«Еще одна несостоявшаяся революция», – сказала моя коллега Нина Потарская, когда мы наблюдали за акциями протеста в Кишиневе. В этой фразе не было сожаления по поводу того, что в Молдове сорвался политтехнологический переворот праволиберальной оппозиции против правительства квазикоммуниста Воронина. Печальным было то, что очевидный потенциал социального протеста, который в очередной раз пытались использовать в своих целях правые политики, не вылился в широкие массовые выступления, способные смести с политической сцены обе конкурирующие между собой группировки правящего класса.
Впрочем, это выглядело совершенно закономерным. Сегодня в Молдове не существует влиятельной и независимой классовой силы, которая могла бы стать реальной альтернативой действующей власти и унионистской оппозиции. Аналогичная ситуация наблюдалась и в Украине, Грузии и ряде других стран бывшего СССР, переживших свои, более или менее успешные, версии «оранжевых революций». Немногочисленные левые группы и социальные движения оказались безнадежно вытеснены в этой стране на периферию общественно-политической жизни. Они могли быть либо статистами, плетущимися в хвосте у одной из группировок буржуазии, либо маргиналами, чья «третья» позиция оставалась неизвестной массам и не воспринималась в рабочей среде. Системность этих явлений очевидна, и молдавский пример только указывает на устойчивость печальной тенденции – когда одураченные массы своими руками сажают себе на шею «честных» политиканов.
Участники беспорядков, повлекших за собой разгром административных зданий в молдавской столице, выступали под правыми и ультраправыми лозунгами, с историческими отсылками к «Железной гвардии» и «Великой Румынии» маршала Антонеску. Однако в основе протеста лежало открытое социальное недовольство. Безработные строители-«заробитчане», люмпенизированные рабочие с закрытых советских заводов, учителя с зарплатой не более 200 долларов и студенты, которые изначально не видят перспективы трудоустройства в своей стране, – эти социальные категории стали кадровой базой для протестов под панрумынскими лозунгами.
Все это очень напоминало массовые протесты в Украине «оранжевой революции». По существу, события были подготовлены не политтехнологами, а всем постсоветским периодом с его неолиберальной приватизацией, деиндустриализацией целых регионов, развалом колхозных хозяйств и окончательным обнищанием села, которое привело к пролетаризации части крестьянства и феномену массовой трудовой миграции в городские центры и за пределы страны. «Оранжевые» политики только использовали накопившееся социальное возмущение, направив его в русло майданного протеста. А национализм в умеренной «патриотической», и крайней шовинистической формах закономерно стал его идеологической платформой – и это знаменовало собой идейную гегемонию буржуазии над управляемыми ей массами.
В начале 90-х национализм с неизбежностью оказался востребован нарождающейся буржуазией постсоветских стран в качестве идеологии этого формирующегося класса и как один из инструментов его общественного господства. Он был призван заполнить идеологический вакуум и обосновать право на господство вчерашних партработников – детей и внуков крестьян и рабочих, эмансипированных Октябрем. Национализм по умолчанию выводил традицию их господства над низшими классами со времен летописных князей, великодержавных монархов, средневековых гетманов и господарей, буржуазии эпохи Витте или Столыпина, военных диктаторов времен Гражданской войны и эмигрантских фашистских фюреров межвоенных лет.
Помимо этого, национализм выполнял роль клапана, направляя социальное недовольство на «внешнего» и «внутреннего» врага – причем роль последнего органично приняли на себя партии «традиционной» парламентской левой. Они представляли собой консервативные партии, ориентированные на Россию Ельцина или Путина, чья идеология совершенно не соответствовала левому бренду, приватизированному в начале 90-х годов. Эти одиозные, демонизированные в массовом сознании «компартии» были важной частью политической системы в постсоветских странах прошлого десятилетия, диалектически обеспечивая ее стабильность. Они играли роль контролируемой оппозиции и таким образом являлись удобным спарринг-партнером на выборах, консолидируя против себя буржуазию вместе со значительной частью социальных низов, разагитированных антикоммунистической пропагандой. Имитация левой оппозиции делала невозможным развитие альтернативных классовых сил, которые могли бы взять на себя организацию революционного протеста в России 1996 и 1998 годов или в Украине в 1999, 2001, 2002 и 2004 годы.
Специфика ситуации в Молдове – самой маленькой и экономически слабой республике распавшегося Союза – состоит в том, что вследствие крайней слабости государственной власти страна неожиданно попала в руки одной из этих квазикоммунистических структур. И молдавский опыт убедительно показал, что классовая суть установленного в ней режима принципиально не отличается от леволиберальных конкурентов президента Воронина. «Коммунистическое» правительство подчеркнуто ориентировалось на европейскую буржуазию с ее неолиберальной экономической программой и успешно соревновалась с правыми в националистическом популизме, отказываясь от компромиссных решений приднестровской проблемы. «Антикоммунистическая» оболочка кишиневских протестов выглядит в свете этого нонсенсом и настоящим «сюром». На примере неудавшейся «молдавской революции» наглядно видно, что формально декларируемая идеология власти и оппозиции – не более чем личины конкурирующих элит, тождественных в своей классовой сути. А их острые междоусобные конфликты, как пишет Борис Кагарлицкий, лишь указывают на классовую незрелость буржуазии постсоветских стран, где каждая смена власти влечет за собой масштабный передел собственности и активов. Люди, которые пришли на площади Кишинева, смутно осознавали необходимость протеста, но так и не смогли самостоятельно сформулировать действительные цели, задачи, лозунги своей борьбы, подменив это либерально-националистической риторикой.
Трудящиеся массы остаются послушным орудием в этой борьбе своих господ, защищая их интересы под видом собственных интересов или же «интересов нации и страны». Поражение оппозиции консервирует ситуацию, а ее победа приводит к не менее тяжелым последствиям. Широкое общественное разочарование – своего рода социальное похмелье – порожденное крахом иллюзий миллионов обманутых людей, ведет к апатии и неверию в собственные силы и в действенность любого протеста. Подобно пораженному вирусом организму, мы практически не сопротивляемся антисоциальной политике власти. Классовое сознание по-прежнему находится в зачаточных формах – постсоветский рабочий класс все так же голосует даже не за «своих», а за «хороших» и «честных» парней-политиканов, осознавая колоссальную пропасть, разделяющую этих кандидатов и их нищий электорат. Национализм трансформирует социальное недовольство в националистические предрассудки, консолидируя низы вокруг той или иной фракции национальной буржуазии, и играет роль социального наркотика для бедных, обездоленных, малообразованных людей, которые особенно охотно верят в мифы о великом прошлом своей страны – и живут этим вымышленным прошлым, укрываясь в нем от позорного прозябания своего народа.
Ситуация кажется безнадежной: «Что объединяет эти страны, так это то, что они являются одними из ведущих поставщиков дешевой рабочей силы в СНГ, – рассуждает один из левых наблюдателей. – Что это означает? Прежде всего то, что экономическая ситуация в этих странах близка к критической, или уже перешагнула эту черту. Почти все эти страны прошли либо частичную, либо полную деиндустриализацию. Промышленность была уничтожена еще в 90-е, а, следовательно, был уничтожен и рабочий класс, оплот любого мало-мальски серьезного левого движения. Те рабочие, что не пошли в мелкие лавочники или в криминал, трудятся сегодня за границей… Нет недостатка и в “среднем классе” ежеминутно боящимся из-за кризиса утратить свой статус. Нет недостатка и в ультраправой националистической идеологии объясняющей все беды происками коммунистов или чужаков-иноземцев. К сожалению, следует признать, что, говоря словами Грамши, буржуазия установила свою полную идейную гегемонию в Восточной Европе. Левым идеям, которые к тому же нередко звучат из уст либеральных социал-демократических или “коммунистических” бюрократов здесь места нет».
На нас поставили крест все, включая ООН, которая прогнозирует, что население одной только Украины уменьшится до 2045 года на 15 миллионов человек – за счет низкой рождаемости, высокой смертности и миграций. Республика Молдова успешно конкурирует со своей северной соседкой за право гордо именовать себя беднейшей страной Европы и единственная превосходит Украину по процентному соотношению граждан, выехавших за рубеж на заработки. Общие тенденции социальной деградации, подстегнутые кризисом, действительно не дают никаких поводов для дежурного оптимистизма. Однако эта тупиковая ситуация должна только подстегнуть наши усилия в попытке найти выход из замкнутого круга борьбы конкурирующих элит, в которой пассивно участвуют накаченные патриотической пропагандой массы. Борьбу за альтернативу, которая смогла бы пресечь убийственные для нас тенденции.
