Dizzy

  • Публикации
    • Колонки
    • События
    • Анализ
    • Дебаты
    • Интервью
    • Репортаж
    • Левые
    • Ликбез
    • День в истории
    • Передовицы
  • Культура
    • Кино
    • Книги
    • Театр
    • Музыка
    • Арт
    • ТВ
    • Пресса
    • Сеть
    • Наука
  • Авторы
  • Видео
  • О нас
  • Помощь Рабкору
1

Дайджест новостей на 2 октября

43

Способ думать о написании

58

Демократический социализм может сделать либеральные права реальными

204

Мировой голод

Главная Рубрики Авторские колонки 2010 Март 27 Шестидесятые навсегда

Шестидесятые навсегда

Твитнуть

4e5fb5

Жёлтый свет фонарей тёмным зимним утром – ведут через двор в детский сад, жёсткий хруст снега под валенками (да-да! На Черёмушкинском рынке тогда продавались валенки – и галоши к ним, блестящие, с волнующе-малиновым горящим нутром). Вокруг всё огромное: огромные взрослые, огромные машины, огромные тени, огромный-огромный, бесконечный – страшно представить! – день впереди. Зябко. Детство, раннее и страшное, большое и чужое, как тёмное утро.

Я не из тех, кто может с полным правом вспоминать о шестидесятых, хотя помню их очень плотно, подробно, близко. В моих шестидесятых не было истории – только сырая материя самой жизни. Они – календарные – кончились на моём пятом году, щедро застряв в памяти деталями, запахами, круглой упругой музыкой из большого «глазастого» проигрывателя, голосами из радио, воздухом, ветром – вошли в состав тела и души, почти не различающих друг друга.

И как же странно, что этому близкому времени в наступившем десятилетии – полвека. Вот уж что точно в голове не укладывается.

Между нами и шестидесятыми образовалось как раз то расстояние, на котором память – и личная, и общая – приобретает новое качество. Расстояние, на котором мифологизация неизбежна – нет, рискну сказать, даже необходима. Хотя бы поскольку то, что не мифологизируют – безразлично. А что безразлично – никогда не будет по-настоящему понято: стимулов не будет.

В массовой памяти у шестидесятых статус особый и парадоксальный. Имею в виду – у некалендарных, «долгих» шестидесятых: от пятьдесят шестого до шестьдесят восьмого, – соблазнительно сказать «от танков до танков», от Будапешта до Праги, – но всё-таки нет: отсчёт «долгих шестидесятых» пошёл с февраля пятьдесят шестого – с ХХ съезда и официально начатой им – и очень неофициально воспринятой – «оттепели». Это – время, отношение к которому у наших сограждан обыкновенно столь же ярко выраженное, сколь и поляризованное. К ним – в отличие от тех же, скажем, медленных семидесятых – очень трудно относиться равнодушно. Эти годы буквально провоцируют на то, чтобы либо с отвращением от них отталкиваться, либо с той же тенденцией к безудержности их идеализировать. То или иное отношение к новейшей русской истории, кажется, с необходимостью включает в себя эмоциональное самоопределение по отношению к шестидесятым – и к той трудно очерчиваемой породе людей, которая, однако, как-то чувствуется в своей особости и которую принято именовать «шестидесятниками».

По вопросу об отношении к этим предметам по сей день происходит отчётливая поляризация. Носители противоположных мнений и чувств часто настроены друг к другу попросту враждебно, и это касается даже тех, для кого, в силу возраста, шестидесятые не могли стать личным опытом.

«Шестидесятые годы и люди шестидесятых, – признаётся человек, родившийся явно позже тех, кто тогда задавал тон и создавал атмосферу, – имеют надо мной непонятную власть. Все мои товарищи, исключая друзей детства, разумеется – оттуда, из старшего поколения. Почему – долго, да и невозможно объяснить. Все самое светлое, самое чистое, что было в нашей послевоенной истории, связано в моем сознании и понимании с шестидесятниками.» Неприятие же шестидесятничества, полагает он – явное свидетельство неправоты, если не злонамеренности: «для тех, кто нынче у власти и у денег, шестидесятники – немой укор. Как вечная зубная боль. Как постоянное напоминание о том, что были и есть люди с идеалами, те самые люди, на чьих плечах они ворвались во власть и дорвались до денег. Вот отсюда и идет кампания по дискредитации шестидесятников…»

«<…> солнечные 60-е, – пишет в своём блоге его, могу предполагать, примерная ровесница, – время походов, диспутов и поисков смысла бытия в интересной работе. Космос, новостройки, отказ от излишеств, и, наконец, мини-юбка – не символ сексуальной свободы, а манифест торжествующего минимализма. 1960-е – время студентов и молодых интеллектуалов…» И признаётся: «У меня – ностальгия по шестидесятым, хотя я родилась несколько позже» и уточняет: не по западным – у которых были свои смыслы, свои интонации – а именно «по советским, и если хотите, по русским шестидесятым.» «Ключевые слова эпохи: Космос, дорога, романтика, поиск, Селигер, коммунизм, физики / лирики, искренность, Вознесенский, “Девять дней одного года”, Хэмингуэй… <…> Это было прекрасное время <…>, – пишет она с иронизирующей симпатией, в которой, кажется, симпатии всё-таки больше, чем иронии. – Кандидатская диссертация некоей девушки, имя которой, увы, забыто, называлась «Счастье как социологическая категория» (кафедра философии). <…> Общество было ориентировано на Будущее, поэтому такой популярной сделалась фантастика. Грядущее представлялось прекрасным и чистым: люди будут стройными и неизменно здоровыми, природа – совершенной, а Вселенная – русскоязычной. Поэтому в Настоящем (ещё не таком светлом) люди жили в каждодневном ожидании чуда. Мечтать – сие считалось bon ton в те прекрасные годы… <…> Это было время молодых: люди рано взрослели и поздно старились: эпоха требовала от людей активных действий. <…> Начитанность и остроумие стали обязательными признаками homo sapiens-а. <…> Человек в ту пору был обязан всегда оставаться искренним. Хитрость, ловкость считались пороками наравне со стяжательством и подлостью. Открытость, дружеское участие, коллективизм становились непременным условием сосуществования людей.» Суть шестидесятых, оставляющих «ощущение жизни и горения», она видит «в поисках Дороги и Смысла» . «Самое весёлое, имхо, время – 60 гг., хоть я его и застал на самом излёте» , – отзывается один комментатор. «У меня сложное отношение к 60-м, – признаётся другой. – Сначала я их очень любил, но теперь слишком ненавижу Хрущёва и всё, что с ним связано. Палач, вандал, брехун. Жопа с ушами. И шестидесятники производят на меня двойственное впечатление. Иногда мне хочется сказать, что вся нынешняя мерзость пошла оттуда.» «Увы, сомневаюсь, – говорит третий, – что тот тип отношений людей, который здесь описан, будет на нашей территории возможен когда-нибудь ещё.» «Это было самое светлое время за последние сто, а то и больше лет» , – признаёт четвёртый. «Елки-палки, – восклицает пятый, – аж сердце защемило! Солнечное было время…»

С другой стороны, типовой современный упрёк в адрес шестидесятых – это упрёк в лживости, самообмане, губительной слепоте. Философ Андрей Ашкеров, человек, заведомо свободный от ностальгических воспоминаний – родившийся в семидесятых и заставший в самом начале своего формирования уже страну, шестидесятниками (как активным формирующим началом) оставленную, – пишет: «более антиисторического поколения, чем шестидесятники, просто не существует» . «Беспринципность», пишет он, «очень мешает» им «осознать свое место в истории. Кляня разжалованного корифея наук, шестидесятники не понимали и не понимают, что они и есть худшие сталинисты. И уж точно – самые прямые наследники Сталина. Ибо обязаны ему всем.»

Критик Кирилл Анкудинов, родившийся в последний год шестидесятых, называет шестидесятничество «самообманом и самоопьянением», которого он «не может принять» . Цитирующий его другой критик, умнейший и жёсткий Ян Шенкман подтверждает: это «по отношению к Окуджаве и другим шестидесятникам – в самую точку», даже при том, что «в этом самообмане и, чего уж греха таить, обмане аудитории много подлинного гуманизма» . Возьмёмся, мол, за руки, друзья, чтоб не пропасть и так далее. «Эта благостная атмосфера, – пишет Шенкман, – лжива от начала до конца, но «нас возвышающий обман» человеку испокон века милее правды. <…> Причина элементарно проста. О красотах слушать приятно, а о серьезных вещах: собственной никчемности, слабости, лицемерии, подлости – отвратительно. Вот Окуджава, как добрый человек, и стремился делать людям приятно, а не наоборот.» Поэтому нас, сегодняшних, «тошнит от ваших небес» , и это – самая достойная и именно этически значимая реакция на шестидесятническую сусальность.

Если что-то даже спустя полвека вызывает настолько резкие оценки и настолько сильные чувства, будьте уверены – речь идёт о чём-то очень важном. И настолько большом, что иначе, как в максимальной разнородности, оно и воплотиться-то не могло: не было среди «шестидесятников» с самого начала никакого единства.

«Шестидесятники» – то есть, если тут вообще возможно хоть сколько-нибудь обобщать, – носители характерных для времени ценностей, типов поведения, те, кто активно формировал физиономию времени, – и сами по себе – группа не просто очень разнородная, но и до поляризованности: до противоположности. То есть, три больших группы среди этих «детей ХХ съезда» примерно выделить можно. Это – демократические коммунисты и социалисты, – явно составлявшие большинство, – чьим идеалом был аутентичный марксизм и социализм с человеческим лицом (их интеллектуальными лидерами была совсем не однородная группа очень неглупых людей от Лена Карпинского и Отто Лациса до Эвальда Ильенкова и молодого Мераба Мамардашвили); либералы-западники, ярким выразителем духа которых был Василий Аксёнов, и традиционалисты-почвенники, как с религиозными, а то и эзотерическими обертонами (скажем, круг писателей, собравшийся вокруг Юрия Мамлеева), так и без оных (Василий Шукшин, Фёдор Абрамов, Василий Белов…).

А вообще они даже – не одно поколение. Если говорить о поколениях, то их по меньшей мере три, если не четыре, а может быть, и больше. Это – родившиеся в 1920-е, как Булат Окуджава, Михаил Анчаров, Андрей Синявский (и даже – в 1910-е, как Александр Галич, Юрий Любимов, Давид Самойлов, а поэт и главный редактор «знакового» издания тех лет, «Нового мира», Александр Твардовский – и вовсе в 1910-м, в последнем из «нулевых» годов ХХ века), в 1930-е, как Новелла Матвеева, Юлий Ким, Андрей Вознесенский, Владимир Высоцкий, в 1940-е, как Вера Матвеева, Сергей и Татьяна Никитины. Мне запомнилось, как к «поздним шестидесятникам» причислила себя однажды даже Вероника Долина, родившаяся и вовсе в 1956-м. Честно говоря, причастными к шестидесятничеству кажутся мне даже и мои ровесники, которые тогда родились и получили атмосферу и настроения этого времени в качестве своих исходных, жизнеопределяющих впечатлений. То есть, старшие шестидесятники годились младшим по меньшей мере в родители.

Дело здесь было, то есть, явно не в возрасте. Это целая культура с очень разными областями – которую, однако, что-то держит в единстве, помимо чисто календарных координат.

И русские (и прочие) националисты, о которых говорил и к которым уже тогда принадлежал нынешний соловей Генштаба Проханов, и юный собеседник Пастернака Андрей Вознесенский, призывавший убрать Ленина с денег и оставить его для сердец и знамён, и «инфернальные» литераторы круга Мамлеева – «субкультура одиночек» , и тоже в сущности одиночка, хотя совсем другого духа, Булат Шалвович, искренне певший тогда о «комиссарах в пыльных шлемах» и о том, чтобы взяться за руки и не пропасть по одиночке, – все они шестидесятники. И Новелла Матвеева со сказочной, выдуманной, книжной (а тогда-то казалось – настоящей) Европой её стихов и песен, и горький, пронзительный Галич, и мои молодые родители, не озабоченные тогда никакой политикой, оравшие песни под гитару, ходившие в дальние походы, отправившие на помойку хрестоматийных слоников и Большой Жёлтый Абажур из энергичного неприятия «мещанства» («Люди идут по свету, им вроде немного надо, была бы прочна палатка да был бы нескучен путь» – для меня это до сих пор песня об уделе человеческом, и почему-то очень грустная) – всё это шестидесятники.

Есть ли хоть что-то общее между всеми этими людьми, многие из которых, случись такая возможность, не только не поняли бы, но и попросту не приняли бы друг друга (ну, скажем, Галич и русские националисты!)? Да, наверное, есть. И, может быть, теперь, когда шестидесятые отодвинулись от нас на расстояние почти одной человеческой жизни, у нас появилось больше шансов понять, что же это могло быть.

Может быть, это – чувство того, что большая жизнь вокруг в некотором смысле – твоя, твоя лично, и она восприимчива к твоему воздействию, и ты можешь – нет, даже должен, её активно формировать? Что жизнь возможно устроить в свете важных для тебя ценностей – и что главное в ней задаётся не извне, а изнутри тебя самого, твоим участием, твоей инициативой? И ты сам, поэтому – важен. Вот такой, какой есть.

Знаменитая «солнечность» шестидесятых, которую уж столько раз упрекали в иллюзорности – не прямое ли следствие этого чувства?

А основная их интуиция, может быть – чувство того, что всё в мире устроится «правильным», должным, гармоничным образом, если только лично ты постараешься.

Уникальность шестидесятых, по моему разумению, в том, что они стали временем очень убедительной, очень естественной и очень сильно пережитой иллюзии конца иллюзий. (Кстати, это сегодня раздражает в шестидесятниках – тех, кого раздражает – едва ли не больше всего: обманывались, мол, по доброй воле обманывались, наивные, тогда как «мы» всё видим ясно. Ну-ну.) Люди хотели «правды» – причём по умолчанию подразумевалось, что правда не сможет не укладываться в наши ожидания, не сможет не соответствовать требованиям, например, гармонии, осмысленности, справедливости мира… Как-то само собой ожидалось, что «правда» будет если и не комфортной для человека, то во всяком случае – вполне человекосообразной и человекосоразмерной – и уж точно не сможет быть разрушительной для самого существа человека. Отсюда беспрецедентная, наверное, в отечественной истории открытость, доверчивость шестидесятых – та самая, которая так поражает нас сегодняшних в фильмах тех лет. За ней стояло чувство очень большой, априорной защищённости каждого человека и всех вместе. И поэтому, кстати, Варлам Шаламов, писавший именно о такой, разрушительной, нечеловекосоразмерной правде – знаковым человеком шестидесятых годов, шестидесятником не стал. Им стал Солженицын с «Одним днём Ивана Денисовича», – вроде бы на ту же, шаламовскую – лагерную тему, – концепция которого, однако, несоизмеримо более утешительна, – хочется сказать, конструктивна, но смысл примерно тот же: человек может всё пережить, если правильно организует себя внутренне, может всё обратить себе в смысл и рост. То была разлитая в воздухе латентная религиозность: громадная вера в мир, в его гармоничность и оправданность, в естественную возможность – ну разве только усилия приложить – торжества «справедливости» – такой справедливости, какой «мы» её понимаем. Победы добра над злом.

И не потому ли так рассыпалось шестидесятничество, когда – к концу шестидесятых – правда оказалась совсем не такой, как очень многие надеялись? Не поэтому ли конец шестидесятых – некалендарных, «долгих» – был, с большей или меньшей степенью интенсивности, пережит как катастрофа? (а о семидесятых, этой всеобщей веры лишённых, сложился устойчивый культурный миф как о «тупике» и «застое», как о времени «затхлом» и «выжженном» – хотя, и тут уж я могу вспоминать и свидетельствовать, – то было время настолько интенсивной внутренней жизни и культурной работы, которой и девяностым, и нулевым остаётся только завидовать. Парадокс, однако… Жаль, что это отдельная тема.) И бывшие шестидесятники – даже те, кто в шестидесятых был единомышленниками – уже никогда потом не находили между собой прежнего, естественного согласия.

А что – ведь пропали же по одиночке. В самом деле пропали.

То, что шестидесятые и сегодня – тому множество свидетельств – так задевают – совсем неспроста. Киновед Александр Шпагин не так давно рассказывал на «Эхе Москвы»: «<…> когда я общаюсь со своими студентами, я все время показываю фильмы 60-х годов. Наибольшую актуальность сегодня и наибольший запас прочности имеют, все-таки, картины 60-х годов, а не 70-х. 70-е кажутся достаточно устаревшими <…>. А здесь они сами находят немереное количество именно смыслов. И то, что им актуально, то, что им ценно именно в кинематографе 60-х годов.»

С чего бы это, как не с того, что шестидесятые по сей день – стимул выработки некоторого человеческого ресурса? Не столько – и даже не в первую очередь – политического, сколько этического. (Впрочем, мне всегда казалось, что политическое в своём настоящем смысле – всего лишь разновидность этического).

Есть по меньшей мере одно открытие шестидесятых – не умозрительное, но прежде всего эмоциональное, эдакое перераспределение чувств, – которое и по сию пору видится мне (впрочем – воспитанной шестидесятыми и наследующей им) очень важным. Это – ценность и осмысленность частной жизни, частного единичного существования, причём, однако, не самих по себе, но встроенных в общие перспективы. Активное насыщение личного – надличными смыслами, притом такое, что личное само по себе не теряется и не обесценивается. И ещё – чувство братства всех, в конечном счёте, людей, – которое кажется мне принципиально важным, даже если оно иллюзорно и утопично – а может быть, впрочем, именно поэтому. И ещё – чувство того (уверенность в том!), что жизнь возможно и должно активно формировать. Не только собственную – она, при всей её ценности и осмысленности, лишь промежуточная остановка – а именно общую. Взяться за руки и не пропасть по одиночке.

Утопичность, создаваемые ею напряжение и динамика кажется мне (может быть – тоже наследие шестидесятых?) жизненно необходимым компонентом всякой культуры. Она нужна, чтобы задавать планку, чтобы стимулировать человека к самопревосхождению.

Стремление к «правде» (как и способность её, эту конечную правду, вынести) – это тоже своего рода утопия. Но без неё, подозреваю, не будет ни самой правды, ни какого бы то ни было движения – кроме движения к распаду.

«Шестидесятничество» – это, однако, по сию минуту вызов: смысловой комплекс, раздражающий, провоцирующий, которому предстоит ещё долго толкаться в русской исторической памяти, заставляя вновь и вновь вырабатывать отношение к нему, а значит, к самим себе и к собственной истории. Раз состоявшись, шестидесятые теперь уже – навсегда.

Мар 27, 2010Ольга Балла
Поддержать Рабкор.ру
Твитнуть
27-3-2010 Авторские колонки115
Фото аватара
Ольга Балла

Редактор отдела философии и культурологии журнала «Знание-Сила». Автор более 600 публикаций в бумажной и электронной периодике, в научных и литературных сборниках.

Женщина в зазеркальеВосстановление
  См. также  
 
Способ думать о написании
 
Демократический социализм может сделать либеральные права реальными
 
Мировой голод
По всем вопросам (в т.ч. авторства) пишите на rabkor.solidarity@gmail.com
2022 © Рабкор.ру