О минусах сциентизма
Часто встречаешь так называемый сциентизм — нерассуждающую веру в то, что общественные и/или экологические проблемы решаются технологиями. Особо токсичный вариант: решать предлагается с помощью технологий, ныне отсутствующих, существующих пока что лишь в виде общего принципа (или первых попыток к ним подступиться) при крайне высоких шансах на то, что есть принципиальные трудности движения в эту сторону. И из подобной мечты ничего не получится, как минимум в приемлемый срок.
Идёт вымирание видов? Вместо взятия под охрану, восстановления местообитаний, наконец, разведения в неволе, возлагаются надежды на стартап, который восстановит мамонта вырастив его яйцеклетку в слоне. Разговоры об этом идут уже лет 10 как, хотя сразу понятны трудности такого подхода, делающие его неосуществимым.
Ответы студентов, слушавших курс охраны природы на биофаке МГУ, на вопросы о способах восстановления исчезающих видов показывают, увы, что слишком многие (до трети-половины) верят в реальность их восстановления мерами генетической инженерии — и дорогими, и пока что отсутствующими, забыв про куда более дешёвые и, главное, действенные способы охраны местообитаний видов, ещё не успевших вымереть, и природных биомов, оказывающихся под угрозой уничтожения. Хуже того, эти надежды социально опасны: они успокаивают и отвлекают людей, которые могут требовать создания заповедников, бороться против угроз выживанию исчезающих видов.
Следующий пример. Женщин при капитализме дискриминируют, для них выше риск безработицы и хуже карьерные возможности.
Феминизация бедности и безработицы — явление, общее для всех стран капитала, присутствующее и в самых эгалитарных обществах вроде шведского. В противоположность соцстранам 1960-х — 1970-х годов там до сих пор разделённые рынки труда, и «женские» профессии предсказуемо менее престижны/хуже оплачиваемы.
При капитализме полноценен лишь труд на себя и за деньги; действия на общее благо, хоть расхваливаются на словах, всеми акторами «свободного рынка» (и собственниками, и работниками), воспринимаются как уязвимость и используются в конкуренции, чтобы ущемить всю группу людей, маркируемую их совершением. И в первую очередь это касается деторождения и воспитания детей во младенчестве. В «производстве» новых людей первое незаменимо вовсе, второе — в значительной мере, почему при капитализме то и другое кладёт на всех женщин стигму, которую они не могут избыть: какое образование ни получи, в какой профессии ни работай, везде:
1) увольнения с безработицей феминизированы;
2) рынок труда в целом структурируется так, что женщин «выпихивают» из престижных профессий — в непрестижные, низкооплачиваемые; из занятых — в безработные; с работы — в домашнее хозяйство;
3) стигматизация распространяется на всех женщин: ко всем им относятся так, будто они предназначены (природой ли, богом ли — всё едино) для «дома и семьи», не для самих себя.
И общество, и начальники думают «всё равно уйдёт рожать»? Надо создать искусственную матку, и проблема исчезнет! На деле исчезнет она только если бороться за равенство, давая по рукам за каждую попытку дискриминации, как было в СССР и других соцстранах. Особенности человеческого воспроизводства (гемохориальная плацента и отличные от прочих млекопитающих подробности имплантации) делают искусственную матку особенно трудной, практически неосуществимой.
Какие-то результаты получены лишь на мышах, опыты с более крупными животными лишь «на очереди» (поскольку имитируется работа не только матки, но всего организма матери), клинические испытания на людях предполагаются «не раньше 2030 г.», притом что неизвестно, как преодолеть проблему, по крайней мере сейчас непонятно, как двигаться к этой цели.
Больше того, когда технология уже есть — создана наукой, тиражируется промышленностью и может быть применена в обществе, испытывающем проблему, критически важными для успеха оказываются социальные обстоятельства или политические последствия её применения. Так произошло с «золотым рисом» (на Филиппинах и вообще), со «Спутником V» в РФ и т.д. Значительная часть населения (или, что хуже, целевая группа процесса внедрения) откровенно не верит в доброхотность крупного бизнеса, аффилированных с ним властей, учёных, пренебрегающих мнением всяких-разных туземцев, и (как пишут клеветники) у них есть для это основания. А, значит, узким местом внедрения оказывается проблема из области не естественных наук, а наук о культуре и/или политике[1].
Не претендуя на лавры пророка, можно сказать, что в современном обществе появление сколько-нибудь рабочих вариантов искусственной матки (скажем, кювет для выхаживания недоношенных, только с ещё более ранних сроков) немедленно превратит их в ещё один вид суррогатного материнства. К ним «подключат» организм женщины (понятное дело, из бедняков, вынужденных зарабатывать таким образом в странах третьего мира), чтобы он выполнял всю необходимую плоду «физиологическую работу».
Донелла и Деннис Медоуз прямо писали, что распространение любой технологии определяется не её достоинствами в решении конкретной проблемы, и не остротой последней, а «временем задержки», созданным общественно-политическим контекстом её появления, распространения и применения. И если мы хотим ускорить решение проблемы, действовать должны не учёные, а общество — в рамках политики, общественного давления в сторону сокращения времени задержки для тех решений, которые уже есть.
«Чаще всего модель World3 упрекали в том, что она недооценивает мощь технологий и не учитывает способность свободного рынка адаптироваться к обстоятельствам. Действительно, в исходную модель World3 мы не включали отдельные циклы, описывающие технологический прогресс, который мог бы автоматически решить все проблемы, связанные с экспоненциальным ростом экологического следа. Это было сделано намеренно, поскольку мы и тогда не верили, и сейчас не верим, что такие технологические прорывы могут возникнуть сами собой или в результате саморегуляции свободного рынка. Развитие технологий может быть впечатляющим и даже достаточным, но только если в социальной сфере будут приняты определённые решения и если будут желание и средства воплотить их в жизнь. И даже если всё сложится именно так, всё равно желаемые технологии будут появляться с существенным запаздыванием. Таков наш взгляд на мир сегодня, и таким же он был 30 лет назад. Именно это представление нашло отражение в модели World3…»
«Для многих экономистов технология — это отдельный коэффициент в полном варианте производственной функции Кобба–Дугласа. Он работает автоматически, без запаздывания, каких-либо ограничений, дополнительных расходов и даёт только желательный эффект. Неудивительно, что экономисты так слепо верят в потенциал технологий для решения проблем человечества! Однако в „реальном мире“ у нас нет технологий с такими волшебными свойствами. Разработки, которые нам доступны, направлены на решение конкретных проблем; все они стоят денег и требуют длительного времени на создание и внедрение. После того как пригодность технологии доказана лабораторными методами, нужно определённое время, чтобы получить средства на внедрение, нанять рабочих, персонал по продажам и обслуживанию, задействовать маркетинговые и финансовые механизмы, и только тогда разработку начинают применять повсеместно. Часто наряду с полезным эффектом наблюдаются и негативные, неожиданные побочные эффекты, проявляющиеся со временем. А лучшие технологии ещё и защищают патентами. Их держатели ревностно следят за тем, чтобы за использование платили высокую цену, и часто выставляют дополнительные условия, ограничивающие широкое применение новых разработок»[2].
Частный случай, показывающий справедливость этой цитаты, — известная закономерность «летящие гуси». Она объясняет, почему у стран третьего мира не получилось воспользоваться преимуществами отсталости, отлично известных экономистам, и с опережением развить у себя передовые для своего времени производства.
В 1960-х годах, когда только-только стали воспринимать происходящее с биосферой как глобальный экологический кризис, многие учёные (а не только писатели-фантасты и футурологи) говорили, что лет через 10–20 уже будут искусственная пища, искусственная почва, и острота кризиса спадёт. Сейчас, 50 лет спустя, мы видим, что в эту сторону не сделано ни одного шага, кризис же разрастается вширь и вглубь, проблемы усугубляются. Всерьёз обсуждалась даже такая фантастика, как создание куполов над городами с организацией газообмена, удалением загрязнений, регенерацией чистого воздуха техническими средствами, как на подводных лодках (искусственный климат).
Сциентизм работает как религия: успокаивает, расслабляет отвлекает от общественного давления, без которого соответствующие проблемы не решить. Только оно сокращает запаздывание между изобретением, внедрением кое-где и массовым распространением полезной технологии. А именно этот период запаздывания оказывается критически важным. Всё, что относится к науке и технологии (открытия, их промышленная реализация, кадры, система обучения и пр.), обычно уже есть в момент, когда проблема начинает беспокоить общество.
Как я люблю говорить, преподавая охрану природы, все нужные знания, техника, кадры, методы для решения экологических проблем уже есть, препятствия лишь социальные и политические — нужно разобрать или сломать стену, возведённую выгодополучателями на пути действительного решения проблемы. И сциентизм панчинского образца здесь оказывается опиумом народа.
Как писал о религии немецкий романтик барон Новалис: «Их так называемая религия действует, как опий: она завлекает и приглушает боли вместо того, чтобы придать силы» («Ihre sogenannte Religion wirkt blos, wie ein Opiat: reizend, betäubend, Schmerzen aus Schwäche stillend», сборник «Цветочная пыльца»). Отсюда марксово определение религии как «опиума народа», «вздоха угнетённой твари» и «сердца бессердечного мира».
Единственный выигрыш от данной ситуации — на ней зарабатывают авторы, представляющие такого рода маниловщину как научпоп, но все прочие в проигрыше, особенно усердные читатели таких книг.
Хуже того, подобный сциентизм не- или даже антинаучен. В науке нельзя объяснять непонятное неизвестным, между объясняемым и объясняющим не может быть никаких умственных построений, даже самых правдоподобных гипотез, эти воздушные замки ведут к ошибкам «от логики». Теория исследователя не может отрываться от разбираемых им феноменов реальности даже на шаг, и этого же требует научный подход к обычной жизни (или общественной деятельности), её надеждам и ожиданиям. Как хорошо пишет Вацлав Смил, большая беда современного общества — вера в открытия, которых ещё нет, мешающая мобилизации для решения тех же проблем средств, имеющихся в наличии, т.е. так, как работают биологическая или социальная эволюция: шьют из готового.
«При анализе прогнозов будущих технологических прорывов уместен скептицизм. От колоний на Марсе до самоуправляемых автомобилей: история изобретений полна обещаний, которые могут быть исполнены лишь в очень далёком будущем (если вообще будут реализованы). Нам следует найти баланс между долгосрочным стремлением к инновациям и улучшением того, что мы знаем и чем обладаем сегодня.
…
Я убежден, что обеспечение всеобщего доступа к уже известным и существующим улучшениям может принести больше пользы большему количеству людей за более короткий период времени, чем чрезмерная концентрация на изобретениях и надежда на то, что они принесут чудесные прорывы. Это не аргумент против решительного стремления к новым изобретениям, а лишь призыв к балансу между поиском потрясающих будущих открытий и внедрением хорошо освоенного, но все еще далеко не повсеместно применяемого понимания свершившихся достижений» (подробнее см.: И на Марсе не будут яблони цвести, в Big Think).
UPD. Интересно бы выяснить, с ростом уровня общего образования и/или доли лиц с высшим образованием в обществе возрастает ли доля тех, кто готов на сциентизм повестись, или она постоянна? Она точно не падает, что уже плохо — даже лучшее образование в массе не даёт умения мыслить системно и самостоятельно.
[1] Беда с «золотым рисом». URL: https://m.vk.com/wall187880884_4169 .
[2] Донелла Медоуз, Деннис Медоуз, Йорген Рандерс. Пределы роста. 30 лет спустя. М.: изд-во «Бином», 2014. С. 258–259, 268.
