12 июля
Мы едем в автобусе. Места кругом очень красивые. Настоящие пейзажи из русской классики. Закат.
Ещё в Москве водитель говорил, что на самой трассе встречаются вымогающие взятку полицейские. Все немного волнуются. Кто-то скрывает это за показным спокойствием, кто-то, наоборот, говорит о предстоящих трудностях едва ли не с воодушевлением. В моей группе несколько оппозиционеров – старший координатор даже с белой ленточкой. Но есть и девушка Зина из Ивантеевки – она голосовала за Путина и состоит в «Наших».
Основной источник информации для всех – конечно, интернет. Женщина средних лет, Ира, даже специально просила сына, чтобы он показывал ей новости с сайтов, так как сама не умеет пользоваться компьютером.
На подъезде к Крымску чувствуется атмосфера напряжённости. Ждём чего-то.В такие моменты в фильмах ужасов появляются зомби.
Мимо нас едет много грузовиков. Интересуюсь у моего соседа Димы – это огромный мужчина, он будет работать без устали, вставать раньше и ложиться позже всех – много ли вообще машин едет в Крымск. Он говорит, что нет. В твиттере МЧС предупреждает, что сохраняется опасность ливниевых дождей.
Разумеется, большинство разговоров о том, кто виноват и что делать. Появляются странные детали: оказывается, во дворах многих домах находили зеркальных карпов. Естественно, вместе с дождём они там упасть не могли. Странная и тревожащая подробность – всё ещё нет сведений о пропавших без вести.
В самом Крымске долго не можем найти лагерь – «Добрый». Спрашиваем у полицейских – они не знают. Пытаемся ориентироваться по карте. Встречаем один лагерь волонтёров с юга России, но там нас уж точно никак не ждут. Доезжаем до кинотеатра «Маяк». Там уже сильно пахнет водой. Дело в том, что вечером меняется направление ветра и до нас доносятся самые разные запахи. Там же в первый раз встречаем волонтёров – возвращаются с помывки. Впрочем, они нам тоже не могут помочь добраться до лагеря. Блуждали мы примерно час, пока, наконец, за нами не приезжает легковая машина и не доводит нас до места назначения. Прибывшая за сутки до нас группа встречает наш автобус шутками: «Теперь мы деды». Это – самая окраина Крымска, лагерь располагается у так называемой Объездной дороги. Уже далеко за полночь, но мы всё равно выгружаемся. Встречаю знакомого-оппозиционера Севу Чагаева из «Солидарности».
Раскладываемся. Ищу, где бы помыться. Оказывается, что на сегодня уже всё закрыто. Не теряю надежды и иду в некую «Гостиницу» (названия её я так и не узнал). Она расположена почти напротив нашего лагеря, на улице Коммунистической. Рядом – стадион «Гигант». На нём играют футболисты, в частности, местная команда МВД (их я ещё встречу). Сейчас ночь, на оградах вокруг поля, гостиницы и кафе сушится одежда эмчеэсовцев. Встречаю и их самих – трое ребят идут из центра. Подтянутые, загорелые. Интересуюсь у них насчёт помывки, объясняют. Спрашивают, откуда я. Отвечаю, что из Москвы. – С МЧС? – Нет, доброволец. – И что в Москве говорят? – Что катастрофа. – Ну и кто виноват? – Ясное дело – власти. – О, вот, значит, как. Ну и что делать? – Ехать сюда, помогать. – Вот ты и приехал? – Ну да. – А чем помочь-то сможешь? – Завалы разгребать, разгружать фуры. Пересмеиваются. Я их хорошо понимаю – своего рода недоверие к новичкам в такой атмосфере вполне закономерно. Ловлю себя на мысли, что только что встретился с одним из признаков настоящего бедствия: наверняка в таком туристическом месте ложатся спать поздно, да ещё летом, а между тем сейчас спят, кажется, все, вокруг тихо и темно. Именно тишина и темнота настораживают. В гостинице мне помыться тоже не дают, но отказывают вежливо – наверное, понимают, что я волонтёр. Наконец, напротив главного здания нахожу отдельно расположенные номера с кабинками, как в мотелях. Там и моюсь. Дежурный даже не спрашивает, кто я – волонтёр, из МЧС или же строитель (их здесь тоже немало). От неожиданности я даже переспросил, правда ли мне можно помыться. На этой территории люди друг другу доверяют – в душе полно общих шампуней, гелей и проч., а входная дверь не запирается (запирать эти номерки начнут на следующий день – воду надо всё же экономить, но помыться будут пускать).
Ночью сплю как убитый.
13 июля
Подъём примерно в восемь. Первое, что бросается в глаза, когда выхожу из палатки – собака. Его зовут «Добряк». Он пережил наводнение. Судя по всему, хозяева обращались с ним не очень ласково – он весь в старых шрамах, может, участвовал в собачьих боях. Но к людям относится хорошо. Завтрак – овсяная каша – прерывается просьбой одного из старших по лагерю, Толи, помочь в разгрузке небольшой фуры. Иду на склад – это строительный рынок «Квадрат», мне указали на него ещё вчера как на верный ориентир. Здесь же замечаю одну особенность – в лагере никто никому не приказывает, все просят. Это приятно. Помогаю разгружать. Возвращаюсь в лагерь. Доедаю кашу. Никаких особых мер предосторожности здесь не принимают, хотя уже долетают слухи об эпидемии. Воду действительно пьём исключительно из бутылок самой разной ёмкости, проблема только в том, что вся она тёплая. После полудня меня перехватывает парень в бейсболке и с мегафоном – это один из наших завхозов, Лёша. Я определённо встречал его где-то раньше. Понимаю – на майских акциях протеста. Он носит футболку с Ганди и периодически включает записи выступлений Навального на митингах. Он политизирован, и мне это не нравится. Он просит помочь докопать яму, которую предполагается превратить в холодильник. Докапываю, хотя получается у меня не очень. Затем сортирую продукты на кухне – этому месту предстоит стать «поляной собраний», потом – опять на разгрузке, на этот раз на том перевалочном пункте, что совсем рядом с лагерем. Работаю вместе с эмчеэсовцами. Интересуется, почему я приехал в Крымск – за идею или за деньги? Узнав, что за идею, да ещё и из Москвы, искренне удивляются. Еда, вещи и лекарства отсюда отправляется по «распределительным» складам. На них мне ещё предстоит потрудиться, а пока, пообедав, иду на «Квадрат», где помогаю с разбором лекарств – это и станет моей основной специализацией на ближайшие несколько дней. От одного из волонтёров узнаю, что вчера – то бишь 12 июля, четверг – был, оказывается, последний день практически ничем не ограниченной раздачи гуманитарной помощи. Собственно, в пределе это и есть цель нашей поездки. Как же она происходила? Людей свободно пропускали на склад, среди них приходило много цыган и, – называя вещи своими именами, – мародёров: они выбирали одежду по цене, качеству, по фасону и цвету, наконец. Непонятно, что с ними делать – то ли гнать взашей, так как понятно, что это не те люди, которым действительно необходима помощь, то ли изображать вокруг в них продавцов-консультантов, так как вдруг всё же есть среди них пострадавшие. (Только на следующий день, с выездами в город, выяснилось, что многие из тех, кто на самом деле испытывал острую нехватку буквально всего, вплоть до еды, просто ещё не знали, где её можно получить или не могли до неё добраться). Местный житель, Саша, грек по национальности (с ним мне ещё доведётся пообщаться), встретил в тот же день на складе своих соседей, которые вообще никак не пострадали, но при этом с удвоенным рвением отбирали себе вещи. Саша обратился к Олегу, старшему по складу. Тот и принял меры. Раздачу гуманитарной помощи перекрыли, закрыли ворота на склад. В результате вечером – сцена, запавшая в памяти волонтёров: протянутые сквозь решётку руки, крик женщины: «Что за унижение! Мы и так теперь бомжи!». А на большом складе между лагерем добровольцев и россоюзспасовцев, где собирают посылки с гуманитарной помощью, происходит следующий диалог между эмчеэсником и волонтёром Машей: «Дамы, нас заставили составлять какой-то протокол или опись, у вас есть ручки? – Только карандаш. – Ну хоть что». Один из эмчеэсников приставлен к девушке в качестве помощника-охранника, так как есть опасность инцидентов с участием местного населения после закрытия свободного доступа на склад. Маша принимает заявку и собирает заказ. Подходит мужчина средних лет, громко и с выражениями выказывает недовольство по поводу того, что вот, мол, Новороссийск совсем не пострадал. Эмчеэсник: «Там у Путина дача за десять миллиардов, а у вас всего ущерба на шесть», и, помолчав и посмотрев на Машу: «Пусть ваши власти и работают, чтоб девушек на жаре не мариновать. – Да я бы этого пидораса (речь о мэре Крымска В.М. Улановском. – В.М) на кол посадил». Ключевое впечатление от первого для меня дня: утреннее ощущение, что здесь, в Крымске, всё яснее, чем там, в Москве – обманчиво. Каждый второй из волонтёров ударяется в личное мифотворчество. К сожалению, эта тенденция будет только расти. В завершение дня картина: по трассе проезжает белый линкольновский лимузин. Что ж, всюду жизнь.
14 июля
Накануне я сильно обгорел и теперь могу работать только в лагере, на складах. Рад, что хоть какая-то польза от меня всё-таки будет. С белой завистью смотрю на людей, уезжающих разгребать завалы или с гуманитарной помощью населению. Выясняю, по какой схеме проходит распределение: пострадавшие составляют заявки и относят их к нам в лагерь. Могут и волонтёры на местах оценить, что кому надо – или поговорить с местными, если до них получается добраться. Есть и своеобразная сумка экстренной помощи с минимумом необходимого: базовые наборы лекарств, продуктов, одежды. Собственно питьевую воду просят немного, но, разумеется, в отдельных районах её нехватка ощущается весьма остро. Базовые наборы нужны иногда буквально в промышленных масштабах, и их десятками, если не сотнями, развозят фуры и КАМАЗы МЧС. Понимаю, что информационный голод присутствует и здесь – далеко не всегда ясно, где кому что надо. Работаю на складе медикаментов, распределяю их по коробкам: отдельно – перевязочные средства, отдельно – йод и зелёнка, отдельно – перекись и хлоргексидин. К горам лекарств даже подступаться боюсь. По соседству девушки сортируют и собирают для «заказов» бытовую химию. У них получается быстрее.
Только сейчас узнаю, что, оказывается, на территории волонтёров три лагеря – первый организован на средства Натальи Водяновой, его узнают по высококлассному повару Сергею, готовящему исключительно вкусную вегетарианскую еду – и по собирающимся рядом с кухней медитировать психологам (их ещё называют долбойогами); второй лагерь – собственно наш, «Добрый»; третий – «Лиза Алерт», от которого больше всего выезжают на поисковые операции в сотрудничестве с МЧС.
Интересуюсь, где здесь, в лагере, туалет. Показывают. На выходе несколько кабинок. Две из них закрыты на замок – отведены для МЧС. В две другие войти невозможно из-за запаха. Иду в так называемую гостиницу, где уже мылся.
На подходе к ней замечаю работающую автомойку. Машины – последние модели «БМВ» и «Ауди». Без номеров. Играет ненавязчивая попса. Не хватает разве что не девушек в мыльной пене. Спрашиваю, чьи машины. Отвечают – СКП. Самих «следаков» встречаю дальше. Крупные мужчины, им, очевидно, тяжело стоять, вот они и сидят в теньке на пластмассовых стульях и поправляются кваском.
Возвращаюсь на склад. Застаю эмчеэсников. У многих из них нет даже простых обеззараживающих средств. А накануне они просили полиэтилен, чтобы не спать на голой земле. Рассказывают, что больше всего «повезло» тем жителям, у которых деревянные дома – их просто смывало, а в каменных вода поднималась под самый потолок первого этажа, не позволяя добраться до двери или окон. Один из таких домов-могил они сейчас и расчищали. Нашли два тела.
Вечером возвращаются волонтёры. Рассказывают. У полностью разрушенного дома на Жемчужной улице (эта местность пострадала особенно сильно) бабушка с каменным лицом: «А верёвки нет у вас? А то, вон, мыло привезли». Про вчерашний выезд: «город после бомбёжки», во дворе одного из домов по улице лагерной – перевёрнутая фура. Развозили адресную помощь. Среди тех, кто её заказывал, были, как они сами о себе сказали, старики на пенсии без семьи и без всего – им всё и собрали. На месте оказалось, что они среднего возраста, вполне трудоспособные, а завалы разгребают их дети. А в доме напротив живёт дед, у которого остались только две бутылки подсолнечного масла. Он глух и практически нем. Понять его можно с трудом. Говорит, что ему почти ничего не надо.
На хуторе Прикубанском дед обращается к волонтёрам: «Надеюсь, что вы не те, кто на Селигере базируется, а то я помню, как они пожары тушили…»
Уже упоминавшийся Саша говорит, что его мать, работающая в местной больнице, выдала на 13 июля 2300 справок о смерти. Не успокаивает тот факт, что в это число входят и свидетельства, выданные по естественным причинам. От этой цифры не по себе. Саша добавляет, что «Тут все в лицо знают тех гандонов, которые в десять вечера мебель из дома выносили, но они давно из Крымска съебнули». Это о тех, кто знал заранее. А в том, что такие были, местное население не сомневается. По словам того же Саши, вышедшие из берегов реки – «версия паскуд, но и техногенка (в Новороссийске. – В.М.) на хуй никому не нужна».
Ложусь спать с тяжёлым чувством.
15-16 июля
Собственно, следующие два дня практически слились в один – так они похожи. Вообще же заметил, как медленно тянется время в однообразной работе на складе, где, чтобы глаз не замылился, надо менять «специализацию»: то я сортирую лекарства, то собираю заказы, то помогаю с разгрузкой фур. В итоге времени остаётся только на запись самых ярких впечатлений. Их довольно много, но почти все они – негативные. Над нами с завидной регулярностью летает вертолёт МЧС – прежде чем зайти на посадку, делает несколько кругов. Напоминает «Апокалипсис сегодня». Он летит так низко, что из-за шума винтов не слышно рядом стоящего человека. Зато от него много тени и ветра. Кто-то шутит: «Может, это уже Путин летит?». Он прилетит, но позже.
Выясняется, что один из волонтёров вчера вечером напился в палатке, его рвало, и к нему пришлось вызывать медсестру – это самый верхний уровень медперсонала нашего Доброго лагеря, за исключением фельдшера на складе – Богдана, «мужчины в самом расцвете сил», щеголяющего в одних шортах. Впрочем, по размерам и бочкообразному телосложению его далеко превосходит уже знакомый мне Толя, который целыми днями бегает по лагерю и суетится – но при мне он ни разу не выезжал с гуманитарной помощью. Коварное южное солнце сказалось и на Лёше: теперь он не выпускает мегафон из рук и просит девушек-волонтёров найти ему строго определённый сок, как он выражается, «для нужд лагеря».
На склад приходит эмчеэсовец. Говорит, что во время разбора завалов порезал ногу. Показывает повязку, наложенную врачом в части. Добавляет, что очень болит. Я ищу по лагерю Богдана. Кто-то спрашивает, зачем. Отвечаю, что эмчеэсовец повредил ногу. На это следует реплика: «так ему и надо». Подает ее парень, лежащий на пенке в тени нашего кухонного шатра. Мне хочется его ударить, но я сдерживаюсь. И с этими людьми строить «новую Россию»? Нахожу Богдана. Он осматривает рану, обрабатывает, снимает гной, выдаёт медикаменты. После этого к Богдану прямо-таки потянулись пациенты. А я понимаю, что надо уезжать – всё, на что я был способен, я уже сделал, и не хочу занимать чьего-то места и есть чью-то еду. Впечатление рукотворного хаоса дополняет девушка, сидящая у умывальника и выдёргивающая вокруг траву – чтобы легче подходить было.
Наверное, с самого начала было понятно, что без такого рода казусов не обойдётся, но знать об этом и встретить в реальности – разные вещи. В эти три дня приезжают новые волонтёры, но им не разрешают заниматься организационными вопросами, а «старослужащим», кажется, всё равно, как «работает» лагерь.
Стойкое ощущение, что те немногие, кто прямо просил писать сообщения в твиттер, теперь их даже не читают. Странным образом формируется только обратная связь – о чём орёт в мегафон Лёша, можно узнать из твиттера тех, кто в Москве. Идея Доброго лагеря хоронит саму себя.
После обеда иду в кафе, где можно воспользоваться нормальным туалетом, выпить холодной колы и остыть под кондиционером. Рядом со мной сидят три огромных мужика и, натурально, гогочут, показывая друг другу фотографии разрушенных зданий – вот, мол, как им досталось. Кто-то из них даже фотографировался на этом сомнительной красоты фоне. Встают, потягиваются, расправляют затёкшие от долгого сидения руки и ноги. Они в жилетах, а на жилетах надпись «СКП». Может, это и есть профессиональный цинизм? Допить колу мне не дают – со стадиона «Гигант» в полном составе приходит обедать футбольная команда. У меня вызывает недоумение, как эти люди ведут самый что ни на есть нормальный образ жизни, когда рядом – ад. Кто знает, возможно, так они и держатся на плаву. И здесь я понимаю, что почти не замечал на лицах тех пострадавших, кто приходил на наши склады, выражения отчаяния или боли. Это были деловитые люди, как будто пришедшие на рынок. Для меня это странно.
На обратном пути встречаю маленькую автоколонну из дорогих иномарок и грузовичков – «Гуманитарная помощь от молодёжной организации «Союз армян России»». А у входа в лагерь стоят две расфуфыренные девушки, сразу видно – новенькие, только из Москвы. Парень говорит им: «У нас в лагере строгие правила. Никакого алкоголя. Но для вас…». Дослушивать не хочется.
В тот день мне удалось буквально осчастливить нескольких людей, подобрав им те лекарства, в которых они и нуждались. Пожалуй, это приносит удовлетворение и чувство нужности, без которого в такой ситуации не обойтись.
Приезжают наши волонтёры. Сегодня они выезжали в Нижнюю Баканку на КАМАЗе и очень устали от чудовищной жары, духоты и пыли. Разгребали завалы у школы. В самом здании над раковинами всё ещё висит бравурная речёвка «Руки мой перед едой», каждое слово на отдельном листе А4. Собственно в посёлке основную помощь, разложенную по нескольким большим кучам, разобрали те же зажиточные люди, что приходили до этого к нам. Под конец пришёл дед, у которого гнили ноги, попросил антисептик, и ушёл. В тех домах, где хоть что-то уцелело, жизнь постепенно налаживается. А где самые сильные разрушения – там полное бездействие, никто ничего не делает. Сейчас не ясно, восстанавливается ли город вообще. Ощущение шока и остановки жизни.
На следующий день я уехал.
Василий Маловский
Фото Дианы Григорьевой
