© Glen Lowry
Биологи, занимающиеся изучением дикой природы, говорят, что пора попрощаться с североамериканским серым волком, пумой и медведем-гризли. Они обречены и вымрут через 40 лет. Попрощайтесь и с красным волком, мексиканским волком и флоридской пантерой. В прошлом останутся и ягуар, и оцелот, и лесной бизон, и американский бизон, и калифорнийский кондор, и североатлантический гладкий кит, и сивуч, и рыба-молот, и кожистая морская черепаха. И это только то, что касается Северной Америки. По всему миру крупные и самые милые животные — последние из представителей мегафауны — крупные копытные, хищники (имеющие большое значение для окружающей природы), то есть дичайшие из диких зверей — первыми вымрут в результате антропогенного воздействия в эпоху голоцена.
А еще тигры и леопарды, слоны и львы в Африке. Приматы, в частности, крупные обезьяны — наши дикие родственники. Белые медведи Арктики. Акулы и косатки в каждом из океанов. «Вымирание сейчас происходит в тысячи раз быстрей, чем появление новых видов», — пишет биолог Э. О. Уилсон.
От 30 до 50% всех известных нам видов животных, как ожидается, вымрут к 2050 году, если сохранятся нынешние тенденции. За последние 500 миллионов лет уже пять раз происходили массовые вымирания. Однако ни разу виной тому не был один из других видов.
Меня лично разговор с биологами привел в крайнее уныние. Беседа проходила примерно в таком ключе: гомо сапиенс, дескать, вышел из-под контроля, как бактерия, чрезмерно размножившаяся в чашке Петри. Он требует все больше ресурсов, и все меньше пространства остается другим формам жизни. Решение проблемы — уменьшение нашей численности, потребление меньшего количества ресурсов, однако этого-то как раз и не происходит. Это и не может произойти. Наша экономическая система, промышленный потребительский капитализм, требует постоянного экономического роста — чтобы больше людей покупали больше вещей.
«Я бы даже сказал, что сам капитализм зависит от роста населения», — пишет миллиардер-блоггер Билл Гросс, «звезда» журнала Форбс. «В эпоху современного капитализма за последние столетия никогда не было периода, когда бы население Земли сокращалось или даже росло бы меньше, чем на 1% в год».
Рост ради роста — это то, что Эдвард Эбби называл идеологией раковой клетки. Биологи, которые, как я заметил по своему опыту общения, склонны презирать таких, как Билл Гросс, начинают говорить революционные вещи. Самые радикальные из них — те, кто намерен спасти хоть какую-то часть планеты от человеческого господства и сохранить дикую природу (свободную от менеджеров, конечно) — согласны, что рост человечества должен остановиться, а, возможно, для защиты флоры и фауны необходимо и сокращение его численности. И вот тут биологи начинают казаться мизантропами и, следовательно, замолкают.
«Что плохого в мизантропии? Ведь человечество оказалось кучкой каких-то мудаков», — спрашиваю я Леона Коланкевича, биолога и бывшего сотрудника службы охраны диких животных и рыбных ресурсов США, который много писал в свое время о негативном воздействии человека на биоразнообразие.
Коланкевич смеется. Мое отношение, как отмечает он, не благоприятствует продвижению на рынке идеи сохранения природы, поскольку рынок состоит все же из людей. Мы должны как раз продать идею биоразнообразия покупателю — представить ее общественности как нечто весьма полезное. Мы должны говорить о службах экосистем — то есть об экосистемах, которые нам служат. «А у вас, конечно, совершенно неправильный подход к идее сохранения дикой природы, — говорит Коланкевич, — ведь мы имеем дело с грубым антропоцентризмом, поскольку действительно в природе есть множество того, что не приносит пользы человеку».
Благодаря развитой промышленности, гомо сапиенс может существовать без особых проблем и на значительно упрощенной, однообразной планете, практически очищенной от фантастического разнообразия жизни.
В журнале Science я читал недавно, что Земля может потерять 90% видов, вырабатывающих кислород — не 90% общей биомассы, конечно, а утратить многообразие видов, производящих кислород, хотя это и не особо скажется на нашей жизни. Некоторые статистические данные, которые узнал Коланкевич, просто шокировали его, а именно то, что суммарная биомасса ныне живущих 7,2 миллиардов людей вместе с общей биомассой одомашненных видов животных (собаки, кошки, рогатый скот, овцы, свиньи, куры) составляет минимум 95% всей биомассы ныне существующих сухопутных позвоночных Земли. Иными словами, все нынешние представители диких млекопитающих, птиц, амфибий и рептилий — общей сложностью более 200 000 видов — составляют каких-то 5% всех наземных позвоночных. «Это практически тотальная узурпация биосферы в интересах лишь одного вида. Это экологический империализм. Как может чувствительный и небезразличный человек не стать мизантропом, если учитывать столь трагическую реальность?» — говорит Коланкевич.
Мы говорим об оставшихся еще на планете уголках, где империалистический вид пока не узурпировал биосферу — где бродят медведи, тигры и волки, где умеющего болтать двуногого с айфоном еще могут сожрать — те места, которые можно определить как «дикая природа». Хотя мы согласны в том, что текст закона о дикой природе от 1964-го дает лучшее определение таких мест: «Там, где земле и населяющим ее видам не мешает человек», где земля сохранила «свой первозданный облик». Экосистема, которой человек не мешает, это та система, где человек может присутствовать, но не доминирует — где природные процессы развиваются самовольно и не подчинены сугубо человеческим нуждам. (Коланкевич утверждает, что слово «дикий» (wild) происходит от слова «воля» (will)). Дикая природа, кроме всего прочего, должна быть убежищем для диких животных и растений — местом, где их эволюции никто и ничто не будет препятствовать. Кроме того, сохранение генофонда, развивающегося без нашего вмешательства или нашей помощи (поскольку мы навязываем свое вмешательство и стремимся повсюду уничтожить генетическое разнообразие) имеет особое значение потому, что если мы лишимся дикой природы, мы вместе с ней лишимся тех природных сил, которые когда-то из грязи породили наших предков и сформировали нас как вид.
Без дикой природы мы утратим два миллиона лет эволюционного наследия. Мы утратим свои глубокие и давние связи с нелюдьми. Мы утратим сознание того, что окружающий мир был создан не исключительно ради человеческого удобства. Как говорит Говард Занисер, один из главных авторов «Закона о дикой природе», мы утратим свою способность «познавать себя в качестве зависимых членов великого сообщества жизни», поскольку «понять дикую природу значит почувствовать глубокое уничижение, осознать собственную ничтожность, прочувствовать зависимость, взаимозависимость и ответственность».
Коланкевич советует мне прочитать «Записки о дикой природе» 1960-го Уоллеса Стегнера, в которых он публично осуждал администрацию Кеннеди. Я обещаю ему прочесть их.
«Без остатков дикой природы — пишет Стегнер — мы будем стремиться бездумно и безустанно к технологической жизни муравейника — к «дивному новому миру», где человек полностью контролирует окружающую среду».
Коланкевич признает, что в его жилах, по-видимому, течет кровь луддитов — он чувствует неприязнь к технократам, и, конечно же, он не из числа тех экологов на зарплате в крупных неправительственных организациях (типа «Сохранение природы», «Сьерра-клуб», «Общество дикой природы», «Совет защиты природных ресурсов», «Фонд охраны окружающей среды» и прочих некоммерческих организаций с миллиардными бюджетами). Одним из ярчайших представителей такого типа экологов является Питер Карейва из организации «Сохранение природы». Он оптимист, весьма человеколюбив и полон ярких идей, обещающих партнерство с корпорациями. Он экспрессивно выражает свою любовь к технологическому прогрессу, полагая, что тот окончательно решит проблемы с охраной окружающей среды. Он целиком и полностью верит в то, что хороший менеджмент и применение научных методов смогут справиться с любой задачей, а «идеал сохранения дикой природы» считает пугающим и несерьезным.
Новую геологическую эпоху ученые называют антропоценом — эпохой, когда «человечество господствует над каждым циклом и каждым течением экологии и геохимии планеты». Карейва считает, что мы уже достигли невозвратной точки. Климатические изменения — охватывающая всю планету пелена человеческого господства — это и есть самое явное проявление антропоцена. Уже нет места, не затронутого человеком, нет самостоятельной экосистемы, следовательно, дикая природа уже погибла. Смиритесь с этим неприятным фактом, говорит Карейва: мы фактически уже стали планетарными управляющими, хотя до сих пор мы и паршиво справлялись со своими обязанностями по управлению — мы вели себя эгоистично, стремились возвеличить себя, действовали бездумно и деструктивно, однако это не отменяет факта нашего господства.
Однако, по его мнению, само по себе осознание нашего могущества как тоталитарных менеджеров, управляющих природой, может оказаться благом. Оно заставит нас не оспаривать наше могущество (по мн ению Карейва, оно неоспоримо), а стать мудрыми менеджерами, вроде платоновских царей-философов, которых «положение обязывает», — эдаких просвещенных тиранов.
Давайте посмотрим, что именно говорит Карейва о своем «новом видении концепции охраны природы»:
«Охрана природы должна поддерживать правильное направление развития — спланированное развитие с учетом важности природы для процветания экономики. Вместо того чтобы ругать капитализм, экологи и защитники природы должны стать партнерами корпораций в их научно-обоснованных стремлениях интегрировать такие понятия, как ценность природы, в свою культуру и деятельность. Вместо того чтобы защищать биоразнообразие ради самого биоразнообразия, новое природоохранное движение должно стремиться улучшать те природные системы, которые приносят пользу большему количеству людей, в особенности бедных. Вместо того чтобы восстанавливать где-то вдалеке живописный ландшафт, делая его таким, каким он был до прихода европейцев, охрана природы должна руководствоваться принципами актуальности для людей, включая горожан. Природа должна стать садом…»
Концепция «планеты-сада», обустроенной «прежде всего в интересах процветания экономики», является настолько резким отходом от принципов природоохранного движения XX века, что крупным организациям «зеленых» приходится изобретать новую терминологию. Они называют себя по-разному: «экомодернистами», «постмодернистскими зелеными», «неозелеными», или просто «неоэнвайронменталистами», а свою цель они видят в реализации концепции «эко-прагматизма». Она радикально отличается от старого энвайронментализма тем, что отбрасывает обеспокоенность вопросами пределов экономического роста и роста численности населения.
Если человеческая популяция удвоилась в период с 1804 по 1927, а затем еще раз с 1927 по 1974, и практически еще раз удвоилась с тех пор (достигнув количества 7,2 миллиардов на сегодняшний день) то, по прогнозам, к 2100-му людей будет около 10 миллиардов. И поэтому «новые энвайронменталисты» предлагают обратить внимание на нанотехнологии, генетически модифицированные растения и животных, лабораторное мясо, промышленные рыбные фермы, гидропонику, оптимизированные удобрения, «биодружественные пестициды», геоинжиниринг (масштабная модификация климата), более эффективную транспортную сеть, электромобили, более плотные города (где «упаковано» большее количество людей), нетрадиционные методы добычи нефти, безопасную ядерную энергию, солнечную и ветряную энергию, «умные» сети электроснабжения, развитую систему переработки и многое другое из технического арсенала, что позволит роду человеческому преодолеть ограниченные возможности планеты по вмещению людей.
«Такой вещи, как человековместимость, нет, — пишет Эрл Эллис, профессор географии и систем окружающей среды из университета Мэриленда в статье в «Нью-Йорк Таймс». — Мы вовсе не бактерии в чашке Петри… Человековместимость нашей планеты зависит от социальных систем и наших технологий, а не от природных ограничителей».
Такой идеологический сдвиг, как концепция «нового энвайронментализма», говорит о происшедшем историческом альянсе концепций охраны природы с доктриной промышленного роста капитализма. Иными словами, это уже нельзя назвать охраной природы в традиционном смысле этого слова. И данная тенденция возникла отнюдь не случайно — это логическое следствие тридцати лет корпоратизации крупных «зеленых» организаций. Она берет начало в 1980-х, когда защитники природы стали вырождаться в профессиональные, финансируемые крупным бизнесом лоббистские группы и начали сами действовать как бизнесмены, которых раньше считали своими противниками. Достаточно лишь принять во внимание тот факт, что нынешний президент и генеральный директор организации «Охрана природы» Марк Терчек — это бывший главный менеджер и акционер компании Goldman Sachs.
Продвижение «нового энвайронментализма» фактически очерчивает контуры будущего конфликта внутри сообщества «зеленых». Что произойдет с дикой природой в мире, которым будут управлять на основе принципов экономического блага «для максимального количества людей», а не ради блага обитателей дикой природы? А что если, как отмечает Коланкевич, большая часть дикой природы окажется ненужной для «процветающей экономики»? Что станет с дикой природой, если экспансия индустриального капитализма — это единственный ценностный критерий? И самое главное: что станет с людьми в психологическом, духовном и моральном плане, когда нам уже некуда будет сбежать из нашего технологического муравейника?
