«Запоминается последняя фраза», – утверждал Штирлиц. Разведчики, конечно, лучше знают, что запоминается, а что нет. Но я бы добавил: первая фраза тоже западает в сознание довольно прочно. «Равенство – это ложь», – некоторым, видимо, достаточно прочесть этот заголовок, чтобы понять все и не читать дальше, а срочно начинать думать над опровержением этого тезиса.
Конечно, всегда полезно вспомнить, что думали о равенстве классики анархо-коммунизма, а также Маркс и Энгельс. Мысли в основе своей правильные. Но с активистской практикой они мало связаны. Тот, кто участвует в реальном движении, всегда будет задаваться вопросом: где искать потенциальных активистов?
Если все равны, то достаточно постоянно «будить обывателей» в надежде, что те рано или поздно проснутся, согласятся с социалистами и начнут бороться за справедливый мир. Раздавая листовки на улице, активисты исходят из того, что людям просто не хватает правдивой информации. Если мы им расскажем о борьбе рабочих в других странах или объясним, чем им грозит новое постановление правительства, они задумаются, а то и прозреют. Во Франции есть троцкистская организация Lutte Ouvriere («Рабочая борьба»). С середины 40-х годов ее активисты издают заводские бюллетени и распространяют их на заводах. На выборах они собирают около четырех процентов голосов. Это, конечно, очень много для такой большой страны, как Франция. Чтобы собирать четыре процента голосов, следовало 60 лет раздавать на заводах листовки…
А что если все же не все равны? Что если одни будут всю жизнь прогибаться, а другие несут в себе «святое чувство бунта» (выражение Михаила Бакунина)?
С юности я помню наизусть отрывок из брошюры «Что делать?»: «Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами и не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения».
В этом поэтическом абзаце – вся суть учения об авангарде, контрэлите. Люди выбрали «путь борьбы, а не путь примирения», обрывистый и трудный, их – «тесная кучка», они со всех сторон окружены врагами, которые уничтожают их огнем. Это их жизненный выбор, свободно принятое решение.
Но что лежит в основе этого решения? Ленин не отвечает. Он лишь утверждает, что именно эти люди, эта «тесная кучка» должна привнести в рабочий класс социалистическое сознание. «История всех стран свидетельствует, что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское, т. е. убеждение в необходимости объединяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добиваться от правительства издания тех или иных необходимых для рабочих законов и т. п., – пишет Ленин. – Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией». Ленин здесь повторяет мысли Карла Каутского, что позволяет критикам большевизма утверждать, что «ленинизм – это побочный продукт каутскианства» (Жан Барро «Ренегат Каутский и его ученик Ленин»).
Именно что – побочный. Между подходами Каутского и Ленина существует огромная разница. Если немец думал, что постепенно, по мере расширения социал-демократической пропаганды, социалистическими идеями проникнется большинство рабочих – и дело в шляпе, то Ленин пишет о «тесной кучке». Для него это – принципиальный вопрос. Недаром затем он так активно боролся против размывания краев этой кучки, что расколол партию – вспомним дискуссию на II съезде РСДРП о параграфе партийного устава (1902 год), который определял, кто может быть членом партии, а кто нет: Ленин настаивал на формулировке, по которой, чтобы быть членом партии, нужно постоянно участвовать в ее деятельности.
От того, кто руководит движением, зависит то, чего это движение добьется. Недаром Лев Троцкий, создавая IV Интернационал, заявил: «Кризис человечества – это кризис революционного руководства; такое руководство следует создать любой ценой». «Это уже крайний идеализм: история мира объясняется как кризис сознания», – возмущается коммунист «рабочих советов» Жан Барро («Ренегат Каутский и его ученик Ленин»).
Конечно, идеализм. Традиционный материалистический подход не дает ответа на вопрос: как люди становятся революционерами. Ленин оставил его без рассмотрения. Он был слишком марксистом, чтобы размышлять над этим.
Князь Петр Алексеевич Кропоткин происходил из рода князя Ростислава Мстиславовича Удалого, его предками были великие князья Смоленские, то есть он был Рюриковичем. Он мог стать генералом (закончил пажеский корпус), секретарем географического общества, а стал революционером, отцом анархо-коммунизма. Я специально перечитал его «Записки революционера», чтобы найти его собственное объяснение причины его «великого отказа». Не нашел. Конечно, на него повлияла тогдашняя социальная атмосфера: в России – интеллектуальное брожение, 4 апреля 1866 года раздался выстрел Дмитрия Каракозова, метившего в царя, в Европе – работает рабочий Интернационал, а во Франции – буржуазии дала бой Парижская Коммуна. Но в этой атмосфере жил не только Кропоткин. Свой отказ от карьеры ученого-географа Петр Алексеевич объясняет, как моралист: «Какое право я имел на все эти высшие радости (научная работа – Д.Ж.), когда вокруг меня – гнетущая нищета и мучительная борьба за черствый кусок хлеба? Когда все, истраченное мною в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано изо рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно черного хлеба для собственных детей?»
Но этот морализм Кропоткина должен был развиться на определенной почве. 99 человек из 100 сделали бы другой жизненный выбор, чем тот, что совершил молодой князь, потомок Рюриковичей. Контрэлита рассыпана по всем слоям и классам общества. Но к какой бы общественной страте они не принадлежали, они – отщепенцы, изгои, маргиналы. Их поведение не укладывается в рамки здравого смысла. Питерский рабочий, кузнец Иван Васильев, накануне кровавого воскресенья написал жене письмо следующего содержания: «Нюша, если я не вернусь и не буду жив, то, Нюша, ты не плачь, как-нибудь первое время проживешь, а потом поступи на фабрику и работай, расти Ванюру и говори ему, что я погиб мученической смертью за свободу и счастье народа. Я погиб, если это будет верно, и за ваше счастье. Расти и развивай его лучше, чтобы и он был такой же, как отец. Нюша, если я уже не вернусь, то сохрани записку и храни ее: Ваня вырастет, я его благословляю. Пусть поймет отца, что отец погиб на благо всего народа, за рабочих. Целую вас. Ваш горячо любящий отец и муж Ваня» (Вл. Кавторин. Первый шаг к катастрофе).
Ивана Васильева солдаты убили первым же залпом у Нарвских ворот. Им явно двигал не материальный интерес, человек не будет добиваться повышения заработной платы и улучшения условий труда ценой собственной жизни. Покойникам зарплата не нужна. Иван Васильев прекрасно понимал, что после его смерти его семье придется несладко, жена будет работать на фабрике за копейки. Но он выбрал свой путь, принял решение и заплатил за него ценой жизни. Существует множество свидетельств того, что рабочие знали, на что шли, знали, что войска будут стрелять в них 9 января. Но это лишь укрепляло их решимость. Те, кто возглавлял колонны, – погибли. А большинство осталось дома, наблюдая за происходящим из-за занавески. Жертвенность – это черта людей из «тесной кучки».
Те, кто утверждает, что человеческое поведение зависит от воспитания (а распространение правдивой информации – один из вариантов воспитательной работы), может быть, сами того не зная, повторяют идеи английского буржуазного мыслителя XVIII века Джона Локка. В своей книге «Опыт о человеческом разуме» (1690 г.) Локк пытался доказать, что в сознании человека «нет врожденных идей», душа ребенка подобна «чистой доске» (tabula rasa), люди становятся добрыми или злыми, полезными или нет благодаря исключительно воспитанию.
На самом деле Локк, будучи представителем третьего сословия, выражал стремление буржуазии доказать аристократии, что нет никаких врожденных идей, рыцарских качеств, способностей к управлению государством. Недаром Маркс назвал Локка «представителем новой буржуазии во всех ее проявлениях».
Иван Васильев отдал жизнь за свой класс. Но ведь многие люди стали революционерами, не имея для этого никакого классового интереса. Революционеры прошлого подозревали, что существует какая-то наследственная история, которая сделала их революционерами. Петр Алексеевич Кропоткин, рассказывая о древности своего рода, упоминал своего пращура, который «ходил с тушинским вором, т.е. с восставшей голытьбой, против московского боярства», а также еще одного из Кропоткиных, который при царе Алексее Михайловиче прославился тем, что «учинил какое-то «буйство на царском крыльце», где по утрам собирались просители мест» («Записки революционера»). О предках, которые, будучи столбовыми дворянами, бунтовали против царя-батюшки, рассказывал и Михаил Бакунин. То есть эти парни искали в своей родословной «генетический код», которые сделал их революционерами. Но не нужно понимать все слишком буквально. Так, Софья Перовская была дочерью бывшего петербургского генерал-губернатора. Что не помешало ей организовать убийство «царя-освободителя».
Лев Гумилев пишет о пассионариях: это люди, в которых притуплено чувство самосохранения, из-за чего они ввязываются в разные авантюры. Гумилев разделяет пассионариев на категории. На самой высшей ступени люди, вроде протопопа Аввакума, которые с радостью отдают жизнь за идеал (Троцкий неоднократно перечитывал «Житие» протопопа Аввакума). Низшие этажи занимают обыватели – тихие люди с нулевым уровнем пассионарности. Количественно они преобладают почти на всех уровнях этногенеза, но лишь в инерцию и гомеостаз является определяющим в поведении этноса. При дальнейшем снижении пассионарности приходят люди с отрицательными ее значениями – субпассионарии – ленивые особи, потребители, предатели.
Строго научного объяснения появления пассионариев нет. Гумилев связывает пассионарность с биохимическими реакциями, которые происходят под воздействием космической энергии. В принципе от этой теории – один шаг до теологии с ее «божьим даром». Теория пассионарности продолжает развиваться и называется сейчас теорией вигоросности (от английского слова vigorous – бодрый, сильный, энергичный).
Если революция – это взрыв человеческой энергии, высшая точка пассионарного всплеска, то задача революционеров будущего сделать так, чтобы эта энергия обращалась на благо всего общества. Но это дело будущего. А сейчас активисты должны понять, где, среди кого поддерживается эта самая вигиросность.
Я не знаю – где. Но я уверен, что борьба за сквер под собственным окном вряд ли выведет человека на стезю революционной борьбы. Ибо борьба за скверик – это справедливая борьба за собственный комфорт, но это – далеко не то же самое, что жертвенная борьба за коренное преобразование общества. Тратя энергию на просвещение обывателя, мы делаем первый шаг к разочарованию в идее революции. Как верно заметил эсер Виктор Чернов в брошюре «Идеал социализма и повседневная борьба», найдется немало людей, готовых пожертвовать собой во имя идеала социализма, но вряд ли кто-нибудь отдаст жизнь ради реформы местного самоуправления. Нужны не «комитеты жильцов», а «комитеты нежильцов», которые объединят людей, готовых рисковать своим собственным комфортом и достатком ради борьбы за идеал общественной справедливости.
А для начала мы должны что-то изменить в пропаганде, в подаче идей революционного социализма, чтобы нас услышали бодрые, сильные, энергичные.
