Сорокалетие советского вторжения в Чехословакию и насильственного прекращения социалистического эксперимента «Пражской весны» рискует пройти в России практически незамеченным. Принято считать, что над этим событием уже давно расставлены однозначные и не подлежащие пересмотру акценты, маркирующие его значение для каждой из заинтересованных политических сил. И если для либералов и примыкающего к ним правозащитного сообщества эта история – не более чем еще одно дежурное доказательство преступной природы коммунизма, то для большинства левых подавление «Пражской весны», к сожалению, продолжает оставаться примером того, как следует поступать с контрреволюционными вылазками.
Парадоксальным образом эти два противостоящих друг другу подхода сходятся в одном: в принципиальном рассмотрении кратковременного процесса чехословацких реформ, длившегося с января по август 1968го, как проекта безусловно антисоциалистического, задавшего направление будущим восточноевропейским «бархатным революциям» конца 1980-х. Либералы с готовностью найдут в «Пражской весне» примеры высоких идеалов национального освобождения, демократии и морального противостояния тоталитаризму, а сталинисты – опасного плюрализма мнений и ревизии основ «реального социализма».
Обычно на присвоении подобных примеров в событиях «Пражской весны» поверхностный пропагандист предпочитает остановиться, так как любое серьезное погружение в историческую реальность не принесет ему ничего, кроме разочарований.Действительно, ведь если рассматривать «Пражскую весну» как попытку порвать с социализмом, как объяснить то, что с самого начала процесс реформ был возглавлен Коммунистической партией, за несколько месяцев завоевавшей такую массовую поддержку, которой она не пользовалась на протяжении предшествующих 20 лет? Ни один официальный документ «Пражской весны», включая знаменитую «Программу действий», не призывал к введению свободного рынка и реставрации капитализма, а принцип свободы печати и собраний, проводившийся в жизнь чехословацкими реформаторами, наврядли может рассматриваться как антикоммунистический сам по себе даже самым отмороженным сталинистом. Более того, именно противопоставление социализма и политических свобод, ставшее альфой и омегой западной идеологии «холодной войны», было всерьез поставлено под сомнение «Пражской весной».
Надуманность главного обвинения Брежнева в адрес руководства ЧССР, заключавшегося в том, что декларированный плюрализм мнений открывает шлюзы пропаганды реакционным силам, была очевидна. Коммунистическая партия и связанные с ней организации обладали полной и засуженной по праву гегемонией в обществе. Пражские студенты, требовавшие углубления начатых преобразований, с восторгом принимали в своих аудиториях выступления тогдашних героев молодежного движения против вьетнамской войны – икону битников Алена Гинзберга, западногерманского радикала Руди Дучке и одного из лидеров французских студентов Алена Кривина. В то время, когда советское руководство говорило о «мирном сосуществовании» и осуждало за авантюризм и троцкизм студенческое движение в Западной Европе, чешская делегация на Всемирном фестивале молодежи, проходившем в мае 68-го в Софии, яростно штурмовала здание американского посольства, выражая свою солидарность с борющимся Вьетнамом. Один этот факт наглядно показывает полную несостоятельность сравнений «Пражской весны» и горбачевской перестройки конца 1980-х.
События 1968 года в Чехословакии невозможно рассматривать вне контекста подъема освободительного движения, охватившего добрую половину мира и наносившего чувствительные удары империалистическим амбициям США. Впрочем, угрозу своим позициям ощущал не только Белый дом, но и советская бюрократическая элита, которая все больше теряла контроль над международным левым движением.
«Пражская весна» рисковала стать настоящим мостом между молодежным и рабочим движением Востока и Запада, поставив под вопрос сложившийся порядок вещей как таковой. Разумеется, само реформаторское руководство Компартии ЧССР вряд ли именно в этом видело свою роль. Пытаясь вывести чехословацкое общество и Коммунистическую партию из кризиса, претендуя на проведение самостоятельной политики, Дубчек и его окружение продолжали постоянно оглядываться на Москву. Череда малоосмысленных встреч лидеров КПЧ и стран Варшавского договора, проходивших весной и летом 1968-го и сводившихся к настойчивым «выражениям глубокой озабоченности» со стороны советских, польских, болгарских и прочих товарищей, сопровождалась неизменными уверениями Дубчека о верности «реальному социализму». Даже после начала советского вторжения 21 августа, когда ключевые чехословацкие лидеры были интернированы в Москву для «переговоров», а советское посольство безуспешно трудилось над созданием лояльного «рабоче-крестьянского правительства», оставшиеся в стране руководители партии не решились призвать к всеобщей забастовке и массовому сопротивлению.
Период «нормализации», последовавший за смещением Дубчека, похоронил возможность социалистической альтернативы для Чехословакии на десятилетия вперед. Тотальная чистка, приведшая к исключению из рядов Компартии около 40 % наиболее активных и политически мотивированных ее членов, превратила партию и государственный аппарат в настоящую школу циничных и лживых кадров для будущей капиталистической реставрации. Именно в 1970-е, в удушливой позднесоветской атмосфере, нашли питательную почву в среде разочарованной и дезориентированной чешской интеллигенции действительно антисоциалистические идеи Гавела, Венды и других.
Правящая элита сегодняшней Чехии, радостно устанавливающая у себя в стране американские радары, не любит вспоминать события сорокалетней давности. Ведь гораздо проще представить весь коммунистический период национальной истории сплошной черной дырой тоталитаризма, безвозвратно ушедшей в прошлое, чем вновь поднимать дискуссию о возможности «социализма с человеческим лицом». Даже сам образ иностранных войск, вводящихся в рамках оказания «интернациональной помощи», слишком явно провоцирует параллели с размещением американских баз в сегодняшней Чехии. И сегодня подъем чешского антивоенного движения, выводящего с начала этого года тысячи людей на улицы Праги – пожалуй, лучшее свидетельство актуальной и действенной исторической памяти о «Пражской весне».
