Год постоянных разговоров о кризисе возрождает качественную дискуссию о левой идее в политике. Зачастую не публично, но в кулуарах и намерениях. До XI съезда даже «Единая Россия» порой проговаривала свою миссию как социальную. Потом, правда, стала называть себя исключительно консервативной, но сам факт показателен.
Конечно, левые политики, мыслители и публицисты существовали в публичном поле России и до 2009 года. Дело скорее не в персонах, а в специфике восприятия. Левая мысль маркировалась как маргинальная, и ее преследовали самые разные мифы общественного сознания.
Первым, конечно, был и остается миф о связи левого и советского. Если в мировой практике именно социалистические и коммунистические идеи традиционно трактуются как идеи, связанные с будущим, с изменением существующего строя, с критической теорией, то в бывшем Советском Союзе – всё наоборот. И соответственно, только сейчас мы подходим к тому, что соответствие, пусть и условное, «правый – консерватор» начинает работать и в России.
Понятно, почему КПРФ, например, никогда не старалась развенчать этот миф о «левый и компартия – близнецы-братья». Миф о дешевой колбасе, больших деревьях и определенности мира позволяет привлекать большую часть самой активной части российского электората, то есть людей старше 50. Иная трактовка левой мысли в такой ситуации просто невыгодна.
Какое-то время Коммунистическая партия РФ пыталась привлечь молодежь. Они выбрали достаточно сильный ход: «гламуризацию» коммунистической эстетики. Действительно, эстетика впечатляющая, интерпретаций может быть множество, политические коннотации очевидны. Но партии «бабушек и внуков» не получилось. Идеологи КПРФ забыли, что «гламуризация» – это всегда упрощение. По сути, сам стиль гламура (в его предыдущей «инкарнации» – рококо) наследовал более сложному барокко, существенно упростив его, сделав более плоским, в чем-то менее вычурным и отчасти более гармоничным. Так произошло и с эстетикой «младокоммунистов».
Поражение этой идеи стало для меня очевидно 7 ноября 2009 года на коммунистическом марше. Красивые мальчики и девочки в буденовках и с красными флагами вышагивали по Тверской и на вопросы о том, что послужило предпосылкой для формирования столь однозначно определимой эстетической и политической позиции, а вернее, почему они тут собрались и вышагивают, смущенно путались в показаниях и выдавали чаще всего бойкое «Мы за Россию, за родину, хотим справедливости». Стоит отдать должное другим организациям левого толка, которые были на том марше: среди их участников встречались куда более вменяемые и говорящие персоны.
Слово «справедливость», впрочем, было использовано другой партией, которая постепенно формирует свой образ «новой левой». При странном пока составе членов, она, к слову, играет важную общественную роль: легитимирует левое как не только советское.
Но, продолжая говорить о «левых мифах», мы придем ко второму «пугалу» современной российской действительности: европейскому. Что знает средний интеллектуал о европейской левой мысли? Франкфуртскую школу, Бадью, Альтюссера, Хабермаса. Далее – исследователей из стран «третьего мира», в качестве популярного дополнения – Валлерстайн. Неполный список, но это уже неплохо. Но что знает о западной левой идеологии средний обыватель? Швеция, Франция, феминистки, движения за права ЛГБТ-сообщества(а проще говоря, геи и лесбиянки), маргиналы, Партия пиратов и греческие анархисты. И из множества СМИ пугающие факты и цифры: о неграх в той же Франции, о росте числа самоубийств в Северной Европе, о падающей численности населения и прочая, и прочая. Главные страшилки: «шведская семья», то есть падение нравов, и расцвет феминизма – женщины, испуганно шарахающиеся от поданной при выходе из машины руки и пишущие иски в суд после каждого комплимента начальника. И неважно, что последнее процветает и в Америке, все это оказывается в общественном сознании следствием тлетворного влияния левого Запада.
Конечно же, масс-медиа не пытаются показать ситуацию в ее глубине. Ведь, в самом деле, во Франции много, очень много чернокожего населения. И с рождаемостью в Европе очень плохо. И институт семьи там переживает кризис, а вернее, переосмысление, и феминистки действительно впадают в крайности, и пиратство легитимирует себя на политическом уровне. Просто всё это – вполне логичная политика. Европейцы прекрасно знают о своих проблемах. Идеология толерантности связана отнюдь не только с христианской моралью и постепенным расширением представления о том, что есть человек (хотя и это важные факторы). Объясняясь метафорически, мы можем сказать, что эти факторы являются залогом того, чтобы не допустить Нового Средневековья в том случае, если Европу ждет судьба Рима. Передать культуру, если не через прямых потомков, то через культурное наследие. Сделать ее понятной, нужной, не допустить исчезновения цивилизации.
В России об этом стараются не думать. Джеймс Александер, путешествуя по нашей стране в позапрошлом веке, извинял все странности российского быта тем, что страна еще очень молода. Он полагал, что до Петра на этих землях было полное варварство и потому не стоит спрашивать с русских столько же, сколько с европейцев.
Но для современной России, которая вроде как отсчитывает свою хронологию с Рюрика, достаточно странно на фоне общеевропейских тенденций «молодиться» и быть уверенной в том, что в нашей-то стране все только начинается. В том числе – быть равнодушными к левой мысли Запада.
Однако левая Европа пугает среднестатистического россиянина не меньше, чем наследие СССР. На пути левой мысли в России стоят даже не столь политические, сколько информационные преграды. И пока не появляется мощный демифологизатор, который показал бы, что социализм – это не дешевая колбаса, но и не воинствующие лесбиянки, а нечто значительно более глубокое.
Российским левым нужна широкая апологетическая кампания, показывающая, что изменения возможны, они потребны и хороши. Более того, что такие изменения могут происходить не только с помощью революции (еще одна «страшная левая сказка»), но и с помощью политического и общественного диалога. Но язык и тон разговора на эту тему пока не находится. Видимо, требуется особая, левая «модернизация».
