Недавно вышедшая в серии «Уроки русского» книга несколько лет назад скончавшегося прозаика Егора Радова «Мандустра» — практически полное собрание его короткой прозы. Составитель серии — Олег Зоберн, подготовляя эту книгу к изданию, совершил настоящий подвиг: перерыл семейные архивы Радова, кучу никому сегодня уже не известных газет и журналов. Героическое погружение в прошлое не было напрасным: рассказы, с которыми читатель знакомится практически впервые, не просто не уступают тем, с которыми читатель свыкся — раздел «Неизданное», открывающий книгу, — может быть лучшее, что в ней есть. Перед нами предстал новый Радов и, даже составитель ещё не знает, что с этим новым Радовым делать.
Посетителям кафе Билингва, где традиционно проходит презентация книг серии «Уроки русского» Олег Зоберн сообщил, что парадоксальным образом считает Радова большую часть жизни страдавшего от привязанности к наркотикам человеком невероятно сильным. Сложно не согласится: что бы прожить жизнь, которую прожил Радов, нужно быть сильным. Но что Зоберн считает признаком силы? — способность не соприкасаться с действительностью, не реагировать на происходящее в стране. Однако, как видно из «неизданного», с действительностью Радов соприкасался и на происходящее реагировал ещё как. Можно понять, что Зоберн имел в виду на самом деле. Прозаик Игорь Яркевич так говорил о Радове в посвященном ему некрологе: «писатель, который вел себя предельно мужественно, в том числе и тогда, когда ситуация изменилась, когда он стал почти неприемлем для книжного рынка».Но отказ от конъюнктуры, от потакания вкусам читателя и удаление в башню из слоновой кости — разные вещи. Сейчас кажется, что настолько ехидно и настолько точно о современной России писал, кроме Радова, только один человек: Виктор Пелевин. Прочитайте, пародийную антиутопию «Царь добр» — она закончена будто вчера, максимум пару месяцев назад, сразу после просмотра фильма «Железное небо», но рассказ никак не мог появиться позже 2009-го. Да, влияние прославленного современника в этом рассказе, как и в некоторых других, чувствуется, и всё же оно не настолько сильно, чтобы отнести Радова к пелевинским эпигонам.
«Царь добр» — гомерически смешное и очень печальное чтение. Не стану здесь пересказывать сюжет, это бессмысленно, ограничусь лишь несколькими цитатами:
«В середине ХХI века православной эры (у них, кажется, это называется третьей декадой Пепси-Хиджры) Земная Россия стонала, раздираемая конфликтами Полного пиздеца — так один журналист тогда метко охарактеризовал страшный кризис, окончательно разрушивший жизнь великой страны».
«Папа, когда я подрос, любил распить со мной на тесной кухне бутылку оранжерейной водки «Гагарин» из пшеничной соломы и поговорить о жизни, затрагивая вечные вопросы: кто мы? откуда мы? и какого хуя мы тут, на Марсе, очутились?»
«ДАК. У вас же писатель сказал: подлец-человек ко всему привыкает! Конечно, под человеком он имел в виду русского. Да вы где угодно выживете! Да лучших людей для колонизации далеких планет… в частности, Марса… просто не найти!»
«Последняя гуманитарная помощь пришла с официальной бумагой на бланке ООН. Там было написано всего два слова: «Fuck off!!!» Стало ясно, что поддержки больше не будет…»
«Вернуть Землю, вернуть Россию! Вот наша цель, а не водка!!!
– И как же ты без водки вернешь Россию?»
И так далее, с подробным перечислением и осмеянием всех российских мифов: культурных (президент, договариваясь фактически об уничтожении России, цитирует Блока), национальных (берёзки, царь, безропотное пьянство, спецслужбы) и националистических (одна из глав рассказа красноречиво названа «Моя борьба»). Заканчивается этот миниатюрный и смешной учебник русской жизни всё же трагически.
Ещё две несомненные жемчужины, правда, прежде уже издававшиеся — «Сны ленивца» и «Дневник клона». Тоже не без пелевенского влияния, хотя язык большинства произведений Радова сложнее языка Пелевина: громоздкий, избыточный, но притворяющийся простым, иногда комичный, он восходит скорее к сказам 1920-130-х годов, к Платонову и даже к Зощенко.
Отдав должное, таланту писателя, стоит предупредить: если вы рассчитываете, что на каждой странице вы будете натыкаться на перлы творения, вас ждет разочарование. В сборнике собрана ВСЯ малая проза Радова, и небольшое сокращение пошло бы ему явно на пользу.
Легко перечислить темы, интересующие Радова. Во-первых, наркотики и тяжкая жизнь наркомана. О ней рассказывается и в сильных произведениях, скажем в рассказах «День в котором я живу», или «Путешествия в Калмыкию», и в текстах вполне заурядных, в частности совершенно лишним в книге кажется цикл «Две тысячи световых лет от дома» — нон-фикшн в трёх частях: «Как я стал наркоманом», «Как я лежал в наркологической больнице» и «Как я излечился от наркомании». В конце последнего очерка есть такой пассаж: «Я посмотрел на это всё и почувствовал себя персонажем Юкио Мисимы — тем героем, который сжег Золотой Храм». Кажется, Брюсов в рецензии на книгу Савенкова говорил: что сказать о Герострате, если всё его откровение детский рисунок с горящего здания? Радова — героя собственных очерков, жаль, и особенно жаль в последнем очерке. Что врач его обманывает (для его же блага) видно невооруженным глазом — поражаешься, насколько измучен должен быть человек, умнейший человек, чтобы принимать очевиднейшую ложь за правду, чтобы восхвалять и рекламировать её. Радова ждала новая зависимость и ранняя смерть.
Ещё одна важная тема — секс и эротика. Большинство квазиэротических рассказов Радова написаны плохо. В России и СССР вообще редко хорошо писали о сексе, особенно когда писать о нём было нельзя, а значит круто, и когда, наконец, стало можно и жертвы фрустрации кинулись изливать на бумагу всё, что скопилось в душе. Но неудача Радова совершенно особая — он, как и всегда, шел против течения — его эротика, в большинстве случаев, это антиэротика, она скорее может вызвать рвотный позыв, чем возбуждение. Ничем кроме раздражения и желания сделать по-другому объяснить это нельзя. И всё же непонятно, зачем читателю знать об интимных отношениях с моржихой, роботом или о приключениях существа, половыми органами которого являются уши: «эротические» тексты Радова выглядит как плохие черновики Владимира Сорокина. Однако, есть как минимум одно исключение, как минимум одна несомненная удача: «Ребенок для Ольги Степановны», не то что бы секс в этом рассказе был показан менее отталкивающе, нет, всё так же как и всегда, но за действиями персонажей следишь, не отрываясь, их понимаешь, им сопереживаешь. «Ребёнок для Ольги Степановны» — подробный, удивительно достоверный репортаж о совращении мальчика женщиной-инвалидом.
Последняя тема — детство. Радов открыл детство заново: так, как он, о детях до него в русской литературе, кажется, не писал никто. Он разрушает границу между ребенком, взрослым и стариком. Детство — это фикция, подлог, и его дети вовсе не милые и невинные существа, для которых снимают телепузиков и тому подобную телевизионную продукцию. В ребенке для Радова заключаются зачатки всего его будущего, в нём человеческая природа проявляется с наибольшей отчётливостью и в этой природе много такого, чему сложно умиляться. Когда читаешь «Письмо Володи Ежова в «Спор-клуб», первоначально воспринимаешь написанное как записку сумасшедшего или маньяка, то, что ружьё Володи оказывается игрушечным, сам он ребенком, и все убийства происходят понарошку заставляет скорее задуматься: ведь для героя рассказа это всё происходит на самом деле. Реализация детской мечты в рассказе «Как я был великаном» чудовищна в своей жестокости и безысходности. Дети жестоки и злы. И всё же к ним испытываешь жалость, потому что детство, хотя это и не самая счастливая пора жизни, всё же пройдёт, оно уже прошло, некоторые мальчики, из одноименного рассказа — уже начинают лысеть. Кто эти лысеющие мальчики? — это уже не дети, это взрослые, но каждый взрослый был ребенком. А каждый мужчина — мальчишкой.