Эго-текст, редимейд и «использование другого»
За десять последних-предпоследних дней прошло 3 перформанса – хороших и разных. 15 марта Андрей Кузькин в «Открытой галерее» открывал выставку «Все впереди!» – запаивал в железный ящик паспорт, волосы и разные другие работы и личные вещи. 17 марта на Винзаводе Паруйр Давтян выставил в витрине галереи White карлика в костюме, снимавшего на цифровую мыльницу зрителей и самого художника. 24 марта в галерее Марины Гончаренко прошел перформанс Алины Гуткиной – в зал живыми скульптурами вышли «бэггеры».
Кузькин заставил белые катакомбы галереи ящиками с артефактами – законсервировав содержимое «мастерской художника» на мистические 29 лет. «Срок 29 лет несет для меня прежде всего поколенческий смысл, – написал Кузькин в буклете с описью ящиков. – То есть через 29 лет моему сыну будет столько же лет, сколько было моему отцу, когда он умер. Мне же будет практически столько же, сколько моей матери и отчиму сейчас». Кузькин показывал перформанс в центральном зале: в окружении многочисленных фото- и видеокамер Кузькин складывал в последний ящик последние вещи, потом «нанятый парикмахер» его побрила, он разделся, сложил одежду и волосы в ящик, помылся в оцинкованном тазике, голым закурил и наблюдал сверху вниз как «нанятый сварщик», скорчившись, запаивает ящик. Потом Кузькин поболтал со зрителями, надел купленные галеристкой майку-джинсы и вышел вон. В пресс-релизе объяснялось, что эта акция есть «избавление от накопленного», само-«лишение опоры, поддержки, среды», «предъявление улик жизнедеятельности», самопроизводство в бессмертные и начинание с чистого листа. Во всем этом виделась, помимо модерирования собственной биографии, эго-текста, какая-то здоровая мания величия, становление классиком и протестантское отрешение во имя будущего воздаяния. Перформанс Кузькина, казалось, представляет собой своего рода(ср. «субверсивную аффирмацию» Инке Арнс и Сильвии Зассе) – отказ от богатств в пользу их дальнейшего обретения с процентами, трату с заблаговременным возмещением.
Застекольный карлик на Винзаводе имел вид мистический, средневековый и карнавальный. Взобравшись на стол, он оказался выше зрителей, показывал пальцами коз и факи, корчил рожи, фотографировал на цифровую мыльницу зрителей и весело улыбался. Фотографии потом выставили в той же галерее – за стеклом. Евгений Антуфьев – куратор галереи – в качестве выставочной стратегии обозначил «работу с материалом». В недавней выставке «Сияние» в качестве «материала» и соавтора экспозиции Антуфьева выступил охотник на волков Иван Оюн, теперь же приглашенный художник Давтян выставляет «третьего» человека – карлика, определяя его, видимо, тоже , телесным по Борису Гройсу.
Алина Гуткина в галерее GMG открывала выставку про субкультуру бэггеров – молодых парней в «мешковатой» (baggy) одежде: фотографии, инсталляции, видео – видео гениальное: мальчики в лесу идут прямо на зрителя, напяливая тетенькину одежду – называется «Моя мама, или мальчики, которых воспитали матери». Во время перформанса, запрещенного к фотографированию, в зал вышли несколько парней в спортивных штанах, кедах, майках с надписью «wanna copy me fuck off» и замерли в простых позах, отсылая и к роденовским «Гражданам Кале» – первой скульптуре, выставленной без постамента, и к бикрофтским обнаженным в брендованной одежде. Вызов читался, агрессивность тоже.
Все эти 3 перформанса объединяет одно – «использование другого». У Кузькина это парикмахер и сварщик, у Давтяна – карлик, у Гуткиной – бэггеры. Художники с какого-то момента перестали тратить свое тело, делегируя полномочия «другим»: спецам, карликам и маргиналам. Это неплохо, возможно, это поиск пластических решений, оммаж Ванессе Бикрофт и «перформансу чужими руками» таджик-арта, копируемость которого была авторизована Мариной Абрамович. И все же больно: аутентичность перформативного высказывания размывается – как делегированием полномочий, так и выставочным галерейным контекстом, который остается тогда, когда сам перформанс заканчивается.
