Загадки идентичности
Если когда-нибудь мои будущие внуки, рассевшись у камина, спросят, а как обстояло с актуальной сейчас темой гендерного самоопределения в моем далеком детстве, пожалуй, расскажу им вот что:
«В советское время быть девочкой было скучно. Те девочки, которых я запомнила в свои пять-шесть лет, казались мне манерными, сюсюкающими, неискренними. Они мечтали о платье, где юбка стояла колоколом и кружилась, о бантах, носили косички, играли в куклы. Они ябедничали, жаловались родителям, хныкали, жадничали и шепелявыми голосами играли в дочки-матери. Я не хотела быть девочкой.
Сколько я себя помню — всегда хотела быть мальчиком. У мальчиков жизнь интереснее: брюки, короткая стрижка, ружья, пистолеты и свобода.
Не удивительно, что кукол у меня не было, а тех, кого мне ошибочно дарили, постигала страшная участь. Я отламывала им руки и ноги, разрисовывала чернилами — не из жестокости, а просто потому, что искренне не знала, что с ними делать. Во всяком случае умильные картины укладывания в кроватку и пеленания были мне безразличны. Мягкой, нежной и доброй, как полагалось быть девочкам, я не была. Я не любила мир, но любила войну и играла в солдатики. Не говорю уже о ножичках: кидать нож в землю и отрезать куски территории было куда интереснее, чем возиться с колясками и кроватками.
Иными словами, с пресловутой гендерной идентичностью у меня было плоховато.
Ружей, пистолетов и кинжалов у меня было побольше, чем у иного мальчика. «Стреляю!» — громко кричала я, пугая родителей. Во дворе я играла в индейцев, лук и мишень всегда казались мне красивыми; делала шалаши, втыкала перышки в голову. Один раз меня привязали к дереву кожаным ремешком и договорились сжечь: я не проронила ни слезинки. Спас меня старший мальчик — он перочиным ножом распорол ремешок и освободил от расправы.
Потом место индейцев прочно заняли мушкетеры, потом ковбои.
До сих пор нет для меня костюма милее, чем джинсы и ковбойские сапоги.
Между тем, в школе надо было носить форму — унылое коричневое платье с черным фартуком, которое сразу делало из меня уродину, и колготки, которые всегда морщили, и каждые десять минут их надо было подтягивать.
Никакой девичьей грации во мне не было ни на грош, поэтому я никогда не нравилась мальчикам, что конечно, было болезненно в то время, как другие девочки хвастались своими парнями, с которыми они «гуляют».
Приставали ли ко мне мальчики? Да, безусловно. На мой вкус, мало. Правда те, кто приставали, мне совсем не нравились. Как я решала эту проблему? Одного оттолкнула, другого обозвала дураком, третьему залепила пощечину. Воспринимала ли я это как травму? Вряд ли, скорее — как часть жизни. Хотелось ли мне кому-то пожаловаться? Нет, ведь я и сама прекрасно справилась.
Юбки и платья я носить так и не научилась. Они у меня, конечно, есть, но в любом платье я кажусь себе старомодной. А вот в джинсах и ковбойских сапогах — ослепительно молодой.
Была бы я мужчиной, мне наверняка нравились бы мужчины, но я была женщиной, и поэтому мне тоже нравились мужчины.
Но мне не нравились «женские занятия» — варка варенья, стирка белья, шитье и мытье окон. Я никогда не могла понять, что значит «мама мыла раму» и почему она мыла только раму, а не само стекло, которое было куда грязнее.
Несмотря на это, я умудрилась выйти замуж и родить двоих детей. Им, увы, не повезло: мне так же тоскливо было пеленать их, как и кукол, а материнского инстинкта так и не завелось. Надеюсь, что сейчас они, уже взрослые, простили мне это. Впрочем, детки мои, вы же знаете, как здорово, когда бабушка играет с вами в индейцев».
