/ meyerhold.ru
В Центре им. Всеволода Мейерхольда начался показ спектакля Московского королевского Театра «12 подвигов Гагарина». Режиссером и хореографом выступил Олег Глушков, известный по таким постановкам как «Пер Гюнт» в Ленкоме, «Моряки и шлюхи» в Мастерской Петра Фаменко, работавший над множеством постановок в ГИТИСе. Прежде всего, Глушков — режиссер танцевальных спектаклей, что, впрочем, мало ограничивает его возможности — вспомнить хотя бы оперу «Гвидон» в ШДИ.
«12 подвигов…» тем не менее неоспоримо вышли из-под ноги, так сказать, танцора — хореографический, пластический контент спектакля не только полностью игнорирует слова, но, скорее даже, их запрещает; отрицает как инсинуацию, откровенно лишний акт с тех пор, как люди построили Вавилонскую башню и были вынуждены говорить на разных языках.
Слово можно увидеть лишь в программке, степенью подробности удивляющей неподготовленного зрителя, да изредка проплывающим на экране, прочая же «рвущаяся из сердца» лирика визуальна.
На это визуальное направлены все системы восприятия, все здесь для того, чтобы максимально усилить и обострить желание видеть. При этом видеть во всех реальностях: на входе зрителю выдаются 3D очки, без которых спектакль теряет если не в смысле и доступности (в этом он теряет, если не читать все ту же подробную программку), то в яркости точно. Зрителя ждет космос, бескрайний, вечный и неприятно-неуютный без ярких стекол, затем — свет, выставленный с расчетом на 3D видение. Гагарин постигает космос и высший Разум, а этот самый высший Разум постигается через другую плоскость. И чтобы зрителю встретиться с тем, что обнаруживает космонавт, нужно так же войти в эту другую реальность и зреть за жанры, постулаты и законы физики.
Гагарин, кстати, Николай, а не Юрий — условный некий космонавт, возможно, все так же первый в космосе, как и его однофамилец, но что важнее — первый во встрече с великим Разумом. Тот рассказывает космонавту, что человечество все не так поняло, что все должно было пойти в совершенно другую сторону, что есть некий код, определяющий судьбу людей, и люди должны жить согласно этому коду. Он дает Гагарину несколько цифр, начало, то, что должно все исправить.
18 44 32…
Должно быть продолжение, обязано — этот вопрос и мучает космонавта, вернувшегося домой, в Советский Союз, такой же условный, как и сам Николай. Но как и в привычном СССР здесь есть вещи, о которых говорить не положено, и Гагарин поначалу рассказывает только жене Ирине и другу Никодимову о том, что на самом деле было с ним там, в космосе, а не то, что он изложил в рапорте.
Он теперь отличается ото всех них, одинаковых, — это, кстати, хорошо схвачено в цвете: космонавт носит оранжевое, остальные ходят в белом, — и Ирина это чувствует, а Никодимов боится и завидует. И через некоторое время газетные заголовки задаются только одним вопросом «Каким богам молится Гагарин?»
И тут кажется, что создатели «12 подвигов…» боятся этого заголовка точно так же, как испугались бы в СССР: Гагарина в космосе ждет какой-то голос, который он слышит по праву первого человека в зияющем небытии, и все это делает рефлексию над поисками человеком чего-то наднебесного привлекательной, завораживающей, если бы ни большая предупреждающая надпись, убивающая воображение любого, кто захотел бы думать. «Спектакль может оскорбить ваше религиозное чувство!», — значится в предупреждении за последние пару лет ставшая необходимой фраза. Она бы легко пропустилась, прошла мимо незаметно, но где-то здесь есть мысль, что интересно и удобно создателям именно от этой возможности. На секунду — все ради нее и переносится особенно остро, и даже при том, что современное искусство плохо приживается без очередной новаторско-неуместной идеи, ничего изначально оскорбительного здесь нет, как и в любом другом поиске истины.
В недоумение вводит то, что не знаешь, кого винить: режиссера ли, который избрал подобный способ почти от противного, или людей, благодаря которым предупреждающие надписи вообще стали необходимы.
Бравировать однако чем-то подобным не стоит: «ущемить, расшатать, поставить на место, навязать» совершенно не в необходимости каждого второго творческого акта. И вот Гагарина, снова вернувшегося в космос за второй половиной кода, позже канонизируют, как его мифического предшественника с двенадцатью подвигами. Так стоит ли?
Тем более, что авторы спектакля настаивают на диалоге, на совместном поиске. Но так как слова запрещены, выведены из строя, у них своя система координат. Здесь на целый час воцаряется бешеная интеграция через музыку и жесты. Именно поэтому треки для каждого из двенадцати подвигов подобраны на разных языках, и для каждой эмоции свой ритм: вернувшегося на землю космонавта встречает толпа фотографов и будто бы японских школьниц, и сразу возникает нужная ассоциация, ведь фанаты в Японии славятся своей ретивостью и восторженностью; танец запретной любви между Ириной и Никодимовым происходит под ясную зрителю, изложенную на родном русском песню; тяжкие метаморфозы и муки душевного выбора Николая разворачиваются под приближенное к классике и доступное каждому. Танец, движение — метафора всего.
/ meyerhold.ru
И к симметричному уважению, по вероятной задумке режиссера, людей приводит отсутствие слов — актеры во всяком случае замечательно понимают друг друга и без них, им достаточно интернационального языка музыки, песен, что так же на всех языках. Поэтому, вероятно, акт лжи, когда Гагарин не говорит всю правду в официальном отчете и в космическом центре, самый скучный и утомительный за весь спектакль — понимание здесь отсутствует как вид. Да и общие паузы между предполагаемыми словами затянуты, немного вялы, как и планы высшего Разума, следящего, но не вмешивающегося, над кодом которого все же работают в секретных лабораториях. А искомый диалог возникает лишь на секунду, когда вернувшийся в космос Гагарин получает от голоса заключение: «Ты и есть код человечества».
Космонавт переплавляется во что-то вечное, а зритель интуитивно понимает, что это в общем-то и про него, и эту мысль подтверждает эпилог, но ощущение это недолговечно. Ведь когда произносятся единственные за все время слова, они снова напоминают про землю, а вовсе не про бескрайний космос, в котором где-то далеко есть кто-то более разумный. «Я тебя не понимаю», — заявляет юноша в ответ на признание в любви на не таком уж интернациональном английском, и это возвращает зрителя в кресло где-то в одной из множества обитаемых точек на голубой планете. Здесь все именно так, «я тебя не понимаю», пусть условного железного занавеса уже давно нет. И пока загадочный код не расшифрован, едва ли Высший разум сможет подобное положение дел исправить, в какой бы форме дела ни излагались.
