2009 год только начался, а мы уже стали свидетелями большой трагедии. 19 января в Москве был убит известный левый адвокат Станислав Маркелов, хорошо известный журналистам, правозащитникам и активистам левого движения.
Первый вопрос, банальный, но неизбежный. Что вы можете сказать о случившейся трагедии?
Честно говоря, я не обладаю достаточными сведениями, чтобы делать какой-то обстоятельный комментарий. Лишь чисто интуитивно могу предполагать, что это связано с профессиональной деятельностью Станислава Маркелова. В то же время неясно, какой это след – чеченский ли, будановский ли, бандитский след, который может быть связан с Химками, или какая-то иная политика.Известно, что Маркелов был политически ангажированным адвокатом, защищавшим антифашистов, анархистов, радикальных экологов, и не раз и не два становился персоной, в устранении которого могли быть заинтересованы самые разные стороны.
Как и когда вы познакомились?
Я встречал его еще в начале 1990-х годов. Стас был еще достаточно юным, он учился в Юридической академии и выглядел довольно экзотически – длинный хаер, волосы, собранные в хвост, фенечки… И сам он себя отождествлял с хипповской Системой, хотя по возрасту он не мог стать ее частью. Это было такое эпигонство, если так можно выразиться – и именно таким я его и запомнил.
Стас, активная фигура в политическом сообществе, всегда появлялся на политических тусовках, где я его встречал, хотя мы тогда не были знакомы.
Все изменилось в 1993 году, когда после подписания знаменитого ельцинского указа от 21 сентября начался «Черный октябрь». Мы, левые социалисты и анархисты, приняли для себя такое решение: поскольку мы не можем стать по какую-либо сторону баррикад, но считаем себя социалистами, то есть в буквальном переводе «общественниками», мы должны что-то в этой ситуации сделать для общества. Мы понимали, что ситуация движется к крови: большой ли, малой – но что кровь прольется, что будет гражданская война, всем было ясно.
Когда мы собрались в музее Николая Островского (Александр Бузгалин вел эту встречу левой интеллигенции), я выступил с идеей создания добровольной санитарной дружины. И буквально в этот же день или на следующий, когда мы собрались на проспекте Мира, мы приступили к ее созданию. Поначалу дружина состояла из нескольких человек: мы сшили флаг с красным крестом, обзавелись белыми повязками; по-моему, наша сандружина уже тогда назвалась именем Максимилиана Волошина: этот поэт, когда жил в Крыму во время Гражданской войны, помогал красным, когда тех преследовали белые, и белым, когда тех преследовали красные.
Первый наш выход в народ состоялся в субботу 2 октября. Мы еще зашли в Краснопресненский райсовет и оттуда, узнав, что начались серьезные волнения, двинулись на Смоленскую площадь вдоль оцепления, блокировавшего подступы к «Белому дому».
Смоленская площадь была покрыта баррикадами с двух сторон, на Зубовской площади стояли автобусы с ОМОНом. Образовался свободный пятачок, отвоеванный в драках с милицией – горели покрышки, вырывались клубы черного дыма и языки пламени, зрелище было впечатляющим. Просто как в октябре 1917-го. На баррикадах стояли люди с арматурой и в касках.
Мы заняли под сандружину один из лотков на площади и объявили сбор медикаментов, бинтов, денег. Подходили разные ребята – кто-то нам был уже известен, кто-то только что узнал про нашу затею. Среди тех, кто тогда подошел, был 19-летний Стас Маркелов, студент Юракадемии, который сразу же стал одним из активнейших участников наших действий.
Наши действия заключались в том, что мы вышли вместе с демонстрантами, превратившимися в повстанцев, в сторону Крымского моста. Первую помощь нам пришлось оказывать владимирским курсантам, которых прорвавшийся народ просто смел. Но не прошло и двух часов, как пришлось оказывать первую помощь обеим сторонам – появились пострадавшие участники прорыва к «Белому дому». Вместе с дружинниками «Трудовой России» мы смогли предотвратить самосуд над штабными офицерами МВД, которые пытались запереться в ОМОНовском автобусе, – их вытащили на улицу и чуть не разорвали. В итоге, мы вывели офицеров как пленников и передали в «Белый дом».
А потом началась стрельба – сначала в гостинице «Мир», а потом в здании мэрии, бывшем СЭВе, и это уже были огнестрельные ранения. К моменту похода к телецентру «Останкино» у нас уже появились профессиональные врачи и фельдшеры (после обращения исполкома «Белого дома» с просьбой к врачам присоединиться к сандружине). Я с несколькими сандружинниками остался на той площадке, где разбили полевой медсанбат, а вот Стас Маркелов и большинство ребят поехали в Останкино и пришли к Стасу домой. Он жил тогда с родителями напротив телецентра – у него отец работал на телевидении. В его квартире что-то вроде штаба сандружины и получилось. Сначала эти ребята были в резерве, а когда началась бойня у «Останкино», они начали действовать как санитары – помогали раненым, вывозили убитых. Стас самым активным образом в этом участвовал.
На следующее утро, 4 октября, после того, как вечером и ночью Стас и его товарищи спасали людей, мы снова собрались в обществе «Мемориал» (там, в Каретном переулке, была наша основная база), где решили разделиться на двойки и тройки и мобильными группами прорваться в район «Белого дома». Стас и его приятель были единственной группой, которая в результате прорвалась через оцепление штурмующих, причем весьма экстравагантным способом – на «демороссовском» автобусе. А там они уже занялись своим прямым делом. Конечно, работали и другие сандружины – как «дикие», так и добровольцы-медики. А Стас занимался спасением раненых в непосредственной близости от обстреливаемого «Белого дома».
Когда было объявлено чрезвычайное положение, мы не распустили сандружину, а наоборот, занимались ликбезом, продолжали собираться, ходили на прощание с погибшими, поддерживали единство. За это время мы все близко сдружились – это была, если угодно, фронтовая дружба.
А со Стасом нас связывала и личная дружба. В 1994 году я выступил с идеей созданий левого исторического клуба при обществе «Мемориал» (ЛИКа), и Стас активно посещал наши заседания, круглые столы. Понятно, что он не был профессиональным историком – но там были как профессионалы, так и просто интересующиеся. Из известных имен можно назвать Александра Тарасова, Константина Морозова, известного «мемориальца», Вадима Дамье, известного анархиста и ныне доктора наук, Андрея Исаева, который еще не был ни с властью, ни в Думе и приходил на эти заседания вместе с историком Александром Шубиным, писателя Юрия Давыдова, автора романов о революционерах… Кроме того, тогда начиналась чеченская кампания, и мы пытались спрогнозировать разные пути ее развития.
Я это говорю к тому, что Стас уже тогда интересовался историей революционного движения. И в частности, он хотел в себе воплотить традицию политической адвокатуры в России, которая существовала во время процессов над социал-демократами, народовольцами, эсерами при царизме. В то же время его очень интересовала история политического «Красного креста» и того, как можно реально оказывать помощь политзаключенным. Конечно, это ему удалось: судя по всем делам, которые он вел – будь то «Дело Соколова», будь то «Краснодарское дело», – он всегда выступал как левый адвокат. Мы часто по этому поводу шутили.
Он был веселым человеком?
Стас был большим балагуром, подходил с юмором даже к самым серьезным темам. Мог язвить, иронизировать, если все это проходило в дружеских кампаниях. Хотя он был человек раскованный, мог и в серьезной аудитории с юмором выступать.
Из его общественной деятельности, кстати, можно вспомнить участие в Прямухинской вольной артели – это была очень интересная инициатива возрождения усадебного комплекса в Прямухино, на родине Бакуниных. И вот по инициативе группы бывших КАСовцев появилась артель, которая помогала владельцам из рода Бакуниных, выкупившим усадьбу, от которой остались одни фрагменты, в ее восстановлении. Эта артель, летом там собиралась, помогала в восстановлении дома, очистке прудов, уходе за парком. Там, кстати, был дуб, посаженный декабристами.
С другой стороны, Прямухинская артель была моделью то ли народнической, то ли толстовской коммуны конца XIX – начала XX века, где люди, с одной стороны, добровольно работали за идею, а с другой – отдыхали, общались, проводили по вечерам семинары. И Маркелов активно участвовал в работе этой артели. Там же он познакомился и потом близко дружил с нашим общим другом, активистом левого движения, журналистом Игорем Юрьевичем Подшиваловым, который был одним из руководителей артели.
Нам со Стасом довелось проводить вечер памяти Игоря Подшивалова: в 2007 году в Прямухино мы проводили чтения в его память.
Наше личное с общение со Станиславом продолжалось больше в этом ключе – историко-просветительском. А с другой стороны, Стас завязал близкую дружбу с правозащитным центром «Мемориал» и уже в 1994 году отправился впервые наблюдателем в Ингушетию – вместе с Александром Черкасовым и другими «мемориальцами». Кстати, Александр Черкасов как раз женился на Ольге Трусевич, нашей сандружиннице, так что мы уже дружили семьями. Мы хорошо знали жену Стаса: она из Минска, сейчас там вместе их двумя маленькими детьми.
Как вы считаете, Стас сильно изменился с той поры, когда студентом пришел в левое движение?
У меня никогда не возникало сомнений, что Маркелова ждет блестящее будущее, – и я рад, что мои прогнозы оправдались. Он очень быстро рос. И хотя многое изменилось – завел семью, вместо хаера появилась аккуратная стрижка, стал носить костюм и вести публичную деятельность – как только Стас попадал в свою среду, он преображался и становился прежним Маркеловым, которого мы знали. Но было видно, что он поднаторел, поднабрался опыта. И я не боюсь этого сказать: если бы не случившаяся трагедия, Стас мог бы превратиться в интересного политика новой формации. Все задатки и основания для этого у него были, и диапазон возможностей был уже шире – появился выход на международную арену. Он создал и возглавил Институт верховенства права, принимал участие в Европейском Социальном Форуме в Мальмё в сентябре 2008 года.
Отчасти он приобретал новые контакты не без помощи своего брата – депутата Госдумы РФ прошлого созыва, который прошел в Думу от «Родины», а потом шел в парламент от «Справедливой России». Хотя они с братом были политическими антагонистами, но понятно, что семейные узы сохранялись. Ну и понятно, что у Стаса оставались связи, вынесенные из политической деятельности еще в юности, например, в Социал-демократической ассоциации.
Он как-то определял свои политические взгляды?
Стас всегда определял себя как левого социал-демократа, «меньшевика-мартовца», как он любил себя называть. Насколько я понимаю, в Социал-демократической ассоциации он блокировался с той левой группой, которую возглавляли супруги Ракитские. Немного странно, что он одновременно общался с людьми, которые себя определяли как анархистов, эсеров, – но в этом тоже был Стас Маркелов: нужно помнить, что он был вегетарианцем, у него был этот «толстовский» стержень. И вообще, он умел сочетать слово и дело.
Сейчас у всех на слуху дела Маркелова, связанные с защитой антифашистов или пострадавших от чеченского конфликта, но, насколько известно, он активно работал и с экологистским движением?
Да, одним из самых первых дел Маркелова было дело о погроме эколагеря у Волгодонской АЭС во второй половине 1990-х. Там было серьезное нападение – со сломанными конечностями, с жестким избиением, и Маркелов взял это дело под свою опеку.
А он участвовал в акциях радикальных экологистов?
В начале разговора мы упомянули политическую адвокатуру царской России… Понятно, что адвокаты не стояли на баррикадах, если они не превращались в чистых политиков, как Ленин и Керенский. Так и с ним. Не могу вспомнить, чтобы он участвовал в радикальных акциях экологистов, но при этом он был членом этого сообщества, их юридическим прикрытием, и выезжал на самые закрытые совещания, будучи там абсолютно своим.
При словосочетании «студент МГЮА» сразу вырисовывается стереотипный образ карьериста-прагматика. Но вся деятельность Станислава не вяжется ни с этим стереотипом, ни с прагматичным выбором многих его коллег. Как это можно объяснить?
Наверное, первопричина в том, что он был романтиком. Иначе он не пришел бы в левое движение. Хотя он был нехарактерным персонажем для юридической среды и вообще необычным человеком.
Между прочим, в период, когда Маркелов пришел в политику, молодежная составляющая в оппозиции была не так уж велика. Если она где-то и была, то присутствовала в качестве маргинального сектора на периферии политического процесса. Стас же вращался сразу в нескольких сообществах, иногда даже связывая их. Он общался с эсдеками, а с другой стороны – с анархистами, либертариями, экологами («Хранителями Радуги»).
Он был скорее «белой вороной» в студенческой среде. Стас был очень одаренным человеком – не знаю, насколько он был усидчивым студентом, насколько активно работал на семинарах и корпел в библиотеках. При его образе жизни это вряд ли было возможно. Но при этом, конечно, он начал делать куда более успешную карьеру, чем многие его сокурсники (карьеру – не в приземленном, а в высоком смысле), и занял нишу, которая казалась пустой.
У нас до него сообщество политической адвокатуры так и не появилось. Старших коллег Стаса – Падву или Резника – нельзя назвать политически ангажированными адвокатами. Да, они вели политические дела, но они вели и кучу других дел, к тому же себя лично они не отождествляли с какой-то партией или движением. Не будем касаться отдельных исключений – например, Михаила Барщевского и его партии «Гражданская сила». Понятно, какого рода эта политика. А Маркелов шел совсем от другого.
Сейчас такие политические адвокаты появляются – Дмитрий Аграновский, другие адвокаты нацболов или, наоборот, адвокаты праворадикалов. Но вот волею судьбы Стас Маркелов был на этой стезе если не первым, то одним из первых.
Ну, появлению настоящей политической адвокатуры препятствовало и отсутствие независимой судебной системы…
Естественно. Я вспоминаю, Лариса Романова писала, что во время допросов ее спрашивали, в том числе, и о Стасе Маркелове. Понятно, что досье на Стаса собиралось за его участие в политике. Ведь он участвовал и в акциях «прямого действия», например, профсоюза «Студзащита» – маршах и в прорыве к «Белому дому».
Как вы думаете, чем был вызван его интерес к Кавказскому конфликту?
С 1994 года поездки Стаса на Кавказ уже не прекращались. Тогда начиналась Первая чеченская кампания, были попытки создания антивоенного движения. Видимо, это было связано с его личной антивоенной позицией, он рассматривал конфликт с левых позиций. В то же время он, как человек увлекающийся, романтичный, азартный, хотел сам изучить ситуацию вплотную, изнутри, ну и набраться профессионального опыта.
За последние три месяца поток насильственных акций в отношении оппозиционеров был особенно плотным. Можно долго перечислять даже самые громкие из них: жесткое избиение Михаила Бекетова, нападение на Карин Клеман, атаки на профсоюзных активистов – и вот теперь убийства Станислава Маркелова, Анастасии Бабуровой и Антона Страдымова. На ваш взгляд, это можно назвать тенденцией?
Наверное, и да, и нет. Можно эту цепочку продлить, вспомнив и Политковскую, и ряд других подобных историй с журналистами и политиками. Это поле жесткого прессинга, и Рубикон перейден. Наверное, тенденция вырисовывается – и чем дольше будет кризис, чем менее уверенно будут чувствовать себя господа в своих креслах, тем более остервенело они будут бороться с оппонентами и критиками.
Следует отметить и другое. Может, я ошибусь применительно к мировой истории, но единственный случай подобного террора в истории России – убийство адвоката Иоласа, сторонника партии кадетов. Как критик самодержавия, в 1906 году он был убит черносотенцами. Других случаев я не могу вспомнить. Убийство адвоката – это цинизм, нарушение всех кодексов чести и правил игры. Адвокат – фигура неприкосновенная, и больше тут сказать нечего.
Беседовал Михаил Нейжмаков