Моя знакомая из неудавшихся художниц собирает по миру «маоистский фарфор». Фигурки кающихся интеллигентов, добровольцы с винтовками, хунвейбины с цитатниками, комиссары с биноклями, китайский спутник и, конечно, вождь в разнообразнейшей одежде. Толкает потом в Европе. Если предлагают подделку, специально «старит», здесь ей помогает пара специалистов, советских еще реставраторов, умеющих «старить» так, чтоб никакая экспертиза ничего не заподозрила – 70-е годы химически подтверждаются. Она ведь сбывает эти диковины не лохам, а искушенным европейским коллекционерам.
Почему иногда мне кажется, что я занят по жизни чем-то очень похожим? Который год я и несколько моих знакомых кого-то приглашаем, что-то проводим, издаем-переводим нечто «левацкое», и на него есть даже некий (отнюдь не массовый) спрос. И никакой связи с происходящим. Есть у французов такое выражение (изобретенное, кстати, в 68-м) – «говорить мертвым ртом», то есть без связи с реальными событиями из жизни тех, кто тебя слушает, и уж точно без возможности изменять их. А если совсем грубо: наши слова не угрожают ничьим деньгам. Наш «антикапитализм» – диковинка, которая одним завтра надоест, а другим, напротив, временно понравится. Но в целом всё останется так же, в мире не изменится ничего. Смущает подозрительная «разрешенность» всей нашей левизны. Должен ли левый быть «запрещенным человеком»? И что именно это значит?Но сначала другой вопрос:
Кто такие левые?
Каждый человек (ну может быть, за исключением Ксении Собчак) знает о том, что не всё на свете продается и покупается. У любого из нас есть круг того, что в принципе не может быть товаром, выключено из рыночного обмена. Расширение этого круга и есть движение личности влево. Постоянный рост таких ограничений для общества в целом и есть дорога к социализму. Капитализм, наоборот, постоянно расширяет сферу «товарного» и обмениваемого на рынке. Умеренные «системные» левые предлагают перераспределение доходов внутри капитализма, они придумали тысячу и один способ «брать у богатых и делать общим», не покушаясь при этом на сами источники богатства, оставляя прибыльную собственность в руках ее частных владельцев. Таковы левые либералы, социал-демократы, поклонники Кейнса и т.п. Более радикальные левые выступают за передел собственности на средства производства в пользу работников. Собственно, степень радикализма левых и определяется процентом запланированного передела. Хотя и тут радикалы обсуждают два пути. Коммунисты – за государственную национализацию. А всевозможные синдикалисты, общинники, артельщики и народники – за «коллективную собственность» конкретных людей на конкретном предприятии. Обе эти радикальные версии вполне могут сочетаться. Трудно себе представить атомную станцию, принадлежащую только своим работникам, зато очень легко – авторемонтную мастерскую или дизайнерское бюро. Наверное, при новом социализме найдется способ сделать крупнейшие предприятия всеобщими, а те, что помельче – коллективными. Последние 20 с лишним лет я рекламирую весьма крайние версии этой идеологии. И даже регулярно отказываюсь от высокооплачиваемой работы в глянцевых или просто мировоззренчески чуждых медиа, чтобы осталось время на пропаганду этих самых идей. Я уверен, что капитализм не лечится розовым социал-демократическим сиропчиком хотя бы потому, что государство не может быть независимым от капитала игроком. Я также всегда был против мокрых глаз у левых. Слезы мешают целиться. То есть вроде бы я левый радикал, а не шнырь на подсосе. Я невоспитанный, финансово несостоятельный, агрессивный дилетант, мечтающий о массовом революционном насилии на Рублевском шоссе. Но тошнотворное чувство собственной «разрешенности», декоративности и «фарфоровости» не покидает и беспокоит.
Легалайз?
Всякий раз, когда у меня выходит новая книжка, пара-тройка модных светских журналов делает со мной интервью, называя меня разными пафосными словами, чтобы благополучно забыть это имя на пару лет, до выхода следующей книги. И в каждом таком интервью, сколько бы я ни говорил о прогрессивном смысле диктатуры трудящихся, которая и есть высшая форма проявления демократии, не только политической, но и экономической, журналистка (обычно это приятнейшая девушка) мягко мне намекает, что это все равно вырежут – не потому что запрещено, а потому что, во-первых, непонятно, а во-вторых, не интересно никому, – и вежливо меняет тему разговора, спрашивая меня, например, правда ли я выступаю за полный «легалайз»? Да, я вообще-то выступаю за него! Но не считаю это требование суперактуальным. Сначала нужно буржуазию на место поставить (упразднить ее в ближайшем будущем не удастся), а потом уж «легалайз» делать будем. Ставить на место буржуазию придется поэтапно. Сначала будет повергнуто ее самомнение. Ей, да и всем интересующимся, нужно наглядно продемонстрировать, что буржуа отнюдь и далеко не самая стильная, креативная, образованная и исторически перспективная группа населения. Для этого левым и нужна адекватная моменту культурная политика. Как только эта промежуточная цель будет достигнута, начнет реализовываться и вторая победа – политическое влияние буржуа на принятие решений должно быть убавлено, насколько получится. Им нужно доказать, что их деньги отнюдь не столь влиятельны и вовсе не настолько определяют поведение власти, как это было еще вчера. На пути любых денег может встать хорошо организованное общество, то есть реальная угроза для буржуа потерять вообще всё. Наконец, третьим шагом в наступлении на капитализм была бы передача частной собственности буржуа в пользу общества, как именно – есть варианты, пресловутая «национализация через полное огосударствление» отнюдь не единственный путь. Ну а потом, если и этого народу станет мало, буржуазии будет устроен окончательный и необратимый THE PIZDETZ.
Другой мир невозможен?
Я стараюсь не кривить душой и призываю, привожу современные примеры, ссылаюсь на революции прошлого. Часто делаю это за пределами «левой тусовки» и пытаюсь говорить современным массовым языком – немного уличным, немного глянцевым, иногда с учетом постмодернистского жаргона высоколобых, на письме используя самую популярную подачу любых идей: анекдот – теория – диалог – и опять анекдот (куски должны быть примерно равного размера). Стараюсь говорить от первого лица, непременно привязывать идеи к последним и «раскрученным» событиям, а еще лучше – к образам массовой культуры. Но «разрешенность» берет все это в кавычки.
Возможно, у меня просто не очень получается убеждать других. И вообще, хватит писать о себе, есть люди поизвестнее. Зрители спокойно проглатывают фильмы о том, как семье присылают ящик с красной кнопкой и нужно только нажать эту кнопку, то есть убить совершенно случайного человека, чтобы получить миллион и решить все свои финансовые проблемы. Или даже о том, что нужно самому прийти на телешоу, взять в руки пистолет, заряженный одним патроном и, крутанув барабан и приставив ствол к виску, нажать на курок, чтобы выиграть главный приз, авось повезет. Рыночная механика человеческих отношений, одна и та же на всех уровнях, недавно была очень точно поймана Стивеном Содербергом в «Девушке по вызову», куда на главную роль он для убедительности позвал молодую порнозвезду Сашу Грей. Или вот бельгиец Ян Фабр привозил в Москву свою «Оргию толерантности» – спектакль о том, что капиталистическая цивилизация – это ад кромешный. И ничего, все пошли из театра домой, а не на баррикады. Потому что логика у потребителя зрелищ какая? Мы, конечно, всё понимаем, но другой мир невозможен, а возможна только антибуржуазная ирония, подслащивающая мир «этот» и отличающая культурных людей от примитивных лохов, верящих рекламе и правительству. «Другой мир – это ГУЛАГ и дефицит», – это буржуазной пропаганде удалось вколотить многократным повторением и пугающими кадрами в головы почти всех «культурных» людей. И дело не только в том, что почти каждого из них крепко держит за тестикулы свой Офис Виссарионович. Главная вина за то, что любые «наши» культурные сигналы не имеют политического результата, лежит не на глянцевой пропаганде, и не на офисном тоталитаризме, а на нас, антикапиталистах, которые так и не предложили людям простого и доступного способа «быть левым».
Быть левым?
Есть простой способ быть правым: рисовать везде свастику, поджигать «нерусский» ларек, выслеживать нелегального эмигранта, создавать сети своих охранных фирм, рукопашных секций и военно-исторических маскарадных клубов, восстанавливать церкви или даже создавать аграрные православные общины в сельской местности. У правых есть свой доступный способ менять социальную реальность. Во всем этом можно участвовать, не сильно ломая свою привычную жизнь, ну кроме «общин», но и туда можно наведываться временно, в отпуск или если потерял в городе работу.
Что столь же простое мы можем предложить людям? Профсоюзную борьбу по месту работы? Чаще всего она заканчивается увольнением, психологически в нашем «холопском» обществе непривычна, большинством коллег, скорее всего, принята не будет – короче, гораздо сложнее, чем все вышеописанные практики.
Создание собственного коллективного предприятия с нуля? Не менее сложно, требует долговременной включенности, а не просто «участия по настроению», непривычен уровень ответственности («начальства нет!»). Даже если несколько таких фанатиков-энтузиастов нашлось, более «обычные» люди, которые примкнут позже, будут говорить: «Мы очень левые, любим русский авангард, мексиканский сапатизм и Маркузе с Жижеком и Бакунина с Марксом, но только мы не готовы “совладеть” и “самоуправляться”, решать проблемы с поставщиком, пожарником и налоговиком, это риск и тотальная включенность, мы хотим получать пусть очень маленькую, но гарантированную зарплату, и пойти после фиксированного рабочего дня домой или куда нам нравится, не отвечая здесь за всё». Уставшие энтузиасты быстро превращаются в обычных владельцев, все остальные – в наемных работников, а «левизна» вначале переходит в чистый «стиль» (плакаты на стенах), а потом и вовсе испаряется, как воспоминание.
Некоторые надежды есть на экологическую деятельность. Доказать, что во всех проблемах со средой виноват капиталист и рыночный интерес, очень просто. Тут может быть сколько угодно захватов, протестов, граффити, блокад дорог и театральных акций – и всё это не требует от большинства активистов постоянной включенности, а наоборот, предполагает сезонность. Но пока на русской почве как-то не очень приживается.
Левые митинги, собрания, семинары и форумы не предлагать – это формы тусовки, которая сама по себе меняющей реальность деятельностью не является. Все это есть и у правых, но у них плюс к тому хватает и непосредственного действия, реального «стиля жизни».
Субъективная причина нашей «разрешенности», то есть декоративности, в том, что мы не придумали сценария для всех сочувствующих тем же идеям – как «быть левым» хотя бы время от времени и видеть от этой «левизны» пусть локальный, но результат. Правые с этим справились. Или я что-то пропустил? В таком случае жду подкрепленных фактами и видеоотчетами возражений. Это всем будет интересно.
Виновата ситуация?
Конечно, жизнь подкидывает поводы для выступлений: то студенты соцфака МГУ взбунтуются против своих реакционных и коррумпированных преподавателей, то ЦДХ решат снести ради какого-то коммерческого «апельсина», то «Центр Э» на «Фаланстер» наедет непонятно за что и даже сайт закроет – но везде в протестующей и выражающей солидарность толпе левые отнюдь не самые заметные, не самые многочисленные и вообще необязательные. Специфический способ «быть левым» тут не при чем.
Проще всего объяснить нашу «разрешенность» объективной ситуацией. В конце концов, в США, где почти всю минувшую осень «Капитализм» Майкла Мура держался в десятке самых кассовых кинохитов, тоже никаких революционных перемен не происходит, и Мур, получается – типичный «разрешенный» левак. Если бы сегодня в Европе ощущалась угроза маоистской революции, то мою знакомую с ее «хунвейбинским фарфором» гоняли бы, наверное, как агента и пиарщика «Аль-Каиды», да и не занялась бы она столь рискованным бизнесом.
То есть нет «объективной угрозы», никто не чувствует шансов на реализацию левого проекта. И потому любая радикальная реплика воспринимается как сказанное «на сцене», то есть изначально взятое в кавычки, превращается в артефакт и оценивается только крутизна, диковинность артефакта как фактор его вероятной цены на рынке элитарных развлечений.
Да, дело не только в нас, у левого проекта меньше всего агентов среди культурной и политической элиты по причине очень долгой антисоветской аллергии на все «красное» у одних и еще более идиотской ностальгии по «советской империи» у других. Из трех больших идеологий (национализм, либерализм, социализм) наша пользуется наименьшей поддержкой любых элит, и нам самим приходится формировать и воспитывать свою антибуржуазную контрэлиту почти с нуля. Одна из причин нашей «разрешенности» в том, что ситуация объективно против нас, но знать логику истории важнее любой временной «актуальности».
Наши идеи – в самом невыгодном положении. Какие есть у этого плюсы? Ну, во-первых, можно быть уверенным в искренности тех, кто все равно их выбрал. А во-вторых, такое положение идеально, чтобы найти по-настоящему новые, не применявшиеся прежде способы реализации и распространения этих идей, изобрести формы активности, которые превратят нас из «разрешенных» и ни на что не влияющих левых в гораздо более интересных и исторически перспективных людей. Какие будут предложения?
