Нужен ли вам очередной «дневник» очередного «неудачника» с очередными претензиями к человечеству и очередными мечтами о мировой революции? Герой «Исхода» завидует более «крутым» лимоновцам на митинге и мазохистски грезит о своей смерти городского партизана среди руин агонизирующего мегаполиса. Для ясности – это документальный текст о буйных буднях и безумных праздниках «красных» или «левых» скинов, молодых «антифа». Фанатские выезды, экстремистские концерты, несанкционированные шествия и уличный файтинг. Локальная война, счет жертв в которой давно перешел с десятков на сотни. Их главные уличные «оппоненты» – неофашисты, на которых они весьма похожи по социальному адресу и психотипу, но они сделали иной идеологический выбор, избрали своим боевым мобилизующим наркотиком противоположный политический миф. Эта неприятная для обеих сторон схожесть проявляется, к примеру, в том, насколько отдельные абзацы «Исхода» одинаково звучат с абзацами известного романа «Скины: Русь пробуждается», автор которого покончил с собой в прошлом году. И правые, и левые скины это молодые люди, у которых нет советских воспоминаний, новое поколение новой России, а точнее, наименее удачливая в классовом смысле часть этого поколения, которая не очень довольна таким своим «заданным положением» и готова воевать с кем угодно, чтобы даром получить то, за что их более успешные сверстники порой неплохо платят – впечатления, чувство собственной важности и славу победителей прежде всего. Почувствовать себя «толпой королей», как выражаются их лондонские братья по международной субкультуре. Насилие – это пиар бедных. Восстание – это вечеринка «не прошедших дресс код», а мировая гражданская война – их амбициозный бизнес-план на будущее.
Этот дневник – экзотическое развлечение для «нейтральных», любящих смотреть и читать про всякий «экстрим». «Нейтральные» – самая массовая и отвратительная партия и потому так часто на празднике восстания им достается больше всех. По-моему это и есть историческая справедливость. В общем, всё как у Захара Прилепина, только без заранее просчитанных компромиссов с «интеллигентным» читателем, то есть написано для своих, для тех, кто «в теме» и на связи. Да и до лондонской изощренности Стюарта Хоума – начитанного британского скина и провокационного писателя, автору этого дневника далековато. Все они – персонажи одного поля, но не одного уровня.
Это написано «не интересно» с точки зрения людей с тонким филологическим слухом к аллитерации и ритму, «малограмотно» с точки зрения всех, просто сносно учившихся в школе, «невежественно» с позиций любых интеллектуалов и это очень полезный и познавательный текст с моей точки зрения. Потому что его главное сообщение – умейте использовать свою бесценную ненависть, не дайте убедить себя, что мир в высшем смысле справедлив, а если и не очень справедлив, то вы точно не тот человек, который будет это менять. Вы именно тот! Хватит верить в реинкарнацию! Если у вас нет ничего, кроме собственной жизни, проживите её так, чтобы вам самому было страшно следить за собой. Такие сообщения сейчас в дефиците, да и книгу, в её самиздатовской версии, придется поискать по особым местам.
Этот текст удивит только тех, кто до сих пор не в курсе, что у нас капитализм. А если кто-то и сейчас думает, что капитализм это свобода выбора образа жизни и демократический способ принятия решений, таковой думатель есть неизлечимый постсоветский му… извините, мечтатель. Капитализм это система, в которой цель любой деятельности подменена прибылью, всё, от образования до секса, обменивается на рынке как товар, а всякий товар основан на грамотно организованной недоступности, то есть на том, что он не всем здесь по карману. Огороженное охраной меньшинство хозяев выжимает свой доход из большинства «пролов». Чем ближе ты к полюсу капитала, тем выше твоя ступень в пирамиде, тем больше у тебя шансов на качественную жизнь. Капитализм позволяет хозяевам относиться к «пролам» и «планктону» хуже, чем относились к рабам в греческом полисе. Рабов стоило беречь как собственность, а «нанятых», переставших устраивать, всегда можно заменить на таких же, но более энергичных и не столь требовательных, в крайнем случае, их можно привезти из соседней, ещё более нищей страны. Кроме прибавочной стоимости капитализм производит так же «новое» городское варварство «малорентабельных людей» и «молодежный экстремизм» непрестижных районов. Капиталистический мегаполис производит насилие, классовую и расовую ненависть в промышленных масштабах. Для «малорентабельных» капитализм – это мир, в котором все объекты их желаний огорожены и потому могут быть только украдены, мир, в котором всякий, кто препятствует этой краже, в какую бы форму он не был одет, становится физическим противником. Таковы нравы молодого российского (ну хорошо, немножко, люмпен-) пролетариата, а точнее, самой энергичной его части.
Есть соблазн воспринять этот текст как очередное сообщение о буйных «неформалах» в стиле «Легко ли быть молодым?» двадцатилетней давности. Правда есть важная разница: тогда «Двадцатая комната» журнала «Юность», фильм «Асса» и программа «Взгляд» сообщали, что общество стало сложнее и молодежь всё чаще выбирает не рекомендованные и не представимые прежде модели поведения и стиля, а сейчас мы имеем дело с обратным посланием о вызывающем упрощении мира и поведения в нем, вплоть до состояния, когда насилие остается единственным, последним способом коммуникации с «чужим» и «враждебным» обществом. Когда и эта последняя связь оборвана, герою остается лишь «Исход», то есть вынужденная эмиграция и он по-байроновски перемещается в Грецию, страну с самой развитой и массовой в Европе анархистской субкультурой. Быть крайне левым стритфайтером там намного проще. DJ Stalingrad с удовольствием участвовал в Афинах в уже ставших регулярными «рождественских беспорядках» вокруг университета, начавшихся, кстати, опять же с убийства полицейскими несовершеннолетнего анархиста на улице.
В обществе, которое фактически согласилось с тем, что человек есть прежде всего существо, преумножающее свой доход, все описанные события и типажи неизбежны. В обществе, не создавшем никаких внутренних ограничителей капитализма, никаких «но» и «если» на пути рыночной войны слабых против ещё более слабых, в обществе, где разлет между самым богатым и самым бедным процентом давно превзошел всякие социологические приличия, следует удивляться не тому, «откуда это всё взялось?», а тому, «почему этого до сих пор так мало?» И ответ тут демографический – стремительно стареющее общество – не лучший и даже тормозящий фон для любых молодежных бунтов, сколько бы ни накопилось для них причин.
В этом тексте почти нет метафор, которые следует понимать иносказательно, хотя есть пара мальчишеских преувеличений. Нет сознательных отсылок к другим текстам и указаний на предшественников, зато в нём есть конкретные убитые и раненые, с некоторыми из которых я был в разные годы лично знаком. Этот текст мало полезен для тех, чьи мечты ограничены гуманитарной карьерой (ну хорошо, «самореализацией в творчестве», так лучше?). Даже немногие «отвлеченные» места в нём, вроде рассуждений о белых крысах и электричестве, попали в текст прямиком из левацкого фильма Луи Маля, а в фильм попали из ситуационистского самиздата артистичных французских бунтарей полувековой давности.
Герою нравится думать, что «шизофрения – это ген нового вида», созревающего внутри вида старого. Логика комикса «Люди Х». Герои «Исхода» исповедуют модернистский миф нового человека с новыми полномочиями в самой брутальной и практической его версии. Они последние, кто в это верит, им просто, возможно, никто не сообщил о провале модернистских претензий, роспуске штурмовых отрядов и красных бригад и наступлении мирной эпохи постмодернистских игр. Но если бы кто-то и сообщил им это, они бы вряд ли поверили, ибо каждый из нас верит не в то, что однажды услышал, а в то, что соответствует его интересам. Они отказываются понимать условность мифа не потому, что они тупые или мало читали, а потому что эта условность им не выгодна. Всерьез воспринятый миф на уровне комикса – их главное идеологическое оружие в классовой войне. Они повзрослели уже после «большого дележа» и «некорректные» политические мифы, которые приводят их в движение, оказались единственной доставшейся им большой собственностью, единственным призраком власти в их, бросающих камни, руках. Автор дневника вдохновляется кумирами такого же радикально настроенного заграничного пролетариата – Джи Джи Аллен, Унабомбер, Вилли Джонсон… Пока хозяева ввозили в страну рыночные отношения и спектакулярную демократию, аутсайдерам приглянулись в той же загранице несколько иные модели поведения, которые являются (я не знаю слова «адекватной») реакцией на тотальный рынок, управляемую демократию и остальной циничный спектакль элит.
Вы уже решили, какой бренд вы выбираете и к целевой аудитории какого сериала относитесь? В этом дневнике задается другой вопрос: в тени какого флага вы готовы упасть на асфальт? Чей манифест заставил бы вас нарушить пару «вечных» моральных заповедей? Герои видят себя эмбриональной армией будущей гражданской войны, о которой они грезят и которая в локальной версии давно идет на «непрестижных» улицах. Заводные апельсины из «антифа» могут рассчитывать только на то, что «стабильность» скоро кончится, пирог уже не делится на вчерашнее число «легитимных» едоков и у них появится шанс поучаствовать в переделе.
В каком понимании человека коренится логика молодежного нигилизма? Мы любим жизнь, в её основе – стремление к частью. Счастье – это отсутствие психического раздражителя – голода и боли во всех их формах. Полное отсутствие раздражителя это неорганическое состояние трупа, и, значит, любое стремление к счастью есть всего лишь короткий отрезок на более долгой прямой нашего стремления к саморазрушению. Внутри биофильской и позитивной воли к жизни всегда упакована некрофильская и деструктивная воля к небытию – такова «интуиция» нигилистов многих поколений и оттенков. Далее, по интеллигентским правилам, я должен сказать нечто в противовес этой самой логике молодежного нигилизма и сказать есть что, но делать этого я не буду хотя бы потому, что это означает добровольно выбрать роль «гуманитарного мента», охранителя, халдея на службе стабильности, а их хватает и без меня.
Единственное известное мне решение заявленной проблемы – стать одним из бунтарей, покуситься на систему и её псов. Диалектический парадокс состоит в том, что если вам не нравится «варварство» героев «Исхода», вы должны стать «варваром» и атаковать систему, чтобы покончить с объективными предпосылками этого «варварства». Тем, кого раздражает такой бунтарь, стоит стать ещё большими бунтарями, чтобы покончить с миром, дающим причины для такого рода бунта. Пытаться вылечить «болезнь экстремизма», сохраняя систему, против которой «экстремизм» направлен, означает усиливать причины для «экстремизма», выбирать в этом конфликте сторону, которая дает каждому зрелище вместо смысла, занятость вместо дела, роль вместо судьбы и банковский счёт вместо победы.
«Исход» – хороший способ понять психологию «дестроера» и «мародера» – дискредитированную фигуру, которая появляется на улицах в любой постсоветской революции. «Мародер» просто знает, что от происходящей революции его жизнь вряд ли изменится к лучшему, он – революционер без иллюзий, внушенных оппозиционной пропагандой, поэтому он и получает от восстания то, что может получить – всё, до чего дотягивается рука. И настоящим призом в этой небезопасной городской игре, «бегалке» и «стрелялке», является вовсе не присвоенная вещь, но само освобождающее от страха чувство: можно брать то, что ещё вчера было жирно обведено лентой с надписью «чужое» и «заплати».
Пока героя устраивают почти любые «теории», если они подпитывают его боевой инстинкт, будь то попытка приложить самурайский кодекс к своему существованию в мегаполисе или рассуждения о том, что в обществе, где нет отдельной касты войнов, а есть регулярная и профессиональная армия, мужская агрессивность найдет себе иные формы в виде тех или иных «бойцовских клубов». Кстати, о самурайском кодексе. В нём сказано, что если где-то больше одного самурая на десять мужчин, там неизбежен кровавый хаос и сбор урожая голов вместо сбора урожая риса…
Но у автора дневника есть неустойчивая симпатия к христианству, Афону и вообще монастырям как формам добровольной сегрегации. Если не бунт, то исход в закрытую общину? Возможно, если ему удастся несколько стабилизировать свою жизнь и сделать её чуть более «буржуазной» (то есть в данном случае просто «более долгой»), эта мерцающая симпатия разовьется в более явную религиозность – одну из древнейших форм «амортизации» и «нормализации» недовольных общественным устройством. Другой вопрос, нужна ли герою «нормализация», если вся его жизнь – великий отказ от компромисса? И насколько совпадают в этом тексте автор и «герой»?
