Как читать Делёза и Гваттари
В чём были правы и в чём ошибались французские философы? Почему Делёз не был постмодернистом, а материалистом и диалектиком? И как понять его и Гваттари тексты обыкновенному читателю?
Введение
Философские идеи французских философов Жиля Делёза и Феликса Гваттари сегодня является чрезвычайно распространёнными. Вместе с тем популярность их идей не делает их более понятными, доказательством чему служит великое множество мизридингов и кривочтений их текстов, которые едва ли не каждый толкует по-своему. Причём трактовки зачастую разнятся как противоположные: кто-то считает, что Гваттари и Делёз были выдающимися материалистами, повлиявшими на развитие наиболее передовых областей науки и техники; кто-то полагает, что они были субъективными идеалистами, метафизиками и мракобесами, намеренно написавшими свои книги туманно и замысловато.
Поскольку многие товарищи давно интересуются, что как следует понимать содержание основных текстов Делёза и Гваттари, каково было их отношение к материализму, диалектике и иным вещам, а также насколько адекватными являются их расхожие трактовки, я решил написать об этом предварительные замечания. Для полноценного обзора их идей следовало бы начать с их основного совместного труда – трёхтомника “Капитализм и шизофрения”, включающего “Анти-Эдип”, “Тысячу плато” и “Что такое философия?” Последний труд иногда рассматривают отдельно, поскольку к моменту его написания Гваттари уже серьёзно болел, но всё ещё интенсивно переписывался с Делёзом, так что он сам настоял на включении его в число авторов. Однако столь подробное рассмотрение, в котором можно было бы разобрать как идеи самих французских философов, так и идеи их интерпретаторов, заслуживает скорее книги чем статьи. К тому же надо иметь в виду известный закон эволюционной диалектики: несовершенный носитель функции как правило лучше его отсутствия. Поэтому если сложные философские тексты не поддаются прочтению и изложению сразу, будем читать и разбирать их поэтапно.
- Туманность стиля
Стиль написания книг Делёза и Гваттари, равно как стиль написания текстов Гегеля, Хайдеггера, Лакана, Канта и прочих выдающихся философов, для стороннего читателя может представляться туманным вследствие большого числа различий, имеющих в них место. В письме “О философской практике, ч.1” я отмечал, что подобный стиль закономерно возникает в цикле перехода от ясного как понятного самого по себе к тёмному как непонятному самому по себе, от них к отчётливому как понятному в сравнении с другим, и от них к туманному как непонятному в сравнении с другим при увеличении числа различий. Следующее за туманным текстом прояснение ни в коем случае не является выражением стремления к популяризации, состраданием к наиболее безграмотным читателям и тому подобных социальных мотиваций, внешних по отношению к предметной логике самого философского рассуждения. Проясняющее упрощение, снимающее достигнутую сложность в философии необходимо, чтобы перейти к следующему витку спирали развития, а популяризация здесь возникает в качестве побочного, хотя и необходимого результата. Вместе с тем это такая побочность, которая играет существенную роль в сопряжении мыслительного и социального существования философии, гипотетически позволяя образовать гиперцикл, воспроизводящий условия своего воспроизводства.
Другой момент – можно сказать, что Делёз и Гваттари написали свои труды специально туманным стилем, чтобы их могли понять только достаточно умные читатели, которые априори будут их единомышленниками – а дураки, реакционеры и враги прогресса ничего не поняли и не смогли бы помешать реализации их идей. В статье “Философия и публичность” я привожу список из десяти философов, от Пифагора до Делёза, каждый из которых тем или иным способом тихарился, максируя свои мысли от широкой публики и тогдашних репрессивных структур. Можно привести пример Декарта – в целом весьма ясного философа – опасаясь инквизиции, он включил в свою систему философского бога как персонифицированный гарант достоверности познания. Или как Ильич, Грамши и Лифшиц шифровались от царской, фашистской и сталинской охранки. Подобных примеров можно привести множество. А поскольку коммунизм ещё не наступил, то подобная тенденция в философии закончится ещё явно не сегодня и не завтра, так что надо привыкать читать сложные тексты без упрощения, чтобы иметь возможность отличать своих от посторонних.
Тем самым, стиль Делёза и Гваттари, как и любых других крупных философов, является недоступным пониманию сторонних читателей и по объективным, и по субъективным причинам.
- Делёз и диалектика
Ситуация с диалектикой в текстах Делёза является довольно спорной, поскольку сам он занимал в этом вопросе путанную и непоследовательную позицию. То же относится и к соотношению идей Делёза и Гегеля: в расхожей литературе можно встретить рассуждения, будто негативность и диалектика Гегеля давно опровергнуты, и современный делёзианский материализм опирается на идеи Спинозы и Ницше, взамен отрицания объясняя движение материи через аффирмацию или утвердительность, что суть одно и то же. Подобные рассуждения на мой взгляд являются домыслами и легко опровергаются.
Дело в том, что диалектика в тот период во Франции распространялась главным образом в субъективистско-экзистенциальной трактовке Александра Кожева, как идея борьбы раба и господина за признание, от чего открещивались не только Делёз с Альтюссером, но и все советские и просоветские марксисты.
Отсюда произрастает двойной мизридинг Гегеля и Спинозы во французском постструктурализме, прежде всего – у Делёза и Альтюссера: будто бы Гегель развивает тотальную и негативную диалектику, в которой все вещи существуют исключительно через отрицание – а Спиноза развивает открытую и позитивную философию, в которой все вещи существуют исключительно через утверждение или аффирмативность.
В действительности, перед нами классический пример дурно сконструированной “бинарной оппозиции”, в которой одна сторона характеризуется как исключительно позитивная, а другая – как негативная. Иначе говоря, перед нами пример методологической ошибки. Но является ли эта ошибка также и онтологической?
По мнению Спинозы, прежде всего существует природа как актуально-бесконечная субстанция, в которой всё возможное реально в любой момент вечности. Данная трактовка является материалистической, воспроизводя идею античных атомистов об изономии, или реальности всего возможного: в беспредельном космосе Демокрита и Эпикура в любой момент существует бесконечное множество всех возможных комбинаций атомов и пустот, замкнутых в цикле вечного возвращения.
Однако эти комбинации, наблюдаемые эмпирически и доказываемые теоретически, всегда существуют каким-то определённым способом – а именно, способом, к которому их определяет субстанция. Спиноза выражает эту мысль как omnis determinatio est negatio – всякое определение есть отрицание – а это значит, что вся действительность состоит из отрицаний. Из признания этого очевидного факта и вырастает гегелевская философия как рефлексия над спинозизмом: атрибуты субстанции, неподвижные и внеисторичные у Спинозы, у Гегеля берутся в процессе становления и взаимного выражения – атрибут бесконечного мышления в Науке логики; атрибут бесконечного протяжения в Натурфилософии; наконец корпус наук о Духе – исследование их взаимного выражения с точки зрения мышления, в чём и заключается гегелевский идеализм.
Сам Спиноза, впрочем, относил отрицательность к конечным модусам, полагая бесконечность как “абсолютно утвердительное”, откуда и произрастают ошибки Делёза и особенно его последователей и последовательниц относительно понимания диалектики. В действительности ясно, что бесконечное континуальное, которое Спиноза, Делёз и делёзианцы любят противопоставлять дискретным определениям, есть лишь отрицание отрицания – то есть такое множество отрицаний, в которых отрицательность стала индиффирентной, благодаря чему между дискретным и континуальным устанавливаются отношения взаимного отрицания.
А это значит, что диалектика, выгнанная Делёзом в дверь, через окно пролезла в основную делёзо-гваттарианскую схему четырёх аспектов сборки, на которой картированы основные пары диалектических противоположностей и их пересечения.
Иначе говоря, поскольку диалектика, негативность, присуща самим вещам, то и из сильного философского текста она не устранима – так как сильный философский текст, в отличие от “сильного” по мнению некоторых безграмотных маркетологов – это такой, который благодаря богатству терминов и ссылок можно интерпретировать и развивать множеством разных способов, и чем больше, тем лучше. Иначе говоря, чем в нём больше актуальных частей и чем они разнороднее, и чем более изысканным способом они друг с другом соединены – тем шире и насыщеннее его смысловое поле интерпретации.
В целом, поскольку на каждое заявление Делёза об ошибочности диалектики в его тексте приходится по несколько вполне диалектических и материалистических положений, то и верить ему в этом вопросе стоит не всегда. Можно даже составить список противоположностей, в которых Делёз путает так же, как и с негативностью:
- Абстрактное понимание противоположности утверждения отрицанию – тогда как очевидно, что логически – а следовательно и фактически, всякое утверждение есть отрицание отрицания;
- Абстрактное понимание противоположности континуального и дискретного – тогда как фактически на схеме сборок они даны конкретно и адекватно;
- Абстрактное понимание противоположности общего и отдельного (обычный перевод как универсального и сингулярного соответственно запутывает понимание) – тогда как фактически на схеме сборок они даны конкретно и адекватно;
- Абстрактное понимание различия двойственности и множественности – причём двойственность соотносится с противоположностями, диалектикой и Гегелем, а множественность соотносится с ризоматичностью и спинозистской утвердительностью, о которой уже сказано выше. При этом фактически задействуемые в текстах Делёза и Гваттари множества противоположностей из различных областей науки, искусства, политики и иных форм движения материи позволяют конкретизировать обсуждаемый предмет.
- Абстрактное понимание различия развитие и становления – причём под развитием они подразумевают целесообразный процесс в смысле гегелевской телеологии, а под становлением – ненаправленный процесс блуждения материальных потоков и пространств друг в друге. Что с точки зрения Гегеля представляет собой указание на то, что основанием для телеологии является соотношение химизма и механизма, то есть системы с интегрированными и дезинтегрированными частями. Из чего в свою очередь следует, что ни Делёз, ни особенно современные “делёзианцы” не читали и не поняли 2-й отдел 3-го тома “Науки Логики”, в котором идёт речь об объективности, распадающейся на три момента: механизм, химизм и телеологию.
- Вследствие перечисленного – абстрактное понимание природы противоречия. Это наиболее слабый момент делёзианского материализма, нестыковка в его системе: фактически сборка основных противоположностей у Делёза и Гваттари движется и развивается под действием противоречий. Однако рефлексия того, что предметом мышления является набор противоположностей, некоторые из которых явно связаны отношениями противоречия, изначально блокирована двойным мизридингом Гегеля и Спинозы. В результате, раз имеющиеся противоположности не рефлексируются как противоположности, то и вопрос об их противоречии не ставится целенаправленно, а значит и не решается.
Внимательный читатель может сам поупражняться в поиске примеров, как Делёз и Гваттари регулярно заявляют, что они против диалектики и прочего, а по факту рассуждают вполне диалектически – либо начинают диалектическую мысль, но не доводят её до конца.
- Делёз, Гваттари и мизридинги их интерпретаторов
Хуже всего то, что из перечисленного следует уже целая традиция “понимания” идей Делёза и Гваттари путём комбинации имеющихся в их текстах ошибок вместо их исправления. Что будто бы “современный материализм” состоит в признании утвердительной материи, состоящей из отдельный объектов, каждый из которых равен всем остальным и связан с ними напрямую, вне каких-либо иерархий, отрицаний и противоречий.
Последнее, что я читал из этой “традиции” – это книга “Постчеловек” Рози Брайдотти. Нельзя сказать, что в ней нет рациональных зёрен. Однако если действительно принять её гипотезу, что различные вещи не отличаются друг от друга посредством объективного отрицания, то из этого следует, что они тождественны друг другу – что нелепо и в общем виде, и на конкретных примерах: пришлось бы признать, что если в вещах нет нет отрицания, то сама Рози Брайдотти ни чем не отличается от Дональда Трампа, от папы Римского и от Маргарет Тэтчер, а все они – один и тот же человек, невзирая на то, что Тэтчер уже давно умерла. Впрочем, различия между жизнью и смертью в таком случае тоже нет, и так далее.
Ясно, что подобные комбинации мыслительных ошибок строятся по определённой матрице, имеющей социально-классовое, а именно – мелкобуржуазное происхождение: абсолютизация единичного, прямой связи и прочее – философские обобщения бытия мелких предпринимателей в условиях рыночной стихии. Поэтому и “постгуманистическая” критика этих авторов является не снятием человеческого гештальта в пользу безличных и бесчеловечных сборок, а напротив, распространением обобщённой человечности на всё на свете, в результате чего кошки, леса, компьютеры, идеи, в общем – любые объекты, вплоть до домашних тапочек, трактуются как “тоже-люди”, которым следует сострадать и сочувствовать, чтобы включаться в активистскую “борьбу” за их “освобождение”.
Ввместе с тем, одностороннее указание на данные ошибки со стороны “марксистов”-догматиков и правых реакционеров является ещё худшей ошибкой, чем объектно-ориентированная борьба за освобождение тапочек – поскольку блокирует выявление рационального зерна у самих Гваттари и Делёза, а также у его различных интерпретаторов, тем самым блокируя дальнейшее развитие материалистической диалектики.
У той же Брайдотти помимо явно ошибочных есть интересные и новые идеи – к примеру, концепт лайф-майнинга. У самих Делёза и Гваттари рациональных зёрен по отношению к ошибкам настолько много, что в целом их следует скорее считать диалектическими материалистами, о чём я пишу ниже, и в чём легко убедиться, прочитав их тексты и сравнив с рациональным способом толкования.
- Делёз, Гваттари и материализм
Соответственно, в качестве рамки предварительного понимания я бы предложил для обсуждения того, как современным диалектическим материалистам следует относиться к идеям Гваттари и Делёза, два наиболее правдоподобных варианта:
- Либо Делёз и Гваттари – выдающиеся философы-материалисты, проводившие в основном материалистическую линию, однако в процессе обширного междисциплинарного синтеза допустившие ряд отдельных ошибок, которые следует исправить и доразвить рациональное зерно их учения до адекватного понимания;
- Либо Делёз и Гваттари – выдающиеся философы-реалисты, не сумевшие выдержать последовательную материалистическую линию, и уклонившиеся в абстрактную трактовку базовых противоположностей, однако попутно задействовавшие столь богатый и разнообразный материал, что исправление и доразвитие рационального зерна их системы до вполне материалистического и диалектического понимания следует из их текстов помимо воли авторов.
Сам я придерживаюсь скорее первой интерпретации, поскольку Гваттари и Делёз признают материальность мира, и рассуждают исключительно о различных формах движения материи, исключая какие-либо потусторонние силы – в ходе чего предмет изложения принуждает их фактически излагать объективные противоположности и способы их соотношения, хотя на словах они могут это и не признавать. Это важное различие: то, что автор думает о своём тексте, и как действительно работает смысл текста – совершенно разные вещи.
Однако даже если допустить вторую трактовку, то методологически это будет значитьлишь добавление ещё одного шага в процесе интерпретации. А значит практически данное разногласие является несущественным. В одном случае мы доводим до ума мысль материалистов, допустивших отдельные ошибки; в другом – выделяем рациональное зерно не у выдающегося идеалиста, типа Гегеля, а у выдающихся реалистов.
Что касается возможного обвинения их в идеализме, то ни объективными, ни субъективными, ни интерсубъективными, ни нигилистическими идеалистами они не являются. В самом деле: нигде в их текстах нельзя встретить упоминания о существовании потустороннего мира, мировой души, мировой воли и тому подобных сущностей, которым объективные идеалисты приписывают сотворение мира. Доказательствами, что весь мир – плод воображения отдельного субъекта, они также не занимаются; да и как им это было делать, если все три тома они написали, работая вдовём, как Маркс с Энгельсом! Доказывать интерсубъективный идеализм, приписывающий создание реальности межличностным договорённостям, они также не собираются – напротив, в третьем томе у них имеется его методологическая критика: изобретение концептов не сводимо к коммуникации, в которой они задействуются. Нигилистического идеализма, основанного на признании Ничто источником всего сущего, элементы которого мы находим у Штирнера, Ницше и Хайдеггера, в текстах Делёза и Гваттари мы также не найдём – а вот критика самоубийственной дестратификации, наподобие той, которой занимался Ник Ланд, свихнувшийся от неё в ультраправый оккультизм, во втором томе присутствует.
Так что все обвинения Гваттари и Делёза в том, что они, будто бы, были идеалистами – совершенно ложные и объясняются исключительно безграмотностью критиков. А из наличия отдельных метафизических положений нельзя делать вывод о наличии в тексте положений идеалистических, так как метафизика и идеализм – разные вещи.
- Делёз, Гваттари и Ницше
Последней темой, требующей предварительного разъяснения, является предполагаемое ницшеанство Делёза и Гваттари. Для того, чтобы понять, корректна или нет такая трактовка, зададимся вопросом: а насколько значимым философом в принципе является Фридрих Ницше? О значимости философа общество судит исходя из полезности и применимости его текстов к различным областям деятельности. И в этом смысле получается, что Ницше – чрезвычайно слабый философ. В самом деле: если бы Ницше вместо изящной словесности писал труды по философии физики, химии, биологии, геологии, экономики, социологии, математики и других наук, тогда бы его идеи были полезными и применимыми в этих областях. К сожалению, в его текстах можно обнаружить скорее набор буржуазных идеологий – в частности, гуманизм, этатизм, расизм, эмпирицизм и прочие сомнительные вещи. А к перечисленным наукам его тексты вовсе не применимы – в отличие от трудов того же Гегеля.
Более того, выше я обозначил, и в следующих текстах постараюсь развернуть эту мысль подробнее, что философия Спинозы, из которой несомненно исходят Делёз и Гваттари, по мере рефлексии исходных категорий, с необходимостью разворачивается в направлении диалектики, что и произошло в немецкой классической философии, снятой диалектическим материализмом Маркса, Энгельса и Ленина. А значит гегелевское и далее, марксистское прочтение идей Гваттари и Делёза, является более продуктивным, чем спинозистское, поскольку исключает перечисленные выше ошибки, потенциально уже исключаемые их собственной системой в развитии.
Иначе говоря, тексты Ницше практически не имеют значимого общественного, научного и философского применения вследствие отсутствия в них внятной категориальной работы – тогда как тексты Гегеля применимы едва ли не ко всем известным областям науки, искусства, политики и философии, вследствие выдающейся категориальной работы, проделанной в них. То же верно и для текстов Делёза и Гваттари: для разъяснения смысла их собственных идей, равно как и тех идей, на которые они ссылаются, Ницше практически бесполезен, то как Гегель, Маркс, Энгельс, Ленин и ряд советских систаматизаторов диалектики – незаменимы. По сути, для интерпретации “Капитализма и шизофрении”, равно как и любого другого явления, Ницше бесполезнее даже Сталина: у того имеются грубейшие ошибки, связанные с вульгаризацией материализма и диалектики – однако какие-то категории и один закон диалектики всё же сохраняются, тогда как у Ницше нет даже этого. Так что, на мой взгляд, вклад Ницше в философию вообще, и в делёзианскую – сильно переоценен.
- Делёз, Гваттари и постмодернизм
Ещё одним весьма распространённым обвинением в адрес Делёза и Гваттари является утверждение, что они были постмодернистами. Причём как именно следует понимать постмодернизм, обычно не уточняется. И чтобы ответить на вопрос, были ли Гваттари и Делёз постмодернистами, следует сперва определиться с тем, что такое – быть постмодернистом?
Исходный смысл данного термина был сформулирован в книге Жана-Франсуа Лиотара “Состояние постмодерна”. В ней он утверждает, что в 60-е годы XX века наступила новая эпоха вследствие того, что “люди перестали верить в метанарративы”. Под метанарративами же Лиотар подразумевает любые крупные концепции, дающие целостную картину мира, будь то религия, наука, истина, справедливость, человечество, история и т.д.
Проблема Лиотара заключается в том, что:
Во-первых, прежде чем люди смогут верить или не верить в те или иные идеи, им сперва следует иметь возможность жить. Но для жизни, как отмечают Маркс и Энгельс в “Немецкой идеологии”, “нужны прежде всего пища и питьё, жилище, одежда и ещё кое-что. Итак, первый исторический акт, это — производство средств, необходимых для удовлетворения этих потребностей, производство самой материальной жизни. Притом это такое историческое дело, такое основное условие всякой истории, которое (ныне так же, как и тысячи лет тому назад) должно выполняться ежедневно и ежечасно — уже для одного того, чтобы люди могли жить.” Из чего следует очевидный вывод: исторические эпохи не сменяются из-за смены верований. Причиной смены того и другого являются изменения в способе производства. А поскольку ни в 60-е, ни в 70-е годы XX века способ производства не изменился, а как был капиталистическим, таким же и остался вплоть до наших дней, то и гипотеза Лиотара о наступлении новой эпохи ошибочна как методологически, в силу произвольности выбранного критерия, так и фактически.
Во-вторых, число людей, гипотетически переставших верить в метанарративы, Лиотаром нигде не приводится. Что позволяет усомниться, а не было ли равно это число на момент написания книги “Состояние постмодерна” единице, представленной самим Лиотаром? В таком случае мы имеем дело с предложением поверить на слово голословному заявлению, не подтверждённому никакими фактами – что подобных людей было больше одного. А всякое бездоказательное утверждение может быть без доказательств же и отброшено.
В-третьих, Лиотар в понятии метанарратива смешивает в одну кучу идеи, отражающие существенные аспекты действительности, такие как истина или наука – и идеи, отражающие действительность в искажённом виде, как идея бога, высшей справедливости и т.д. Подобное смешение бессмысленно, так как даже если значительное число людей начнёт считать, будто истины не существует или наука не работает, и с истиной и с наукой по-прежнему будет всё в порядке, в отличие от тех, кто их отрицает. Верно и обратное: от того, что некто считает реальным существование потустороннего мира, человеческой души или наступление эпохи постмодерна, ничто из этого не начнёт существовать иначе чем в воображении тех, кто верит во все эти вещи.
Исходя из этого вопрос о том, следует ли причислить Гваттари и Делёза к числу постмодернистов, может быть уточнён следующим образом:
Либо Делёз и Гваттари были учениками и последователями Лиотара, и пропагандировали мысль о наступлении эпохи постмодернизма; либо они отрицали т.н. метанарративы по каким-то своим основаниям, и в этом случае также могут считаться постмодернистами; либо они не были постмодернистами ни в том, ни в другом смысле.
Первое суждение очевидно ложно, так как после выхода трактата “Состояние постмодерна” Делёз настолько низко оценил написанное, что полностью прекратил общение с Лиотаром. Кроме того нигде в работах Делёза и Гваттари мы не найдём утверждений, что они наследовали идеям не Маркса, а Лиотара. Нет в них и утверждений о наступлении мировой эпохи постмодернизма, которую проповедовал Лиотар.
Второе суждение также ложно, так как утверждения о наступлении новой мировой эпохи вследствие неверия в метанарративы, или ещё какого-либо произвольно выбранного надстроечного фактора отсутствует в работах Делёза и Гваттари. Концептуализация идей как метанарративов и нарративов вообще, равно как и борьба с метанаррацией не свойственны этим авторам. А третья глава “Анти-Эдипа” вообще посвящена историческому материализму, то есть смене исторических формаций, предполагающей падение капитализма и наступление коммунизма с точки зрения обобщённого понятия производства, включающего также производство субъективности.
Из чего следует единственный возможный вывод: Делёз и Гваттари не были постмодернистами ни в каком смысле, что и требовалось доказать. Напротив, постмодернистами следует назвать сегодня скорее верующих в наступление эпохи постмодерна, вне зависимости от того, относятся они к этому явлению позитивно или негативно. В таком случае в одной лодке с Лиотаром оказываются также все российские борцы с постмодернизмом: Дугин, Кургинян, Бузгалин, и многие другие, вплоть до Зюганова и Гундяева.
Заключение. О методах вульгарной интерпретации
Дальнейшие трактовки концепций Гваттари и Делёза достойны отдельного рассмотрения. Однако уже ясно, что общее направление их интерпретации должно идти в разрез с расхожими мнениями об их философии. Вместо того, чтобы продолжать смутно-туманную риторику, в которой смешиваются смыслы различных терминов, а междисциплинарность соотносится негативно с данными и методами конкретных наук, необходимо придать большую ясность и отчётливость всем терминам, концепциям и способам их соотнесения, которые имеют место в творчестве французских философов.
Приоритетными из множества концептов, которыми наполнены их книги, могут стать четыре важнейших термина, а именно: желающая машина, сборка, ризома и концепт, в понимании которых необходимо проделать ту же критическую работу, что и в плане всего предпонимания делезианства.
Когда речь заходит о желающих машинах, то расхожие интерпретации толкуют о том, что таковыми являются наши гаджеты и затем немедленно уходят в рассуждения антиконсьюмеристского и утопически-прожектёрского характера: как плохо, что капитализм эксплуатирует наши бессознательные желания при помощи гаджетов; и как хорошо было бы всё изменить демократически! Хайдеггер сказал бы, услышав подобную трактовку, что в ней онтологическое сводится к подручно-онтическому; а мы скажем, что в ней забалтывается вопрос о том, чем является предмет обсуждения путём его немедленного смешения с расхожими наглядными предметами, после чего обсуждение немедленно перескакивает, как это уже-понятное используется сегодня, и как его можно было бы использовать получше.
Аналогично, когда речь заходит о понятии ризомы, расхожие интерпретации стремятся немедленно увязать смысл неизвестного слова с известными образами: ризома есть сеть, а главная сеть – это интернет; следовательно, Делёз и Гваттари предвосхитили идею интернета. Порадуемся же их проницательности и подумаем, как нам сделать интернет менее коммерциализированным и более демократичным!
Точно так же, когда речь заходит о понятии сборка, у расхожих интерпретаторов – или, скажем иначе, вульгарных делёзианцев, что тоже будет правильно – не возникает мысли подумать над тем, что собственно под этим подразумевается. Ведь уже-всегда понятно, что сборка – это всё что угодно: хаотическое соединение мышей, асфальта, автомобиля “Тесла” и их эмоционального переживания, в духе Джейн Беннет. Далее обычно следует глубокомысленный комментарий к сказанному, после чего перечисление всего на свете возобновляется с новыми силами.
Наконец, когда речь заходит о том, что такое концепт, также бывает невозможно добиться у расхожих интерпретаторов того, что под ним подразумевается. При этом их тексты наполнены примерами концептов, отличием их от категорий, руганью в адрес Аристотеля и Гегеля, сводивших по мнению комментаторов уникальные смыслы концептов к всеобщим категориальным смыслам, и так далее. Однако ясное и отчётливое определение, отсылавшее бы к взаимосвязанной системе определений – такую вещь в расхожих интерпретациях Гваттари и Делёза до сих пор встретить затруднительно.
Отметив, что дело с пониманием смысла текстов у современных делёзианцев обстоит, мягко говоря, не очень, задумаемся – а так ли хорошо дело обстоит у нас самих с пониманием текстов Маркса, Энгельса, Ленина, Троцкого, Гегеля и других авторов, на которых некоторые “ортодоксальные” марксисты любят ссылаться как на источники истины и авторитета? Если бы с пониманием этих текстов всё было в порядке, современное коммунистическое движение не было так расколото, а явно ошибочные трактовки, намного более грубые и вредоносные, чем те, что пропагандируют вульгарные делёзианцы, встречали бы всеобщее осуждение и не могли бы успешно распространяться в массах.
Исходя из этого пора поставить давно назревший вопрос, вытесненный за рамки марксистского дискурса во многом благодаря поспешности самого Маркса и его ближайших учеников: необходимость марксистской герменевтики как системы адекватной интерпретации текстов, раз количество и неадекватность их трактовок растут в геометрической прогрессии и тормозят уже не только теоретическую, но и политическую, и научно-исследовательскую практику.
Евгений Коноплёв, философ
