У неолиберализма и финансового капитала осталась последняя надежда: европейские левые политики. Экономические рецепты проваливаются, социальная политика не дает ожидаемых результатов даже в самом узком, рыночном смысле — вместо того, чтобы платить за “медицинские услуги”, люди начинают болеть и умирать, вместо того, чтобы нести деньги в систему коммерциализированного образования, просто дичают. На смену бесплатным дорогам идут не частные хайвеи, а бездорожье. Пропаганда буржуазных ценностей вызывает тошноту даже в обществе, привыкшем воспринимать их как часть общей, традиционной культуры. Однако всякий раз, когда избиратель в поисках альтернативы обращается к левым партиям и деятелям, он получает очередную порцию всё той же неолиберальной политики, только сдобренную изрядной дозой политкорректной демагогии. Как бы ни возмущались левые безответственным либертарианским индивидуализмом, как бы ни иронизировали над литературной беспомощностью творчества провозглашающей эти принципы Айн Рэнд, по сути, их собственные идеи и основаны на той же логике — асоциальном индивидуализме, в котором всевозможные персональные “идентичности” изначально оказываются куда важнее, чем классовая солидарность, а разговоры о “борьбе” и “сопротивлении” оборачиваются откровенным издевательством. Ведь первейшим условием успешной борьбы является сплоченность и дисциплина, принципиальный отказ от всевозможных “идентичностей” ради простейших, очевидных и массовых требований.
Ситуация, с которой мы имеем дело сегодня, не имеет ничего общего с классическим спором революционеров и реформистов, радикальных марксистов и социал-демократов. Спор этот происходил в контексте классовой политики, когда обе стороны, как бы резко они ни критиковали друг друга, разделяли ряд общих фундаментальных принципов и ценностей или, во всяком случае, декларировали их. Именно это делало дискуссию осмысленной и содержательной, ведь невозможно вести диалог, если нет ни общего языка, ни единой терминологии, ни аргументов, значение которых признается обеими сторонами.
Реформизм, понимаемый как конкретная программа структурных преобразований, давно забыт социал-демократическими политиками, а революционность из конкретной стратегии превратилась в набор даже не лозунгов, а просто слов и выражений, повторяемых без толку и не к месту. Причем революционный дискурс, никак не связанный со стратегической программой и последовательной политической линией, лежащей в основе любых “тактических зигзагов”, не имеет никакого смысла. Хуже того, он прикрывает практическое поведение совершенно беспринципное и в самом худшем смысле слова оппортунистическое. Политическая позиция состоит не в том, чтобы произносить те или иные слова, она состоит в том, чтобы мобилизовать эффективный блок общественных сил на реализацию четких, понятных и достаточно простых, непосредственно достижимых целей. Эти цели могут быть сколь угодно радикальными, но сегодня радикализм фразы антиглобалистских, левых и прочих прогрессивных интеллектуалов является безупречным способом уклониться от формулирования четких и осуществимых задач, про которые недостаточно абстрактно рассуждать, за них надо бороться.
На любое предложение конкретной реформы подобная публика отвечает возмущенным фырканьем — нужны более масштабные и радикальные цели! Какие? Ну, например, изменить основы современной цивилизации, создать совершенно новую общественную реальность! Как? Дать волю фантазии, провозглашать лозунги! В общем, жить в свое удовольствие, предоставляя буржуазии заниматься практическими мелочами вроде экономики, социальной политики и распределения бюджета. Ведь никакую новую реальность создать не удастся, если не решать конкретные, четко сформулированные и ограниченные задачи. Но обсуждать их надо на основе комплексного стратегического подхода, единой логики.
В Европе левый “политический класс” то и дело оказывается у власти, участвуя в правительственных коалициях и парламентском большинстве. Чем это оборачивается на практике мы видим сегодня на примере Италии и Франции. В первом случае “умеренно-левая” Демократическая партия не нашла другого выхода из кризиса, кроме блока с коррумпированными правыми политиками во имя “сохранения управляемости” (на самом деле просто панически боясь новых выборов), а их более радикальные партнеры из партии “Левые — экология — свобода” брюзжат по поводу “неприемлемого решения”, но не решаются поддержать “популистское” движение комика Беппе Грилло, бросающее вызов системе. Оправдание простое — Грилло и его движение “Пять звезд” недостаточно политкорректны. Буржуазия и коррумпированные чиновники, напротив, вполне овладели политкорректной лексикой. Так что вопрос с кем сотрудничать не представляет никакой сложности. Единственная трудность состоит в “предательстве” рабочих, предпочитающих “безответственных популистов”. Именно так! Не политики, как выяснилось, предают народ, а безответственный, не освоивший политкорректную лексику народ предал левых политиков!
Во Франции центральной политической темой после прихода к власти социалистов стали однополые браки. И леворадикальные партии, критикующие социалистическую администрацию Франсуа Олланда за нерешительность, вполне разделяют эту повестку дня. В парламент вносят законодательную инициативу, не имеющую практического значения даже для подавляющего большинства однополых пар, зато неминуемо провоцирующую раскол в обществе, поскольку данный законопроект противоречит не только “традиционным ценностям”, но и здравому смыслу, культурному и социальному значению брака как институту регулирующему отношения полов. Принцип “разделяй и властвуй” здесь действует в своей циничной простоте. Объединению вокруг классовых и социальных интересов противопоставляется искусственное размежевание на основе логики политкорректности. Причем используется вполне тоталитарный прием пропаганды: всякий, кто против однополых браков — гомофоб. По той же логике всякий, кто критикует политику Израиля, оказывается “антисемитом”, а в СССР любая критика существовавшего порядка автоматически клеймилась как “антисоветчина”.
На фоне бурно растущей безработицы, неспособности правительства выполнять свои предвыборные обещания и структурного кризиса общество выходит на улицы по поводу, который не затрагивает даже одной десятой доли процента населения. Легализация однополых браков на Западе и закон против “пропаганды гомосексуализма” у нас — это даже не две стороны одной медали, а просто два варианта одной и той же политтехнологии, используемые в зависимости от особенностей культурного контекста. Адресовано всё это не пресловутым “сексуальным меньшинствам”, а большинству общества, которое любой ценой надо разобщить, дезориентировать и сфокусировать его внимание на ложных целях, принципиально не связанных с социальными, экономическими, классовыми противоречиями.
Всем прекрасно понятно, что король — голый, но радикальные критики системы оказывается нужны именно для того, чтобы осуждать любые её аспекты кроме тех, что являются принципиально важными и уязвимыми сегодня. Они не говорят про национализацию банков, они не могут без содрогания выговорить слово дефолт, им страшно даже подумать о пересмотре результатов приватизации (вопрос, выходящий на передний план не только в России, но и по всей Европе). А ведь это ничуть не революционная программа, просто набор минимальных антикризисных мер, не приняв которые невозможно обеспечить возобновление экономического роста!
Дело, разумеется, не только в предательстве левых политических элит, ставших придатком либерального истеблишмента. Массовое сопротивление низов само по себе способно порождать различные формы самоорганизации, выдвигать новых лидеров. Успех того же Беппе Грилло показывает, что общественное недовольство находит себе новые политические формы, пусть даже не самые правильные с точки зрения левых теоретиков. Но народное возмущение в странах Западной Европы сегодня подошло к рубежу, переступить который сами массы пока не готовы — в силу своих исторических традиций, культуры, социального опыта.
Парламенты перестали выражать волю народа, правительства не считаются с интересами избирателей, партии игнорируют собственных членов и сторонников. Нетрудно догадаться, что единственный выход в такой ситуации — разгромить все эти учреждения и создать новые, опираясь на низовую инициативу. Хотя бы так, как это сделали в 2001 году в Аргентине, когда народ крушил скамьи в парламенте, бил депутатов и принудил законно избранного президента спасаться на вертолете с крыши собственного дворца.
Однако в Европе ничего подобного не происходит. Ведь нужно не просто сменить правящие элиты, необходимо разгромить вместе с ними большую часть институтов и структур, исторически связанных с левым движением, демократией, прогрессом. Легитимность этих институтов признается не только потому, что уважение к ним внушает пропаганда правящего класса, но и потому, что они не были дарованы народу сверху, возникли в результате массовой борьбы, героического противостояния, нешуточных жертв. Можно ли просто так, с легкостью пренебречь всем этим? Западное общество парализовано собственными традициями, опытом, уважением к своему прошлому.
Увы, другого выхода, кроме разрыва с прошлым, нет. Именно это с поразительной точностью выразил тот же Беппе Грилло, заявив 25 апреля, когда в Италии отмечается день освобождения от фашизма, : “25 апреля мертво!” Традиция республики, восходящая ко временам Сопротивления, опозорена деятельностью партий, претендующих на его политическое наследство. Республиканские институты оказались захвачены врагами общества. И отвоевать их, не нанося ударов по самой системе представительной демократии, уже невозможно.
В июне 1944 года командир одного из французских крейсеров, участвовавших в высадке в Нормандии, отдавая приказ об открытии огня, обратился к команде: “Мы должны стрелять по своей стране, потому что мы хотим освободить её!”
Сегодня общественное движение в Западной Европе находится в такой же точно ситуации. Нам в России в чем-то легче — у нас нет институтов, достойных уважения. Но зато у нас нет ни привычки к самоорганизации, ни солидарности, ни веры в собственные силы, ни социальной ответственности и чувства гордости, собственного достоинства. В этом смысле наша и западноевропейская ситуация зеркально противоположны. Там умеют бороться, но эта борьба парализована уважением к институтам, традициям, истории. У нас нет уважения ни к чему и ни к кому, включая самих себя. Но именно поэтому бороться мы не умеем.
Сможем ли научиться? История покажет.
