной к рациональному выбору и осуществлению цели. Образ вхождения китайского общества в мир современных общественно-экономических отношений как добровольного действия разрушается с самых первых шагов. Историческое наставление прогрессивных народов проявлялось в первую очередь через опиум, военные вторжения и захват территорий, эксплуатацию китайских трудящихся внутри или за пределами их родины в качестве бесправных кули. Но было ли китайское общество едино внутри себя? Отнюдь. Вся многовековая культура Китая была продуктом эксплуатации крестьян. Небывалыми по размаху и степени организованности восстаниями угнетенных масс против господствующего класса отмечена вся история Китая.
То, что Китай стал объектом экспансии США, европейских государств и Японии, было проявлением объективных тенденций развития мировой капиталистической системы и субъективно отвечало интересам буржуазии этих стран. Вместе с тем, представители господствующего класса Китая были склонны ради сохранения своего положения мириться с состоянием своей страны для того, чтобы участвовать совместно с иноземной буржуазией в капиталистическом освоении материальных и людских богатств Поднебесной. Поэтому путь к подлинной независимости и путь к социально-экономическому преобразованию для китайских масс совпадал. Объективный интерес китайских масс заключался в перескакивании к социализму. Субъективное понимание и реализация этого интереса осуществлялись в ходе гражданской войны и борьбы с японскими захватчиками. Победа КПК и провозглашение КНР положили начало модернизации китайского общества. Революция как высшая форма классовой борьбы проложила путь для Китая в современность.
Нельзя сказать, что Ян Гэн совсем не видит связи между социалистической модернизацией и революцией. Он даже признает социалистическую революцию исторически необходимой для Китая (с. 204). Более того, он замечает, что и «у нынешних неразвитых государств нет возможности осуществить экономическое развитие, следуя пути, пройденного развитыми государствами. Напротив, один лишь путь социализма способен помочь отсталым народам избавится от подчинения передовым государствам, преодолеть зависимость от этих государств и прийти к истинному общественно-экономическому развитию» (с. 211). Но точно так же, как бессмысленно искать логическую систематизацию революционного процесса в его кратком и осень несвязанном логико-историческом экскурсе развития Китая в XX веке (с.204 – 206), так и нельзя понять, как Ян Гэн представляет механизм выбора в пользу перескакивания к социализму, который должны осуществить отсталые культурно-исторические сообщества в наши дни.
Если же довести линию рассуждения Ян Гэна до предела, то можно сделать парадоксальный вывод: чем менее развита страна, тем более она близка к социалистическим преобразованиям, вся проблема заключается в том, чтобы народ этой страны осознал свое плачевное положение и совершил коллективный выбор в пользу социализма, под которым понимается политика социально-экономических реформ, направленных на ускоренную модернизацию.
Крайне показательно, что среди причин, предопределивших особую историческую и социально-экономическую траекторию современного Китая названо противоречие между западными буржуазными народами и китайским народом. Неудивительно, что когда речь заходит об оценке всей мировой капиталистической системы, Ян Гэн подменяет марксистский классовый анализ мир-системной моделью противостояния центра и периферии. «Противоречие между развитыми и неразвитыми странами сливается воедино с противоречиями между пролетариатом и буржуазией, социализмом и капитализмом», — пишет он (с. 209). Но что подразумевает под таким слиянием Ян Гэн понять трудно, и дело здесь в отнюдь не в плохом переводе. Китайский исследователь вроде бы периодически утверждает в строгом марксистском ортодоксальном духе актуальность классового антагонизма, но делает это столь формально и лишь только для того, чтобы забыть об этом на следующей странице, где он поспешно возвращается к своей излюбленной теме борьбы развитых и отсталых народов. Связь между развитостью и отсталостью и классовым антагонизмом как теоретической проблемы для Ян Гэна нет.
Китайский исследователь критикует советский формационный подход за схематизм и стремится внести в него большую гибкость. Но результатом всех его усилий оказывается столь же пустая по своей абстрактности теоретическая модель. Несомненно, она учитывает ряд моментов, лежавших вне поля зрения советской формационной концепции, но способ их теоретического осмысления является слишком далеким от действительного логико-исторического обобщения. Особенно это заметно, когда Ян Гэн поддерживая мысль Дэн Сяопина о извилистости исторического пути к социализму и закономерности временных реставраций капитализма (с. 214 – 215). Но заявление о возможности реставрации капитализма остается на уровне логического допущения или в лучшем случае представляет собой фиксацию имевших место фактических исторических ситуаций, в то время как требуется объяснение того, почему культурно-историческое сообщество сделавшее выбор в пользу перескакивания на более прогрессивный уровень развития вдруг отказывается от своего выбора.
Главный порок историко-формационной модели, предложенной китайским исследователем, является отсутствие в ней логического обобщения истории классовой борьбы. А ведь без этого основополагающего момента любая попытка обобщения реального исторического опыта борьбы за построение социалистического общества и анализ процесса реставрации капиталистических отношений обречены на неудачу. Кроме того, лишение классового антагонизма статуса фундаментального противоречия классового общества никак не может быть совмещено с призывом к реконструкции подлинного замысла Маркса.
Так, например, в ретроспективном анализе процесса становления капиталистического способа производства, который можно найти в «Манифесте Коммунистической партии» он предстает как череда исторических побед буржуазии, этапов роста ее могущества, осознания и идейной систематизации своего классового интереса. «Угнетенное сословие при господстве феодалов, вооруженная и самоуправляющаяся ассоциация в коммуне, тут — независимая городская республика, там — третье, податное сословие монархии, затем, в период мануфактуры, — противовес дворянству в сословной или в абсолютной монархии и главная основа крупных монархий вообще, наконец, со времени установления крупной промышленности и всемирного рынка, она завоевала себе исключительное политическое господство в современном представительном государстве».
Таким образом, процесс восхождения буржуазии представлял собой постоянную борьбу с классами, стоявшими у нее на пути. В этой борьбе складывалась идеология и культура буржуазии, капиталистическое мировоззрение. Но историческая победа буржуазии и завоевание ей господствующего положения в системе общественных отношений не кладет конец ее классовой борьбе. Теперь буржуазия ведет ее не как представитель всех социальных групп, чьи интересы были несовместимы с пережитками феодальной системы отношений и союз которых составлял революционную субъективность, а как господствующий реакционный класс, интерес которого исключает поддержку универсального освободительного проекта.
Такой была точка зрения Маркса, о которой забыл ее реконструктор.
Марксизм и современная буржуазная философия
Судя по названию книги, Ян Гэн руководствовался при ее написании двойным побудительным мотивом: желанием очистить подлинное содержание философии Маркса от искажающей традиций ее систематизации и оправдать актуальность и теоретическую значимость марксизма в глазах представителей современной буржуазной философии. Новизну своей интерпретации марксисткой философии китайский исследователь видит в сопоставлении и сближении аутентичного марксизма и современной буржуазной философии, которая лишь единожды названа у него буржуазной, но в основном фигурирует под своим расхожим псевдонимом — постмодернизм. Ян Гэн высоко оценивает современную буржуазную философию и считает, что она имеет большие заслуги в деле обновления марксисткой теории, ведь именно «постмодернисты деконструировали как советскую модель марксизма, так и западную систему его интерпретации, заново обратились лицом к марксистскому «исходному тексту», воскресили упущенные, замолчанные и даже забытые компоненты философии марксизма» (с. 56). Таким общим для марксизма и постмодернизма, по мнению китайского философа, элементом является их антиметафизическая направленность, под которой он понимает отказ от парадигмы традиционной абстрактной онтологии. «Поэтому в отношениях марксисткой философии с современной западной философией, в том числе с постмодернизмом, нет непримиримой вражды, несовместимости» (с. 54). Таким образом, установка на преодоление традиционной метафизики является подлинным основанием замысла Маркса. Но именно эта фундаментальная интенция мышления Маркса подверглась ревизии и была отброшена в советской интерпретации. Но благодаря подъему постмодернистской философии появилась возможность восстановить позабытый смысл марксистского послания.
В том, что Ян Гэн поместил марксистскую философию в общий идейный исторический контекст с современной буржуазной мыслью нет ничего странного. Если марксизм остается до сих пор, как писал Сартр, «почвой всякой частной мысли и горизонтом всякой культуры», то нет ничего удивительного, что будучи солидной по возрасту теорией, он может быть сопоставлен с относительно молодыми идеями, рожденными тем же культурно-историческим горизонтом. Марксизм продолжает быть актуальным идейным теоретико-критическим выражением буржуазных общественных отношений. Современная буржуазная философия осмысляет ту же самую реальность. Нет никаких препятствий к тому, что одна и та же общественная реальность может вызывать к жизни несколько вариантов теоретической реакции, и то, что эти идейные выражения будут иметь общие черты. Но это не означает, что все формы теоретического отражения равнозначны и одинаково близки к истине. Если же проблема истинности поставлена, то волей-неволе приходится проводить размежевание внутри области идей и анализировать метод той или иной теории на предмет его возможности быть орудием адекватного выражения истории, состояния и тенденций общественных отношений. Бесспорно, и марксизм, и постмодернизм являются духовными продуктами буржуазных общественных отношений, но в чем специфика марксизма, на этот вопрос взявший его под свою защиту, Ян Гэн не отвечает.
Напротив, несмотря на периодические оговорки о том, что капитализм и модерн не являются тождественными феноменами, он в целом все же склоняется к предельному сближению марксисткой социально-экономической критики и постмодернистской борьбы с универсальными теоретическими проектами. Так, например, рассматривая знаменитый отрывок из III тома «Капитала», в котором говорится об исторической диалектике свободы и необходимости, Ян Гэн делает вывод о том, что этот фрагмент является классическим образцом постмодерного подтекста в марксизме (с. 65). Он прямо ставит знак равенства между понятием царства необходимости, завершающей формацией которой является буржуазная общественная формация, и модерном, понятым в духе Лиотара как эпохи идейного господства универсальных метанарративов. Но это значит, что Ян Гэн будет вынужден вести линию на конвергенцию критической направленности марксизма и постмодернизма. Очень скоро он будет без всяких уточнений писать о том, что постмодернизм, как и марксизм является ничем иным как критикой капитализма, но критикой непоследовательной, сохраняющей в неприкосновенности фундаментальные основы буржуазного общества. Главным событием, определяющим современную идейную ситуацию, китайский исследователь считает встречу марксизма и постмодернизма, в результате которой первый восстанавливает свое подлинное содержание, а второй приобретает социально-критическую универсальность.
Конечно, развитие Маркса как мыслителя — это путь критика классических теорий или метанарративов, если говорить языком постмодернистской идеологии. Но критика критике рознь. Маркса интересуют не столько разоблачение мнимой универсальность идей, а связь этих идей с интересом определенного общественного класса, стремящегося утвердить свою точки зрения на характер и природу общественных отношений в качестве всеобщего мировоззрения. «Капитал» имеет подзаголовок — критика политической экономии, но это не только критика мнимой универсальности нарратива буржуазной экономической науки, выявляющая ее теоретические пределы, но прежде всего критика общественно-исторических отношений, противоречий материально-исторического базиса, находящих свое выражение в непоследовательности политико-экономических идей. Таким образом, эпистемологические препятствия и ложная полнота буржуазного экономического знания — это идейное выражение классового интереса буржуазии.
Последовательная теоретическая критика буржуазной социально-экономического знания, согласно марксизму, вырастает на основе подлинного общественно-практического универсального проекта. Таким проектом является борьба пролетариата за свое освобождение. Если для постмодернистов всякий универсальный проект плох сам по себе, то марксисты проводят разграничение между ложной претензией на всеобщность и действительной универсальностью. В современную эпоху подлинная универсальность, рожденная на базисе реальных общественных отношений, принадлежит рабочему классу. Он является субъектом практической критики системы буржуазного господства, которая в свою очередь получает выражение в марксистской теории. «Капитал» является обобщением и логической систематизацией того уровня борьбы рабочего класса, который был достигнут в эпоху Маркса. Вне этого практического контекста теоретическая работа Маркса теряет всякий смысл.
Но, как мы уже знаем, Ян Гэн деонтологизирует классовую борьбу, а потому не может поставить вопрос о связи идей с интересом того или иного класса. Для него совместимость современной мелкобуржуазной критики с марксизмом возможна благодаря их общей критической направленности. К тому же, китайский исследователь ослеплен щедростью современных философов на положительные отзывы о Марксе. Правда, в большинстве случаев насколько эти отзывы восторженны, настолько же и бессодержательны. Если же Ян Гэн исходил бы из полной марксисткой концепции революционной практики, то не обманулся бы на счет схожести между марксисткой универсальной по своим установкам и потенциалу теорией с мелкобуржуазным походом против любого намека на всеобщую идейную значимость.
Подлинная марксистская оценка современных мелкобуржуазных идеологий зависит от степени проработанности анализа реальной истории освободительной борьбы рабочего класса в союзе с другими угнетенными социальными группами. Подобного рода исследование предполагает критику исторических форм теоретического выражения этой борьбы. По сути, требуется дать ответ на вопрос об исторической реализации принципа единства теории и практики. Именно процесс взаимного опосредования теории и практики поддерживает воспроизводство революционной субъективности. Разрыв в теоретико-практической диалектики ведет к нарастанию идейной ложности и превращению практических искажений в практическую норму. Подъем мелкобуржуазных критических проектов в Западной Европе и США во второй половине XX века должен рассматриваться в этом контексте как побочный продукт объективных сложностей и ошибок борьбы рабочего класса.
Другой стороной отказа Ян Гэна от марксистки концепции революционной практики является его неспособность дать оценку мелкобуржуазной критической практики. Известно, что наиболее значительные западноевропейские мыслители, такие как Фуко, Делез и Гваттари были не только теоретиками, но и практиками, участниками общественных движений. Марксистский анализ феминистского, антипсихиатрического движений, протестов против крайностей пенитенциарной системы заключается в выявлении их универсального потенциала и возможности интеграции их прогрессивных сторон в проект всеобщей освободительной борьбы. Для этого стоит дать ответ на то, являются ли теории мелкобуржуазных философов соразмерными практическим задачам этих движений, могут ли быть при помощи этих теоретических комплексов разрешены объективные проблемы заинтересованных и вовлеченных в ту или иную локальную критическую борьбу социальных групп.
Только при условии разрешения этих вопросов можно говорить о плодотворном ответе марксизма на вызов постмодернизма и о запуске процесса обновления социально-критической теории. Только в связи с такой постановкой проблемы имеет смысл и реконструкция исторических форм марксисткой теории. В ином случае мы будем иметь только историко-философское исследование, не учитывающее специфики марксизма как теоретической систематизации опыта универсальной освободительной борьбы.
Заключение
Работа, проделанная Ян Гэном, не лишена достоинств. Ему удалось в общих чертах правильно реконструировать марксистскую онтологию как теоретический проект практического материализма. Совершенно верно китайский исследователь указывает на главный недостаток официальной советской версии марксизма — недооценку практико-онтологического измерения. С точки зрения советских теоретиков общественно-историческая реальность была частным онтологическим регионом, подчиненным общим диалектико-материалистическим законам. Такой подход не соответствовал замыслу Маркса и являлся ничем иным как вариантом естественно-научного материализма. Вместо развития революционного теоретического потенциала советские идеологи возродили и идейно насаждали исторически исчерпавшую себя форму материализма.
Однако, предложенное Ян Гэном интерпретация не отражает в полной мере мировоззрение Маркса, который видел в практике диалектическое единство двух модусов: изменение предметного мира и преобразования общественных условий. Вопреки этому, китайский исследователь сосредотачивает свое внимание лишь на первом модусе. В результате такого усеченного прочтения происходит деонтологизация производственных отношений и утрата субъектом общественного измерения. Парадигмальной формой, в свете которой Ян Гэн рассматривает общественные отношения, является межиндивидуальная субъективная взаимосвязь. Таким образом, заявленный проект реконструкции марксистского практического материализма на деле ведет к построению близкой к буржуазной праксиологии концепции.
Вполне логично, что, подвергнув деонтологизации производственные отношения, китайский исследователь оценивает классовую борьбу в качестве частой ситуативной формы общественных противоречий. Общественно-исторические классы, несмотря на оговорки автора книги, лишены субъектности. Поэтому не стоит удивляться тому, что верная общефилософская критика советской формационной концепции у Ян Гэна дополняется теоретической конструкцией, в которой основополагающей формой субъективности предстают культурно-исторические общности, наделенные способностью делать рациональный выбор и ставить перед собой цели. Если для Маркса история являлась прежде всего борьбой классов, то для Ян Гэна — борьбой цивилизаций.
Закономерно, что отбросив в сторону принцип классовости, китайский исследователь не может вопреки своим заявлениям реконструировать подлинное содержание марксистского послания. Маркс в принятой им перспективе будет оцениваться чрезвычайно высоко, но он будет не марксистским Марксом, а великим мыслителем, примечательным прежде всего тем, что предвосхитил многие элементы неклассической формы теоретического мышления.
Главный из недостатков проекта реконструкции марксистского мировоззрения, предложенного Ян Гэном, является отсутствие подлинной марксисткой мотивации, которая возникает лишь при соотнесении идейных задач и новых явлений в процессе классовой борьбы. Китайский философ считает, что обновление марксистского мировоззрения происходит в результате встреч с современными буржуазными теориями. Мы же думаем по-иному: плодотворное обновление марксисткой теории возможно только на пути исследования общественно-исторической реальности. Это основное направление должно с неизбежностью дополнятся идейной борьбой с буржуазными идеологиями. Идейная борьба не исключает признание достоинств критикуемых теорий, которые даже будучи превратным отражением социальной реальности могут фиксировать существенные стороны общественно-исторических тенденций. Марксистский ответ на вызов современных буржуазных идеологий заключается в выявлении этих моментов и их соответствующем осмыслении.
Другим изъяном книги Ян Гэна, следующим из отсутствия у него марксисткой мотивации является путанность изложения. Уходя от принципиальной марксисткой постановки вопросов, китайский исследователь вынужден постоянно делать оговорки и отступления и плутать в дурных противоречиях. Похвальное стремление к теоретической гибкости часто подменяется софистикой и потерей четкой линии рассуждений.
Кроме того, из текста книги трудно понять, насколько точка зрения Ян Гэна соотносится с официальной позицией КПК и основному направлению марксистских исследований в современном Китае. Этот существенный идейный контекст мог бы быть прояснен в издательском предисловии и комментариях. Но, к сожалению, таковые не были предусмотрены. Однако то, что такая книга не только выходит внутри КНР, но и предлагается зарубежному читателю в качестве примера современных марксистских исследований, говорит о многом, главным образом о тенденции к отказу от фундаментальной для марксизма концепции классовой борьбы.
Александр Дубровских
