В конце 2009 года была опубликована моя книга «Капиталистический реализм». Теперь я шучу, что поскольку я дописывал книгу вслед за финансовым кризисом 2008 года, казалось, что капитализм может закончиться прежде, чем я закончу книгу. Как все мы теперь знаем, капитализм не рухнул, но будет ошибкой думать, что есть какая-либо возможность вернуться к обычному ходу вещей.
Капиталистический реализм можно рассматривать как веру в то, что нет никакой альтернативы капитализму, что, как выразился Фредрик Джеймисон, легче вообразить конец света, чем конец капитализма. Другие системы могли бы быть предпочтительнее капитализма, но капитализм — единственный, который реалистичен. Или это можно расценивать как отношение покорности и фатализма ввиду этого — убеждение, что все, что мы можем сделать — приспосабливаться к господству капитализма и ограничить наши надежды сдерживанием его худших проявлений. По сути, это патология левых, ничем лучше не иллюстрируемая, чем примером новых лейбористов. В конечном счете, капиталистический реализм сводится к устранению левой политики и натурализации неолиберализма.
После волны воинственности, нахлынувшей во всем мире в 2011 году, экономический редактор Би-би-си Пол Мэйсон зашел столь далеко, что объявил конец капиталистического реализма. События 2012 года показывают, что суждение было немного поспешным. 2012 был годом восстановления и реакции. Последняя книга Славоя Жижека, «Год невозможного. Искусство мечтать опасно», начинается с персидского понятия войны nam nihadan: «убить кого-то, похоронить его тело, а затем, чтобы его спрятать, вырастить над ним цветы». Жижек утверждает, что, относительно подъема воинственности 2011 года (Оккупай Уолл-стрит, арабская Весна, английские беспорядки и т.д.) доминирующая идеология осуществила войну nam nihadan. «Масс-медиа устранили радикальный освободительный потенциал событий… и выращивали цветы над зарытыми трупами». В этом году капиталистический реализм вновь заявил о себе. Капиталистический реализм не закончился в 2008 (или 2011), вместо этого можно утверждать, что меры жесткой экономии, которые были введены, представляют собой интенсификацию капиталистического реализма. Эти меры, возможно, не были бы введены, если бы все еще не было широко распространено убеждение, что нет никакой альтернативы неолиберальному капитализму. Борьба, которая вспыхнула в разных местах с момента начала финансового кризиса, показала растущее недовольство паническим неолиберализмом, введенным с 2008 года, но мы должны все же предложить какую-нибудь конкретную альтернативу господствующей экономической модели. Суть капиталистического реализма заключается в коррозии социального воображения, и в некоторой степени, это остается проблемой: после тридцати лет неолиберального господства мы только начинаем представлять альтернативы капитализму. Почему это все еще имеет место?
Отчасти это объясняется тем, что распад солидарности, от которого зависела победа неолиберализма, еще не был полностью обращен вспять. Различные антикапиталистические движения (вплоть до Оккупай) еще не представляют собой контр-силу, способную оспорить супер-гегемонию капитала. Мы привыкли к миру, в котором рабочие боятся капитала, никогда наоборот. Капиталистический реализм никогда не был прямым идеологическим убеждением, дело не в том, что население Великобритании когда-либо убеждалось в достоинствах неолиберальных идей. Но в чем были убеждены люди, так это в идее, что неолиберализм — доминирующая сила в мире, и что, следовательно, мало смысла сопротивляться ему. (Я не утверждаю, что большинство людей признают неолиберализм по имени, но они действительно признают политику и идеологический нарратив, которые столь успешно распространил неолиберализм). Это ощущение возникло, потому что капитал подчинил силы, действующие против него — наиболее очевидный пример, что он сокрушил профсоюзы или вынудил их быть потребительскими или обслуживающими институтами в рамках капитализма. Со времен расцвета социал-демократии ситуация изменилась, и один из основных способов, которыми она была изменена, является глобализация капитала. Действительно, это один из способов, которым перехитрили профсоюзы: если члены вашего профсоюза не будут работать за эти ставки, мы переместимся туда, где рабочие будут за них работать.
Упадок парламентской политики в Великобритании — с тремя партиями, которые все беззастенчиво представляют интересы капитала — является последствием распада солидарности трудящихся. Фундаментальная ошибка новых лейбористов как образцовой партии капиталистического реализма состояла в том, что они задумывали свой проект исключительно как адаптацию к «действительности», которую капитализм уже создал. Удручающим результатом всех их маневров была печальная перспектива «власти» без гегемонии. При Эде Милибэнде стало ясно, что Лейбористская партия еще не поняла, что дело не в том, чтобы занять уже существующую позицию центра, а в том, что нужно изо всех сил пытаться переопределить, чем является центр. Тэтчеровские правые обладали уверенностью, чтобы запланировать именно такое головокружительное смещение центра в 1980-ых, и Лейбористская партия с тех пор находится в оборонительной позиции. Как Стюарт Холл проницательно отметил в «Трудной дороге к обновлению», впервые изданной в 1988, именно тэтчеристы смели думать и говорить в революционных терминах. Холл пишет, что Джеймс Каллаган (1) был шокирован тем, что Тэтчер «хочет подорвать самые основы общества». Такая «радикальная атака на статус-кво», пишет Холл, была невероятна для увязших в компромиссах социал-демократов. Но язвительные замечания Холла относительно врожденного консерватизма лейбористской партии тех времен с болезненной остротой применимы к нынешней лейбористской партии, с ее отчаянными притязаниями быть партией «одной нации», и ее импотентными, реакционными заигрываниями с семьей, флагом и верой. «Правда», писал тогда Холл, «то, что традиционалистские идеи, идеи социальной и моральной респектабельности, настолько глубоко проникли в социалистическое сознание, что довольно обычно найти людей приверженных радикальной социальной программе, подкрепленной совершенно традиционными чувствами и мыслями». Теперь, когда социалистическое сознание уступило капиталистическому реализму, и радикальная программа уступила прагматической адаптации к миру под властью неолиберализма, остались одни лишь морализирующие жесты и традиционализм.
Ален Бадью утверждает, что с крахом левых экспериментов двадцатого века мы фактически отброшены в ситуацию, похожую на девятнадцатый век, до того как рабочие движения объединились. Я думаю, что это верно, и мы должны развить ту же самую смелость взглядов, амбиции и храбрость, которой обладали основатели рабочего движения. Но принятие этого вызова означает, что мы не должны оставаться привязанными к идеям и методам, которые эти группы развивали в разное время. Вместо того чтобы депрессивно полагаться на конец истории, оглядываясь с тоской на все неудавшиеся восстания и революции прошлого, мы должны вернуть себе место в истории и потребовать возвратить будущее для левых. То, что является бесспорным, — что у правых сейчас нет никакой монополии на будущее: они явно исчерпали идеи.
Май 68-го оставил наследие антиинституционализма в левых теоретических течениях, на которые он повлиял — наследие, которое является схожим со многими предпосылками неолиберализма. Но, как хорошо понимают правые, политика занимается не улетными вечеринками на улице, она занимается управлением и развитием институтов. Вопрос: если старые левые институты пришли в упадок, потому что они были слишком связаны с фордизмом, какие институты будут работать в нынешних условиях? Мой товарищ Алекс Уильямс утверждает, что левая солидарность должна принять «постфордистскую пластичность». Если у капитала есть определенная пластичность, способность создавать союзы между гетерогенными группами, то анти-капитал должен быть столь же пластичным. Пластичность здесь не означает «приспосабливаться к требованиям капитализма», то есть достигать «гибкости», требуемой от работников практически во всех служебных инструкциях, она должна означать: думать раньше капитализма, быть быстрее его.
Капитал не буквально глобален, но он достаточно глобален, чтобы настроить рабочих из разных мест планеты друг против друга. Антикапитал точно так же должен быть достаточно глобализирован, чтобы интересы рабочих могли быть скоординированы. В то же время мы должны агитировать за намного большую автономию и контроль рабочих над их непосредственным процессом работы — возможно, по модели управляемых рабочими фабрик в Латинской Америке. Локализм не может победить глобальный капитализм, и в любом случае, он регрессивен.
Как утверждает Фредрик Джеймисон, капитализм — самое коллективное общество, которое когда-либо существовало на Земле, в том смысле, что даже самый банальный объект является продуктом масштабной паутины взаимозависимости. В настоящее время эта глобальная сеть глупа и продажна. Но вместо отказа от нее в пользу некого возвращения к аграрному обществу, возможного только в случае катастрофы, мы должны сделать планетарную сеть интеллектуальной системой, которая может действовать в интересах большинства, а не крошечного меньшинства, получающего прибыль при существующей системе. Это не является невозможным. Фактически, у нас есть беспрецедентная возможность воплотить это в реальность.
1) Лейбористский премьер-министр Великобритании с 1976 по 1979 год.
