Выборы 2016 года ожидались как самые скучные и, с точки зрения левых, самые мрачные, какие только можно себе представить. Все заранее знали, что в финал выйдут Джеб Буш у республиканцев и Хиллари Клинтон у демократов. Два олигархических клана готовились к очередной схватке за власть в Вашингтоне.
Однако получилось иначе. Видимо, сам этот факт ожидаемости, предсказуемости исхода вызвал протест среди избирателей. А в лагере демократов против Хиллари сыграло обстоятельство, которое казалось ее плюсом – то, что она считалась практически безальтернативным победителем будущих выборов. Это вызвало раздражение. У республиканцев вырвался вперед непредсказуемый миллионер-популист Дональд Трамп, а в гонке демократов начал стремительно набирать темп сенатор из Вермонта Берни Сандрс.
История Сандерса требует особого осмысления. Конечно, это давно уже не тот радикальный социалист, которым его запомнили в Нью-Йорке, где он впервые испробовал себя в качестве публичного оратора. Бруклинский акцент, правда, сохранился у него надолго, но политические взгляды стали более умеренными. Из революционера-троцкиста Сандерс превратился в социал-демократа, восхищающегося скандинавским опытом. Однако и времена изменились.
По масштабам современной американской политики социал-демократические взгляды теперешнего Сандрса воспринимаются как позиция почти революционная.
В Вермонте Сандерс несколько лет работал мэром Берлингтона, небольшого города, но по масштабам штата — крупнейшего. Затем избрался в Палату представителей Конгресса США в качестве независимого депутата. Позднее был избран представителем того же штата в Сенат.
Когда Сандерс только возник в качестве кандидата на праймериз, многие сравнивали его с Джереми Корбиным, который в это же самое время добился успеха на выборах лидера британских лейбористов, но мало кто верил, что американский политик сможет повторить этот успех. Расчет был не на то, чтобы обыграть Хиллари Клинтон, а на то, чтобы сместить дискуссию влево, поставить целый ряд вопросов, которые политический истэблишмент предпочитал замалчивать.
Ситуация изменилась, когда Сандерс, принципиально отказавшийся принимать пожертвования от крупных корпораций, набрал в свой фонд с помощью краудфандинга больше денег, чем любой другой кандидат демократов, включая ту же Хиллари, которую спонсировали крупнейшие американские банки. Это означало не только то, что теперь у вермонтского социалиста было достаточно средств на ведение кампании, но и то, что миллионы рядовых американцев пожертвовали ему небольшие суммы — от 30 до 100 долларов, тем самым выразив поддержку его программе.
В этом плане кампания Сандерса продолжала ту же тенденцию, что и первая кампания Барака Обамы в 2008 году, но темп она набирала ещё быстрее.
Следующей сенсацией стал успех Сандерса в Айове. Это штат, с которого начинаются праймериз, является весьма провинциальным и консервативным, а потому трудно было ожидать, что Сандерс, основная масса сторонников которого находится в крупных городах — Нью-Йорке, Чикаго, Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, сможет там оказаться в лидерах. Но итог голосования сделался сенсацией: Хиллари и Берни пришли «голова в голову», набрав примерно одинаковое число делегатов на партийный съезд. А впереди голосование в Нью-Гемпшире, где Сандерс лидирует с большим отрывом. В соответствии с американскими политическими суевериями, тот, кто побеждает в Нью-Гемпшире, выигрывает праймериз.
Тем временем в крупных городах на площадях собираются многотысячные митинги, каких Америка не видела со времен войны во Вьетнаме. Это настоящая массовая мобилизация. Достаточно взглянуть на фотографии огромной толпы сторонников Сандерса на нью-йоркской Юнион-сквер, чтобы понять, насколько психологическая ситуация в стране меняется.
Кандидатура «социалиста Берни» пользуется подавляющим превосходством среди молодежи. Чем моложе избиратели, тем больше они склонны голосовать за него.
Напротив, Хиллари лидирует среди пожилых людей и пенсионеров. Но это далеко не всегда отражает их политические симпатии. Скорее, люди старших возрастов просто не верят, что такой кандидат, как Сандерс, может выиграть праймериз и тем более стать американским президентом. Но с каждым новым успехом Берни у него появляется больше сторонников. Энтузиазм молодежи начинает преодолевать консерватизм и опасения старших поколений.
Говорить о предстоящей победе Сандерса слишком рано. Но успех в Айове и предстоящая победа Нью-Гемпшире делают его реальным претендентом на пост демократического кандидата. Люди начинают верить, что это возможно. И похоже, что аппарат Демократической партии не располагает каким-то сильными механизмами противодействия.
В известном смысле Сандерсу проторил дорогу Обама. Он показал, что можно обыграть партийную бюрократию.
В свою очередь аппаратчики не в полной мере поняли, что произошло тогда, с Обамой. Они легко приручили Обаму и решили, что инцидент исчерпан. Чернокожий политик из Иллинойса был новым человеком в федеральных структурах, у него не было ни своей команды, ни собственных экспертов, ни кандидатов на ключевые посты в администрации. В результате он оказался заложником партийной бюрократии, которая все эти вопросы решила за него.
С Сандерсом всё гораздо серьезнее. Сильной аппаратной команды у него тоже нет. Но, в отличие от Обамы, есть знания и связи как в среднем звене демократической партии, так и среди левой и прогрессивной интеллигенции, особенно в Нью-Йорке. С ним готовы будут работать ведущие экономисты-кейнсианцы, такие как Пол Кругман или Джозеф Стиглиц. За долгие годы работы в Конгрессе он оброс связями, контактами, накопил опыт.
Независимо от того, победит ли Сандерс в ходе праймериз, можно констатировать, что в США воспроизвелся эффект Джереми Корбина. Люди устали от традиционных политиков, которые полностью оторваны от общества. Начинается бунт избирателей против традиционных политических элит, против политического класса. И, как всегда в таких случаях, от этого бунта выигрывают те, кто внутри политического класса был маргиналом. Деятели, которые были внутри политики, но никогда не воспринимались как претенденты на что-либо серьезное. Они, с одной стороны, достаточно профессиональны и известны, чтобы играть роль лидеров, а с другой стороны, они настолько явно вне системы, вне истэблишмента, вне традиционных политических раскладов, что воспринимаются как представители общественного бунта против старых политиков. Трамп и Сандерс в этом смысле отражают одну тенденцию, только с разных концов – справа и слева.
Однако в отличие от Трампа, Сандерс представляет не только бунт против старых политических элит, но и бунт против неолиберализма, против политики жесткой экономии.
Это ещё не восстание против капитализма как такового, но это протест против нынешней формы капитализма. В то время как правящие классы стараются демонтировать остатки социального государства и срыть все, что было построено в эпоху социал-демократии, в обществе, напротив, назревает запрос на усиление социальной политики, на перераспределение ресурсов в пользу трудящихся, на усиление позиций наемного труда, профсоюзов. Причем это настроение не только безработных или наемных рабочих, но и мелкого и среднего бизнеса, который понимает, что вместе с демонтажем социального государства он теряет своего покупателя. В отличие от крупных корпораций, он зависит от мелкого покупателя, жизнеспособного активного среднего класса.
Стремительно набирающая кампания Сандерса уже привела к политическим сдвигам, которые могут оказаться необратимыми. На протяжении нескольких месяцев окружение Хиллари повторяло, что Сандерс в случае номинации не имеет шансов выиграть общенациональные выборы. Насколько они ошибаются, судить рано, но уже сейчас становится ясно, что у самой Клинтон в случае, если она окажется официальным кандидатом партии, шансов стать президентом будет очень мало. В условиях, когда все более или менее молодые, энергичные силы, имеющиеся вокруг Демократической партии, выступают за Сандерса, его поражение на праймериз приведет к тому, что эти люди уйдут из партийной политики. Они в любом случае уже не будут голосовать за Хиллари и уж тем более вести её кампанию. В лучшем случае они проголосуют на президентских выборах за Зеленую партию.
Похоже, это начала понимать и сама Хиллари, у которой, судя по её всё более резким высказываниям, явно сдают нервы.
Сейчас аппарат демократов решает вопрос уже не о том, как остановить Сандерса, а как его контролировать, как приручить.
Ставка делается на то, что даже в случае победы на президентских выборах «социалист из Вермонта» окажется в изоляции, у него не будет большинства в Конгрессе, а следовательно, никаких радикальных реформ он провести не сможет.
Согласно этим оценкам, Конгресс надолго останется республиканским. И если Хиллари как представительница правого крыла демократов могла надеяться договориться с Конгрессом, то Сандерсу это будет не под силу. Но и тут возможны сюрпризы. За годы работы в Конгрессе «социалист из Вермонта» научился великолепно находить общий язык с рядовыми провинциальными конгрессменами от республиканской партии. Их очень многое сближает — они в равной мере не любят крупные корпорации и вашингтонских бюрократов, партийных начальников из обеих партий. Уже сейчас многие республиканцы говорят, что именно Сандерс выглядит для них, несмотря на идейные различия, самым симпатичным и вызывающим наибольшее доверие кандидатом. У Сандерса есть шанс создать в Конгрессе собственное большинство, не «правое», не «левое» и вообще не идеологическое, а провинциально-демократическое.
Интеллектуальная элита столичных либералов презирает консервативных белых провинциальных трудяг, «красношеих фермеров», rednecks. Но как раз в этом Сандерс резко расходится с политкорректными леволиберальными снобами. Он сам провинциал, ориентирующийся на традиционные ценности «старого левого движения», пусть и в самом умеренном их варианте. В середине ХХ века белые провинциальные трудяги голосовали за прогрессивных кандидатов, поддерживали профсоюзы и «новый курс» Ф. Д. Рузвельта. К началу XXI века они стали консерваторами — не столько потому, что изменились их собственные интересы и потребности, сколько потому, что они были безжалостно преданы столичными левыми, предпочитающими игру во всевозможные «дискурсы» и «идентичности» борьбе за права работников.
Левые партии, их элиты, их интеллектуалы, их дискурс стали частью неолиберальной повестки дня. Неолиберализм, политика капитала полностью интегрировала левых и объединила их с правым истэблишментом в рамках общей либеральной повестки дня.
Логику неолиберализма левая интеллигенция воплотила даже радикальнее, чем сами буржуазные правые: именно она наиболее последовательно и радикально настаивала на фрагментации общества, на замене требований национализации и принципов классовой солидарности «борьбой за права меньшинств» и «защитой интересов иммигрантов» (в том числе — противопоставляя их всем остальным рабочим), предлагала «адресную помощь» и различные квоты для тех или иных групп вместо универсальной и равной для всех граждан практики социального государства.
Не удивительно, что такая «левизна» идеально устраивала буржуазных либералов. Консенсус правых и левых элит позволил правящему классу блокировать любые гражданские демократические инициативы. Какая разница, как голосовать, если все проводят одну и ту же политику?
Однако в результате стала формироваться новая левая повестка. Вслед за изменением настроений среднего класса появились политики, которые предлагают возвратить в повестку социальное государство. И поддерживают эту повестку не только левые, всерьез готовые работать ради изменения общества, но и огромные массы людей, до недавнего времени искренне считавшие себя консерваторами.
Это, кстати, серьезный урок и для нас, в России.