митинг в Севастополе на площади Нахимова
«С сегодняшнего дня исключаю из своей жизни американские товары. Друзья, присоединяйтесь!»
Такую смелую запись сделал в своём Твиттере 18 марта Михаил Дворкович, брат заместителя председателя правительства Российской Федерации Аркадия Дворковича, предприниматель, а также один из создателей партии «Свободная Россия». Патриотический запал Дворковича был мгновенно осаждён коллективным разумом блоггеров, саркастично подметивших, что эта запись опубликована на американском интернет-сервисе через американский смартфон.
Этот анекдотичный эпизод отражает, как мне кажется, очень серьёзные культурно-исторические изменения, имеющие далеко идущие последствия для всех областей жизни, от психологии до геополитики. Современный человек, хочет он того или нет, в политико-правовой плоскости все ещё оставаясь гражданином своей страны, в культурно-бытовой становится гражданином мира. Это неизбежное следствие глобализации, её экономического и коммуникационного аспектов. И мы будем очень наивны, если снисходительно посчитаем, что этот бытовой материальный базис, к которому мы уже успели привыкнуть и от которого ждём ещё больших успехов, никак не повлияет на всю культурную надстройку, в том числе идеологию и политику.
Минуточку, но при чём здесь патриотизм, спросит читатель? При том, что для него остаётся всё меньше так называемых «точек приложения». И Россию это касается далеко не в последнюю очередь.
Дело в том, что патриотизм в классическом понимании неразрывно связан с ревностным отношением к своей национальной культуре, со стремлением сохранять её и развивать. А под национальной культурой мы понимаем совокупность достижений нации в материальном и духовном производстве, используемых для её дальнейшего развития.
Эти достижения закрепляются, между прочим, не только в материальных предметах как результатах развития науки, искусства и производства, но и в отношениях, коллективных формах жизни — обычаях, нравах, общественной морали. И если мы говорим о русском патриотизме, перед нами встаёт непростой вопрос: а чем сегодня является русская национальная культура? Есть ли она вообще?
Конечно, каждый порядочный человек в этом месте запротестует, апеллируя к достижениям русской культуры мирового значения, начиная с искусства XIX века, заканчивая взлётами науки и техники советского периода. Всё это верно, но вопрос в том, является ли всё это богатство субстанциональным содержанием сегодняшней России, то есть является ли средний россиянин потребителем материальных благ и носителем культурных кодов, которые заданы этими достижениями? Или же эти блага и коды уступают место универсализированным, распространяемым глобализацией?
Короче говоря, производим ли мы сегодня свою культуру, особенностью и спецификой которой мы можем гордиться, или потребляем наравне с другими нациями некий усреднённый аналог, этакую эрзац-культуру?
Первое же обращение к действительности говорит в пользу второго варианта. Это ещё в советские времена можно было гордиться как относительной товарно-производственной автономией, так и самими изделиями промышленности. Сегодняшний россиянин с ног до головы упакован импортными товарами и услугами, так что «бытовой» патриотизм остался в прошлом. А что же с так называемой духовной культурой? Может быть, патриотизм может приютиться в этой, более высокой, нежели земной быт, сфере? А здесь ситуация не многим лучше. Нужно ли доказывать, что и упомянутая выше классика, и уж тем более продукты советской эпохи полностью замещены изделиями глобальной масс-культуры? Ведь почти весь отечественный культур-контент скроен строго по западным лекалам. Даже патриотическое по замыслу кино, вроде «Легенды 17» или «Сталинграда», выглядит как результат голливудской штамповки, причём и оно не в состоянии конкурировать с американскими «оригиналами».
Здесь важно ещё отметить, что гомогенизирующее влияние глобализации не ограничивается лишь клишированием уже существующих культурных форм — быта, искусства, науки, производства. Оно проявляется также в создании принципиально новых, изначально глобальных форм межкультурного взаимодействия, таких как социальные сети.
Раньше межкультурный диалог осуществлялся в основном силами национальных культурных элит, в первую очередь, конечно, через литературу, которая и является ядром любой национальной культуры. Сегодня этот диалог идёт на уровне масс, что, по всей видимости, приведёт к формированию нового пласта именно глобальной культуры. Этот фактор в не меньшей степени подтачивает суверенитет национальных культур.
Такая культурная зависимость ставит и власть, и наших квасных патриотов в неловкое положение: как взращивать патриотизм в условиях деградации собственной национальной культуры и роста новой глобальной? Всё, что до сих пор считалось «классическим русским наследием», забыто или сдано в архив, а всё пришедшее ему на смену либо безлико, либо идеологически зависимо от предполагаемого «большого врага». Как же быть?
В этих условиях у власти, конечно, не было иного выхода, кроме реанимации ортодоксального православия и представления его в качестве фокуса всей русской культуры, а, следовательно, и главной «точки приложения» русского патриотизма. Что данное решение спорно и с политической, и с культурно-исторической точек зрения, — тема, скорее, для отдельной статьи. Дело даже не в том, что религия не может быть адекватным национальным идентификатором — в конце концов, предполагаемый враг тоже исповедует христианство, пусть и в несколько иной форме.
Проблема, скорее, в том, что сама религия как форма сознания исчерпывает свой потенциал внеправового нормативного регулятора. Это происходит в том числе и потому, что для выживания в условиях позднего капитализма Церкви приходится вести себя в соответствии со своим реальным положением, то есть как крупной корпорации, со всеми вытекающими отсюда моральными и имиджевыми последствиями.
Здесь же заметим лишь, что главным следствием такой ситуации является противоречие двух идеологий: созерцательного аскетизма православия и гедонизма общества перепотребления.
Итак, выходит, что сегодня русская национальная культура распадается на глобализированную масс-культуру и откровенную архаику. Однако первое не может быть объектом искреннего патриотизма в силу своего вненационального происхождения и ненационального характера. Второе не может быть объектом массового патриотизма в силу консервативности, вступающей в противоречие с ценностями современного общества. И, как бы парадоксально это ни выглядело, но под словами господина Дворковича об отказе от западной продукции не подпишутся в первую очередь государственное руководство РФ и высшее духовенство РПЦ, поскольку они весьма комфортно устроились в окружении качественных иностранных товаров.
Такая ситуация ставит перед нами непростой вопрос: возможен ли патриотизм в эпоху глобализации или это идеологический пережиток умирающей капиталистической формации?
