Содержание этой книги можно свести к двум словам: «неолиберализм — зло». Ужасы неолиберальной политики Колин Крауч живописует в красках. Неолиберализм — философия экономического дарвинизма, где побеждает сильнейший, и это априори признается благом для всех. Но ведь победить в конкуренции он может и не потому, что лучше обеспечил интересы потребителя, а благодаря факторам, которые Колин Крауч называет экстерналиями. Благодаря тому, что оказался в нужном месте в нужное время, или потому, что имеет доступ к уникальным ресурсам, в том числе и политическим. Да хотя бы просто потому, что вы выработали отличные навыки в области составления привлекательных с точки зрения чиновников заявок и научились выигрывать тендеры, может быть, даже не имея никаких навыков кроме этого, оказавшегося наиважнейшим. Если у какой-то фирмы появляется возможность десятикратно окупить свои расходы, она едва ли устоит перед таким соблазном. Это мы знаем из истории да хотя бы первой мировой войны, когда отечественные предприниматели именно так и наживались на военных поставках. Впрочем, не стоит отвлекаться: Крауча история не занимает — его интересует сегодняшний день. Итак, вы можете получать заказы от государства, даже не имея никакой квалификации. Но неолиберализм провозглашает именно невмешательство государства в дела рынка, так что если на его заказах наживаются не слишком добросовестные подрядчики, то почему это их вина — они лишь используют возможность заработать, это вина в первую очередь именно государства и некомпетентных чиновников, а вовсе не подрядчиков. При этом как-то упускается из вида, что если государство всё в большей степени станет полагаться на корпорации, этим квалифицированным чиновникам просто неоткуда будет взяться.
Философия неолиберализма, провозглашая в теории независимость от государства, неприкосновенность и святость рынка, не замечает, однако, того, что на рынке действуют и корпорации. Она не замечает того, что свобода рынка и свобода корпораций вовсе не одно и то же, и многие игроки того самого свободного рынка уже обзаведшиеся обширным капиталом, будь у них такая возможность от этого рынка с величайшей радостью бы избавились. Удивительная, казалось бы, близорукость: достаточно почитать хотя бы Фернана Броделя, чтобы убедится, что крупный капитал очень и очень часто создавался не на рынке, а в теснейшем сотрудничестве с государством, и всё же теоретики неолиберализма продолжают этого не замечать, и вот результат.
Осуществляемая на практике философия неолиберализма, ведать не ведающая о влиянии корпораций на государство, парадоксальным образом приводит ко всё более тесному взаимодействию государства и капитала, к подчинению государства бизнесу, развитию лоббирования, к тому, что свободный рынок, о котором пекутся неолибералы, перестаёт быть свободным и всё больше и больше зависит от воли и желаний крупных корпораций.
Неолиберализм ставит корпорации в невероятно выгодные условия — вся ответственность за их поведение теперь лежит на государстве, оно будет всегда виновато, что бы ни случилось, и оно же в случае кризиса примет удар на себя, и поможет корпорациям сохранить капитал. Они на самом деле могут забыть о свободном рынке и свободной конкуренции или защищать её только на словах: многие из них теперь «слишком велики, чтобы разориться». Замечательный пример, на котором останавливается Крауч — результаты финансового кризиса 2008-2009 годов: «Хотя именно действия банков вызвали кризис 2008-2009 гг., они вышли из него ещё более мощными. Было решено, что они настолько важны для экономики начала XXI в., что их следует защищать от последствий их собственных безумств».
И всё же неолиберализм закономерен. Становление неолиберального порядка, видимо, неизбежно. Это не значит, что его надо приветствовать во всех формах и радостно прощаться со своими социальными правами, наоборот. Возможность получить доступ к качественному образованию независимо от уровня доходов — важнейшее право любого человека, то же касается и защиты здоровья и многого другого. Сверхразвитая государственная система социальной защиты привела в некоторых странах к появлению профессиональных социальных паразитов, но, это не значит, что любая система социальной защиты порочна. Впрочем, это вновь лирическое отступление.
Появление неолиберализма было закономерным, и Крауч наглядно демонстрирует как и благодаря чему он появился. Он возник на костях кейнсианства, которое худо-бедно, но действовало изначально в интересах работников физического труда. Главным условием успешности кейнсианской политики был многочисленный и хорошо зарабатывающий пролетариат. В условиях, когда европейский и американский пролетариат сокращался и росла сфера услуг, кейнсианство не смогло выжить. Ослабление пролетариата вело к усилению капитала, он возродился, вооруженный новой идеологией — неолиберализмом. Он, как выяснилось, даже смог обеспечивать высокий уровень жизни потребителей ничуть не хуже «кейнсианского управления спросом». Кредит стал новым Кейнси.
Власть финансовых и индустриальных корпораций, по всей вероятности, будет в ближайшее время только усиливаться. По крайней мере так полагает Крауч. С этим можно согласиться, но не вполне. Сокращение численности и влияния западного — европейского и американского пролетариата Корауч воспринимает как должное, как само собой разумеющееся. Меж тем мы всё-таки живём в эпоху бума потребления. Отчасти в этом повинна власть корпораций. Граждане экономически развитых стран привыкли пользоваться теми благами, которые приносит им «приватизированное кейнсианство». Они привыкли тратить больше, чем зарабатывают, привыкли жить в кредит, потребителям удобно быть финансово зависимыми от власти корпораций.
Однако, чтобы потратить пусть даже незаработанные деньги должно быть то, на что эти деньги можно потратить. Чтобы хипстер мог наслаждаться планшетом или смартфоном, этот планшет и смартфон должен же кто-то произвести. В глобальном, общемировом масштабе рабочий класс всё-таки никуда не исчез: производство переносится в регионы, где рабочая сила стоит дешевле, растёт трудовая эмиграция. Конечно, в рамках одного конкретного государства кейнсианская модель стимулирования роста экономики больше не действует, но это не значит, что по мере развития глобальных процессов не возникнет какого-то нового глобального кейнсианства или другой модели экономического развития, учитывающей интересы рабочих и даже нуждающейся в финансово обеспеченном и многочисленном пролетариате.
Для того, что бы неолиберализм был успешен необходимо, во-первых, наличие регионов с огромным избытком трудовых ресурсов (т.е. избытком населения), что делает перенос производства в эти регионы оправданным, а во-вторых, в этих регионах должна сохраняться политическая стабильность (а эти два фактора далеко не всегда встречаются вместе). Если же стабильности нет, то вы не переносите производство в регион, а обеспечиваете приток рабочих к нему — трудовую эмиграцию, но это может привести к конфликтам с местным населением. Но даже без этих сложностей страны третьего мира не бездонны, вечно эксплуатировать их трудовые ресурсы едва ли получится.
Тем не менее, сейчас власть корпораций усиливается, и, хотя Крауч и не пускается в столь отдаленные рассуждения, если эта власть будет увеличиваться бесконтрольно, мы получим такую степень монополизации всего и вся, такую степень контроля за товарооборотом, которые уже мало чем будут отличаться от системы государственного распределения, существовавшей в CCCР. Ну, разве что, влияние компаний не будет ограниченно территорией одного государства, и де-юре свободный рынок не будет уничтожен. Де-факто он будет к этому близок: возможности капитала лоббировать свои интересы и развитое патентное право этому немало поспособствуют.
Несмотря на все сопутствующие этому неприятности, от возрастающей власти корпораций избавиться в ближайшее время всё же не получится. При этом сами компании (и это слова Крауча) уже на сегодняшний день заинтересованы в том, чтобы обеспечивать стабильный доход своим акционерам, а не защищать интересы потребителей, тем более рабочих и обслуживающего персонала.
Колин Крауч не признаёт открыто, что он не знает, как ограничить власть фирм, но рецепты, которые он предлагает, откровенно несовершенны. Крауч говорит о воздействии на корпорации общественных движений и организаций. Но сами корпорации имеют почти неограниченные возможности влиять на эти движения и формировать общественное мнение. Зависимость государств и партий от капитала ещё более очевидна. Этические кодексы и мода корпорациям не страшны. Если завтра станет модным покупать товары, для производства которых использовался детский труд, эксплуатация детей будет признана высоко моральной, и это опять же признаёт сам Крауч.
Извне повлиять на корпорации крайне сложно, но об этом Крауч не задумывается или, по крайней мере, не решается говорить, — на корпорации можно воздействовать изнутри. Корпорации надо рассматривать не только и не столько как объекты частной собственности, но как сложные структуры, в управлении которыми должны участвовать не только акционеры, владельцы и менеджеры, но и работники, а возможно и потребители их услуг и товаров. Рискну предположить, именно демократизация управления корпораций может стать эффективной страховкой от установления их диктата. По мере того, как власть корпораций будет усиливаться (а неолиберальная политика, как показывает Крауч, ведет именно к этому), вопрос об изменении системы их управления так же будет становиться всё более насущным. Так что со временем, возможно, нам придётся решать, каким он будет, этот «дивный новый мир»: будет ли это корпоративный монополистический полуфеодальный капитализм со сталинским лицом или что-то совершенно иное. Но это когда-нибудь, а пока мы существуем в нашем сегодняшнем дне, читайте книгу Колина Крауча — это неплохое и даже занимательное чтение, к тому же, многое объясняющее в современном мире.
