Показательно, что про модернизацию отечественные лидеры заговорили в связи с кризисом. Вернее, не совсем так. Говорили у нас про модернизацию давно и много. И во времена Ельцина и в годы президентства Путина тема эта периодически мелькала в речах разного уровня начальников и приближенных к Кремлю экспертов. Помню, в ельцинские времена кто-то даже придумал ни больше, ни меньше – «олигархическую модернизацию». Почему бы и нет? Если сегодня нам политики «Единой России» предлагают модернизацию «консервативную», то почему десять лет назад не быть модернизации олигархической?
Однако разница все же есть. Если раньше про модернизацию страны говорили просто так, то сейчас власть сформулировала это как задачу, в которую, похоже, некоторые представители правящих кругов даже искренне верят. Однако остается самый сложный вопрос: а что они имеют в виду под «модернизацией»?
При чтении речей и документов возникает представление, что модернизированная Россия – это такая же точно страна, как и теперь, только всюду стоят компьютеры, дороги приведены в порядок, чиновники, если и берут взятки, то умеренно и потихоньку, а кругом – нанотехнологии. Или еще какие-нибудь научные достижения.
Почему-то подобная картина будущего вдохновения не вызывает. И неудивительно, что попытки мобилизовать массовый энтузиазм лозунгом модернизации оказываются неудачными. Уж слишком он абстрактен. Модернизация вообще не может быть лозунгом, она должна быть практикой.
Если говорить о реальных задачах, которые стоят перед страной, то они, на первый взгляд, выглядят достаточно просто: восстановление промышленного потенциала на новой технологической основе, возрождение научных учреждений, находящихся в упадке, ориентация на новые задачи развития, скорее всего, связанные с новой энергетикой, экологически чистыми и безотходными производствами, ростом производительности труда, новым транспортом. Иными словами, не повторять то, что уже сделано где-то в другом месте, а делать то, на что существует глобальная потребность. Только так можно создать успешную новую экономику в современном мире. Другое дело, что и повторение некоторых чужих достижений нам бы не повредило. Например, если мы выйдем на западноевропейский уровень энергосбережения в России, это изменит очень многое в нашей экономике и жизни. Но для этого, опять же, нужны не масштабные дорогие проекты, столь любезные сердцу наших чиновников, а кропотливая работа над множеством мелких проблем. И задача государства – эту работу на местах стимулировать и поддерживать.
Однако вот тут-то и возникает главная неприятность. Даже если все эти простые и легко формулируемые задачи будут приняты к исполнению нынешней политической системой, ничего не случится. Поскольку система построена для того, чтобы воспроизводить себя, защищать себя, повторять себя. В этом ее суть, смысл и цель. А потому самые искренние благородные инициативы уходят в песок всякий раз, когда возникает потребность что-то менять. А как произвести радикальную модернизацию всего, ничего не меняя – в этом и состоит квадратура круга современной российской бюрократии.
Разумеется, политическая реформа тоже фигурирует в повестке дня кремлевского руководства, о чем нам в президентских посланиях и статьях сообщалось уже несколько раз. Однако и тут похвастаться нечем. Многократность повторения свидетельствует в основном о том, что слова не дают никакого эффекта. И не дадут. Ибо политические процессы невозможно стимулировать уговорами.
Президент может снова и снова рассказывать нам про реформу Министерства внутренних дел или призывать новых людей прийти в систему государственного управления с новыми идеями. Но откуда эти люди возьмутся? Проблема, конечно, не в физическом отсутствии – людей в стране намного меньше не стало, хоть смертность у нас много лет и превосходит рождаемость. Но новые люди, которые могут прийти в государственную систему сейчас, будут, как близнецы, похожи на старых. Поскольку не меняется сама система. Можно говорить много хороших слов, но они пусты. Для участия в современной официальной политике могут быть только два вида мотивов – жажда власти и жажда денег. На самом деле в политике, даже в бюрократии, могут быть совершенно иные мотивы. Хотя бы пресловутая «этика общественной службы». Но она не может родиться вне системы и быть привнесена туда извне – если только саму систему не разрушает революция. Значит, эту этику должна выработать сама система? Получается заколдованный круг: без новых людей не сменишь систему, а не сменив систему, не получишь людей.
В советское время политические структуры – те самые партия и комсомол – служили каналами для отбора и мобилизации кадров, имеющих определенные взгляды, правила, идеи и принципы. Система год от году работала все хуже, но заряда революции 1917 года хватило на ту самую «советскую модернизацию», по которой все до сих пор ностальгируют. В любимых либералами западных демократиях эту же функцию выполняют структуры гражданского общества. Они тоже деградируют буквально у нас на глазах, но как-то еще работают. В России нет ничего. Бюрократия обращается к обществу с просьбой о помощи, но сама же лишила общество механизмов, структур и институтов, с помощью которых оно могло бы позитивно реагировать на призывы власти. А если честно, то сегодня общество – включая его низы – куда консервативнее, чем та самая власть… Чиновники хоть на словах являются сторонниками перемен. Для большинства граждан страны единственная цель – снова начать жить как до кризиса. Даже если на самом деле жили плохо, и прекрасно это сознают. Впрочем, к счастью, данная цель недостижима.
И все же самая главная ловушка, связанная с идеологией модернизации – не политическая, а социальная. Даже самый отчаянный консерватор в глубине души догадывается, что перемены в политической системе назрели, что невозможно идти в будущее с государственной машиной, принципиально враждебной всему новому.
Но есть нечто, гораздо более трудное, гораздо менее привлекательное – как для чиновников, так и для большинства населения. А главное – совершенно неприемлемое, недопустимое, немыслимое, страшное и отвратительное для либеральной оппозиции. Необходимость радикального изменения самого общества, его социальных структур, правил, образа жизни, ценностей и принципов. Существующая в обществе система господствующих интересов не нуждается в переменах, ибо нашим элитам и без того хорошо. А перемены могут только поставить под вопрос их прибыли, привилегии и власть. Если бы это было иначе, пресловутая модернизация состоялась бы уже много лет назад, благо материальных ресурсов для нее более чем достаточно.
Короче говоря, российский капитализм в том виде, как он исторически сложился, с модернизацией несовместим так же, как он несовместим и с демократией. Органически. Радикальные перемены разрушают существующую структуру интересов, обесценивают капиталы, перераспределяют ресурсы и поглощают прибыли. Для нашего периферийного капитализма модернизация, проведенная всерьез – это как травма, несовместимая с жизнью.
Успех советской модернизации был обеспечен тем, что она порвала с логикой капитализма, заставив общество, пусть на какое-то время, развиваться по иной логике. Советский Союз не победил капитализм, но он показал, что можно иначе.
Далеко не всегда разрыв с социальной и политической логикой капитала означает полный разрыв с капитализмом, тем более разрыв окончательный. Но в любом случае эта работа просто не может быть сделана ни самим капиталом, ни его верными поклонниками и слугами. И русские либералы в этом плане еще хуже русских бюрократов.
И до тех пор, пока мы снова не решимся «идти другим путем», «делать иначе», пока логика капитала остается для нас единственно возможной и единственно мыслимой, о модернизации лучше забыть.