В Москву едет выставка памяти жертв Большого Террора. Польский журналист Томаш Кизны разыскал сотни архивных фото, запечатлел места массовых расстрелов и записал видеоинтервью с детьми приговорённых.
Все фотографы так или иначе сражаются с забвением, но поляк Томаш Кизны объявил ему непримиримую войну. Больше четверти века он путешествует по городам и весям бывшего Союза, запечатлевая бывшие сталинские лагеря и места массовых расстрелов, разыскивая архивные фотодокументы и беседуя с родственниками погибших. Ещё несколько лет он снимал пассажиров метро современных городов-спрутов, от Москвы до Нью-Йорка. Ежедневно в подземке перед нами промелькивают сотни лиц, но сейчас вы вряд ли вспомните хотя бы парочку. Лета пополняется с каждым часом, но Томаш решил плыть против её течения.
В сталинских лагерях сидели родственники Томаша. Его даже назвали в память о прадедушке, погибшем в казахстанской ссылке. Но решающим для выбора темы стало знакомство с жертвами сталинизма в восьмидесятые, когда фотограф работал в антикоммунистическом подполье против режима Ярузельского. Постепенно он стал собирать лагерные снимки, сразу после перестройки отправился в путешествие по архипелагу зла.
Десять лет назад Томаш выпустил книгу, посвящённую ГУЛАГу. Новый проект посвящён Большому Террору. Всего там три раздела: «Осуждённые», «Некрополь» и «Свидетели». В прошлом году уже вышел фотоальбом на польском и французском, передвижная выставка побывала в нескольких европейских странах. Осенью она должна добраться до нашей столицы, а пока что Томаш рассказал о своём пятилетнем труде в московском Сахаровском центре.
По оценкам Томаша, за 15 месяцев Большого Террора, с августа 1937 по октябрь 1938, погибли 750 тысяч человек, причём речь идёт только о насильственно убитых. Если считать всех умерших в лагерях и тюрьмах от болезней и непосильного физического труда, то количество жертв приблизится к полутора миллионам.
Сталин и присные стремились не только стереть человека с лица земли, но и уничтожить о нём всякую память. Сотни тысяч арестованных по политическим статьям пропадали бесследно: ни дна, ни покрышки. Однако парадоксальным образом портреты приговорённых к расстрелу сохраняла рутинная полицейская процедура: тюремная фотография. По словам журналиста, снимки приговорённых к расстрелу напоминают посмертные маски Древнего мира. Кого-то фотографировали за неделю до смерти, кого-то за час. Многие глядят в объектив словно с того света.
Снимки жертв Большого террора были рассекречены ещё в начале девяностых. «Мемориал» уже публиковал фото из центрального архива ФСБ (всего их около трёх тысяч). Однако на них в основном партийная элита. Томаш решил составить коллективный портрет всей страны и отобрал в Госархиве фото обыкновенных людей из разных слоёв общества: профессора и пролетарии, священники и чиновники, большевики и беспартийные. В итоге больше 400 фото представлены на выставке, около 60 вошли в фотоальбом.
Поиском архивных снимков Томаш не ограничился. Он посетил и запечатлел на плёнке около 40 мест массовых расстрелов и захоронений, от Петрозаводска до Сахалина. Всего их около 300, но две трети до сих пор не найдены. Видимо, за малыми исключениями их не найдут уже никогда.
Фотограф отказался от чёрно-белой съёмки, решив сделать ставку на естественность. По его словам, всякая продуманная драматургия кадра была бы фальшива:
— Сталинские поля смерти… Когда оказываешься там в полном одиночестве, возникает странное чувство. Место ничего не может сказать о трагедии. Внутри тебя душевное напряжение, но пейзаж банален, равнодушен. Сквозь него невозможно пробиться в прошлое. Как сфотографировать невидимое? Как сфотографировать истину? Что снимать? Памятные знаки? Обыкновенный лес? Всё не то.
Однажды в Петербурге, на Левашовском кладбище пришло своего рода озарение:
— Я решил: пусть любой снимок ничего не скажет, важен сам акт или факт снимка. Я настроил аппаратуру, закрыл глаза и стал снимать наугад, не заглядывая в объектив. В гостинице посмотрел, что получилось: фрагменты реальности, вырванные случайно, без композиции, без авторского мышления. Идея казалась заманчивой, но я от неё отказался. Понял, что передаю невозможность визуализации. Тогда я решил говорить о нас, а не о тех, кто под землёй. Я стал фотографировать тишину. Там тишина особенная. Лают собаки, шумят машины, но тишины не заглушают.
Кроме того, во время путешествий по России Томаш беседовал с родственниками приговорённых к расстрелу, в основном с дочерьми и сыновьями:
— Они не знают, где похоронены родители. Их внутренние раны не заживают. Лишение права на могилу — жёстокое наказание. Даже после смерти человек должен иметь место на земле. Антропологи говорят, что человечество начинается с того момента, когда наши первобытные предки отказались от каннибализма и перешли к погребальному обряду.
Впрочем, из трагического правила иногда бывают исключения. Поразительная история произошла в Воронеже. В расстрельной яме нашли клочок бумажки, на нём удалось разобрать фамилию: Духовский. Как ни странно, он оказался священником. Удалось даже найти его родственников, они жили совсем не близко, во Львове. В той же яме лежали останки ещё 48 людей. Их имена помог установить расстрельный список. Городская комиссия по реабилитации жертв политических репрессий разыскала их родственников, которых, к сожалению, можно пересчитать по пальцам одной руки.
Вот что рассказала Томашу одна из них, семидесятилетняя учительница Елизавета Петровна Шаталова:
— Душа моя спокойна теперь. Я очень рада тому, что знаю, где косточки отца, где могила его, где покончили его жизнь. Мама постоянно видела отца во сне, а я всего однажды. Если бы он был жив, я бы получила другое образование и по-другому замуж вышла. Женихи от меня шарахались, потому что отец погиб по 58-й статье. Кто же согласиться страдать на работе из-за того, что у него жена — дочь врага народа?
Террор был безжалостен и к собственным слугам. Воспоминаниями перед камерой поделился Михаил Львович Полячек, журналист, сын капитана НКВД из близкого окружения Ежова:
— Отец работал в ЧК в Ставропольском крае под началом Израиля Дагина (он потом возглавил в Москве отдел охраны Кремля). Когда пошла волна чисток, друзья отцу сказали: «Полячек, у тебя неприличная фамилия. Ты из Польши? Надо тебя прятать». Его отправили на Дальний Восток, но ненадолго. В конце 1938 года вызвали в Москву. Он прилетел 17 октября. Я хорошо помню тот день: ровно за неделю до моего дня рождения. Отец вошёл в дом, поставил чемодан, взял меня на руки… В этот момент в дверь позвонили. Сначала о нём ничего не было известно, потом сообщили, что он получил десять лет без права переписки. Что это означало — все знают. Единственное, что меня утешает: отец не был на следственной работе. Не могу сказать, что ни в чьей смерти он не виновен. Оперативные разработки он вёл… Сочувствие у меня к нему есть. Отец есть отец. Где-то в глубине души любовь к нему, конечно же, есть. И судить я его не могу.
На встрече в Сахаровском центре присутствовал Анатолий Разумов, историк, археолог, проводивший раскопки на Соловках и на Бутовском полигоне, составитель книги памяти «Ленинградский мартиролог». Он добавил несколько слов к рассказу Томаша:
— 1937 год — совершенно не случайная дата. Это юбилей Октябрьской революции, первая её годовщина после принятия сталинской конституции и объявления первых в стране всеобщих тайных и равных выборов в Верховный Совет. К этим выборам руководство коммунистической партии приняло решения провести тотальную карательную операцию. В учебниках 1937 год значился как год победы социализма.
Победа была окрашена в зловещие багровые тона:
— В Петрозаводске душили верёвками, в Виннице били деревянными дубинами по голове. Не было ни судебного, ни прокурорского наблюдения. Людей просто убивали самыми разными способами. Боеприпасы экономили. Людям говорили, что ведут на медосмотр, чтобы не беспокоились. А кто беспокоился, тех прибивали на месте. Всё это не укладывается ни в какое описание. В 1938 году операцию прикрыли, потому что страна в прямом смысле была залита кровью. Не смогли решить задачу укладки кубатуры трупов в землю.
В ноябре 1938 года, когда упразднили расстрельные «двойки» и «тройки», в Ленинграде ещё не успели привести в исполнение приговоры 999 человек. В последние годы Анатолий Яковлевич работал именно с их делами:
— Примерно треть приговорённых погибли от туберкулёза, побоев и прочих бед задолго до вынесения приговора. Другие дела попробовали передать на судебное рассмотрение, но дела были совершенно липовые, в то время прокуратура уже отказывалась их пропускать. Тогда часть дела ликвидировали, обвинительное заключение вырывали, находили новых свидетелей. Не требовалось подтверждений в шпионаже. Достаточно было сказать: «Он человек нехороший». Так ещё треть засунули в лагеря, где часть из них погибла. Ещё примерно треть выпустили. На них не удалось найти вообще ничего. Отсюда миф о послаблении Берии после ежовщины.
Итак, нам остаётся только уповать, что фотовыставка, посвящённая Большому Террору, благополучно доберётся до Сахаровского центра нынешней осенью. Изначала планы Томаша были более чем смелые: транслировать лица расстрелянных на фасад Федеральной службы безопасности, ни больше, ни меньше. Таких чудес мы с вами не увидим, разумеется, но хотелось бы по крайней мере верить, что ещё сможем вглядеться в посмертные маски, снятые НКВД, а главное — сами не станем предметом разысканий нового историка репрессий.
