От Алжира до Судана – новая “арабская весна”
Хишам Алауи
Выступления в Судане и Алжире, в отличие от “арабской весны”, происходят с учетом ошибок прошлого.
Демонстрации в Алжире и Судане возродили «арабскую весну», которая была временно прервана в 2012–2013 годах созданием контрреволюционной оси, включая Эр-Рияд, Абу-Даби и Каир; превращением некоторых восстаний в гражданские войны. Развернулся процесс преобразований, усиленный геополитической поляризацией региона и поддержанное Соединенными Штатами, Израилем, Ираном и Россией.
Однако восстания в Алжире и Судане в 2019 году не просто повторяют «арабскую весну», они расширяют и углубляют ее. Они показывают, что масштаб сопротивления изменился. Эти народные движения являются не только продуктом молодежного протеста, но и плодом глубоких, изменений в социальной и классовой структуре обществ. Женщины также играют гораздо более важную роль, чем прежде. Новые повстанцы извлекли уроки из 2011 года; они знают, что недостаточно свергнуть президентов. Теперь они должны мобилизоваться против сложных систем управления, в которых участвуют военные, бюрократия и консервативные группировки внутри государства.
АРМИЯ, ЦЕНТРАЛЬНАЯ, НО ОСЛАБЛЕННАЯ
Роль армии ослабляется, хотя она является главным действующим лицом в политических системах Алжира и Судана.
Поначалу восстания могли привести только к тупику: социальные силы требуют тотальных политических преобразований, которые сталкиваются с устойчивой автократией. Её стратегия — дезориентировать своих противников и сеять страх. Поэтому восстания в Алжире и Судане воплощают менее романтичную версию революционного духа, вызванного первой арабской весной. Исход противостояния между режимами и оппозицией определяется не мечтами и амбициями демонстрантов, а структурными параметрами, которые определяют институциональную структуру, исторические условия и организационную конфигурацию каждой страны.
Если успехи тунисского государства и гражданского общества были достигнуты благодаря существовавшим в этой стране сильным гражданским ассоциациям и культуре конституционализма, то политика Алжира и Судана уже давно определяется центральным местом армии. Тем не менее, эти два случая не идентичны, и в их различиях есть объяснение новых тенденций.
АЛЖИРСКИЕ ГОСУДАРСТВЕННЫЕ СТРАЖИ
В Алжире армия управляет страной с 1965 года. Это основа государственной власти. Она опирается на народную легитимность благодаря истории антиколониальной борьбы и роли, которую сыграли военные в национальном освобождении. Это прошлое способствовало формированию унитарной, сплоченной и профессиональной армии. Хотя военные действуют не как социальная каста, а как функциональная организация, некоторые генералы сегодня имеют преторианские политические рефлексы и считают себя хранителями государства. Вместе с Фронтом национального освобождения (FLN) во власти и через свои службы безопасности армия свергала президентов, проводила и отменяла выборы, задавала темп гражданской политической жизни.
Однако, если многие генералы коррумпированы, у алжирской армии нет автономных коммерческих интересов, в отличие от Египта, хотя она также избегает гражданского контроля в своих внутренних расходах.
Следовательно, в алжирском контексте армия занимает уникальное положение. Она национальная и патриотическая, символизирует коллективную идентичность алжирского народа и обеспечивает безопасность государства. И все же она редко управляла, предпочитая использовать государственный аппарат и его институциональные конструкции. Например, в 1990-х годах она боролась против исламистов во время гражданской войны во имя национальной безопасности, став заслоном против религиозного экстремизма. Во время этого конфликта она не вела обычных сражений; скорее она поддерживала антиисламистские ополчения и использовало “эскадроны смерти” — военизированные формирования, расправлявшиеся с исламистами и их сторонниками. Это также объясняет, почему солдаты не решаются стрелять прямо в демонстрантов, в отличие от того, что происходит в Египте.
Армия, отдаленная ОТ ВЛАСТИ
Однако в эпоху Бутефлики произошли серьезные изменения: гражданский режим реформировал государственные институты, чтобы дистанцировать военных от власти. Абделазиз Бутефлика устранил контроль военных над спецслужбами, введя лоялистов и создав новый класс олигархов благодаря нефтедолларам. Таким образом, алжирская модель самодержавия объединила тактику кооптирования, типичную для марокканской монархии (махзена) с политикой распределения нефтяной ренты, типичной для правителей Персидского залива — две системы, которые президент Алжира очень хорошо понимал.
В то же время правящие элиты ФНО и легальные оппозиционные партии были настолько увлечены участием в этой системе поддержания режима, что потеряли доверие общественности, которая считала их марионетками государства. Это распространено во многих арабских странах.
Однако, алжирское общество столкнулось с еще одним осложнением. Насильственное лишение собственности, происходившее в прошлом, привело к еще большему возмущению против политики государства, которое больше не может или не желает предлагать какие-либо экономические или политические возможности. Эти лишения имели место в каждом поколении, начиная с войны за независимость и заканчивая экономическим кризисом 1980-х годов, включая гражданскую войну 1990-х годов и репрессии против кабильского движения в 2000-х годах. Ради государственной безопасности во всех случаях подавлялось алжирское гражданское общество, и лишь немногие профсоюзы, студенческие движения и гражданские группы смогли освободиться от государственной власти.
СМЕЛОЕ ДВИЖЕНИЕ БЕЗ ЛИДЕРА
Разрушение общества и институциональные изменения, внесенные президентством Бутефликой, привели к текущей непредсказуемой ситуации, формированию алжирского народного движения. Это своего рода «эпидермальное отторжение» в том смысле, что любой посредник, который пытается договориться с военными или зацепиться за общественное мнение, сразу же дискредитируется как слуга существующего политического порядка. Таким образом, движение стремится сформулировать прямые требования к военным в этот переходный момент.
И наоборот, алжирская армия оказалась в сложной ситуации. Она отправила в отставку Бутефлику и арестовала многих его помощников, чтобы успокоить народный протест, но она по-прежнему отказывается от любого политического сценария, где она не была бы на вершине власти, учитывая ее историческую роль. В то же время она подвергается сильным ограничениям, не имея, как и в прошлом, власти над институтами безопасности и социального контроля. Она тоже не привыкла так открыто править без гражданского фасада. И, как ни странно, она была дважды отвергнута населением: все президентские выборы, предложенные для прекращения кризиса, были отклонены протестующими, которые сочли, что она дает недостаточную гарантию будущих изменений.
Таким образом, существует три сценария. Во-первых, военные могут расправиться с недовольными и открыто заявить о своей диктатуре, как в Египте, хотя это очень маловероятно. Во-вторых, они могут искать решение в институциональных реформах, но улица не отступает и, кажется, не хочет предложить армии достойный выход. В-третьих, военные могут дождаться затихания демонстраций и предложить гибридное решение для нового политического порядка, рассчитывая на разделение оппозиции, сохраняя тем самым свое центральное место в системе. Тем не менее, давление будет только усиливаться пока не наступит значительных изменений, а военные только отсрочат неизбежное.
Со своей стороны, общественное движение должно выбрать представителей, способных взаимодействовать с военными, для переговоров о пакте, который первоначально сохранял бы отведенную область для военных в обмен на неоспоримые гарантии немедленных демократических преобразований и углубления реформ.
ХАОС В ХАРТУМЕ
Суданский сценарий очень отличается от алжирского с точки зрения структурных параметров, что делает репрессивные меры, принятые в последнее время, более понятными. Выделяют три основных различия.
– Во-первых, суданская армия не имеет патрицианского статуса и националистической репутации алжирских вооруженных сил. Суданская армия неоднократно вмешивалась в политику с 1950-х годов, но не только для защиты интересов нации. Скорее, военные были одними из многих политических конкурентов, наряду с различными партиями и идеологическими потоками, которые стремились получить общественную поддержку и контролировать власть государства.
– Во-вторых, армия не едина. Серьезные разногласия внутри неё вызвали хаос во время самых больших акций протеста в апреле 2019 года, и суданские войска столкнулись с силами безопасности Омара аль-Башира. После его отставки армия претерпела многочисленные внутренние изменения, в то время как Военный совет назначил новых лидеров, распустил старых и реструктурировал свои силы.
АКТИВНОЕ И АВТОНОМНОЕ ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО
– В-третьих, в отличие от Алжира, гражданское общество и общественные организации Судана сохранили сильную автономию. Отчасти это связано с историческим наследием плюрализма и партийной политики, приведших к острой борьбе за власть в Судане, поскольку различные конкурирующие течения, в том числе исламизм, часто мобилизуют социальные силы для обеспечения своей легитимности. Если суданское народное движение является широким и массвым, как в Алжире, оно также получило пользу от четкого контроля со стороны профессиональных союзов и юридических ассоциаций, которые помогали поддерживать сильное давление на военных и привержены демократии.
Пагубные суданские репрессии лучше всего объясняются этими параметрами. Восстание казалось более опасным для военных из-за его более сильного руководства, автономии и политической сплоченности. Суданская армия была и остается более раздробленной и менее компактной. Это также объясняет, почему жесткая партия в вооруженных силах вынуждена была обратиться к ополченцам-джанджавидам, чтобы открыто атаковать протестующих.
РЕАКЦИЯ ЭР-РИЯДА И АБУ-ДАБИ
Так же, как народные движения и авторитарные режимы извлекли уроки из арабской весны. Можно говорить про единый контрреволюционный фронт в арабском мире. Он не ждал демократической легитимности, но действовал быстро, чтобы подавить любую возможность политического перехода. В Судане возглавляемый Саудовской Аравией фронт побудил джанджавидов атаковать движение протеста. В Алжире тот же контрреволюционный фронт отреагировал на отставку Бутефлики, подтолкнув Халифа Хафтара и его вооруженные силам в Ливии начать наступление на Триполи.
Целью этого контрреволюционного течения является создание хаоса и предотвращение любых позитивных политических изменений в регионе, которые затем могут распространиться на автократические центры.
Ставки для контрреволюционной оси выше, чем в прошлом, по двум причинам. Во-первых, египетский архетип восстановленной диктатуры не распространяется по всему региону и требует интенсивных репрессий, чтобы просто обеспечить его выживание. Во-вторых, сама контрреволюционная ось имеет фундаментальную слабость: Эр-Рияд. Египетский режим предсказуем, потому что он сосредоточен на стабильности и репрессиях. Лидеры эмиратов являются стратегами и поддерживают свои долгосрочные экономические цели посредством тонких ходов. Напротив, саудовская монархия неуклюжа и неуступчива даже в мелочах. Её агрессивные действия привели к геополитическим расколам, дипломатическим затруднениям и серьезным гуманитарным катастрофам.
ПРИМЕР ХИРАКА В МАРОККО
Контрреволюционный фронт сейчас старается выиграть время и ни перед чем не остановится для достижения своих целей. Он больше не нацелен на создание моделей авторитарной стабильности, а скорее на распространение нестабильности. Именно через эту призму мы можем частично понять настойчивое требование Эр-Рияда подтолкнуть Соединенные Штаты к войне против Ирана. Хотя в Судане эта стратегия может быть успешной с учетом дестабилизации в армии, в Алжире она может потерпеть неудачу из-за всех структурных параметров, описанных выше.
В более общем плане, контрреволюция потерпит неудачу в Магрибе по нескольким причинам. Если контрреволюционная ось процветает за счет использования политических разногласий, она не сможет использовать этот рычаг в Магрибе, где больше нет идеологических разногласий. Исламизм утратил свою привлекательность: многие исламисты были избраны в парламент и стали умеренными, а другие просто отвергнуты после катастрофы Исламского Государства (запрещенное в Росси ИГИЛ). Единственной серьезной исламистской политической альтернативой остается партия Ан Нахда в Тунисе.
Последний возможный вариант для Эр-Рияда — массовая поддержка салафизма, как в случае движения мадхали в Ливии. В Магрибе, однако, это непродуктивная стратегия, потому что подобные движения по определению являются легитимистскими, подчиняются авторитету существующих режимов. Поддержка региональных движений также не может работать, потому что они не сепаратисты. Например, Hirak du Rif в Марокко стремится найти свое место в марокканской нации, а не отделиться от нее.
Демократическая оппозиция в Магрибе больше не повторяла ошибку принятия популизма, что могло бы стать еще одним источником раскола. Наконец, — и это, пожалуй, самое важное — население Магриба в последние годы настроено все более антиаудовски, антиэмиратски и антиегипетски.
Перевод с французского Анны Павловой
