Капитализм нельзя разрушить извне — в буквальном смысле слова.
Для этого надо, чтобы с ним боролись инопланетяне.
Александр Тарасов
В каждой науке ровно столько науки, заметил в свое время Иммануил Кант, сколько в ней математики. Судя по тому, что происходит в биологии и других, ранее нематематизированных областях, это суждение не устарело ни на йоту. Более того, если массовый кинематограф и дальше продолжит шагать в том же направлении, что и сейчас, то скоро даже киноведение станет строгой наукой. Оно сможет абсолютно точно предсказывать, что и как будет показано в будущем фильме.
Неясно, насколько сложные операции усвоит эта дисциплина в будущем, но как работает в ней банальное сложение, ясно уже сейчас. Легко показать это на примере фильма Гильермо дель Торо «Тихоокеанский рубеж». Он состоит ровно из двух частей: «Матрицы» и «Годзиллы». Равным счетом ничего иного в фильме нет.
Впрочем, сложение всегда дает больше, чем оно само. Например, слагаемые в фильме дель Торо расчленяют себя, выстраиваются в причудливый калейдоскоп, перемешиваются и дают эффекты похожести на другие продукты визуальной культуры. Можно подумать, что сумма «Матрицы» и «Годзиллы» параллельна сумме США и Японии, но это не так. Ведь в «Матрице» очень много якобы восточного, а в «Годзилле» — якобы западного. Можно отметить схожесть главных героев фильма с тремя положительными персонажами трилогии Вачовски (простой парень с талантами, его тренированная девушка и могучий чернокожий мужчина). Есть в «Рубеже» и пламенная речь последнего (лексически и сценически взятая из «Революции»), и красивый тренировочный бой (как в первой «Матрице»), и подключения мозга к машинам. Есть и большие ящеры из моря, которых рубят в капусту герои, сидящие на роботах, очень похожих на Мегазордов из американского сериала «Power Rangers», являющегося калькой с японского «Super Sentai». Последняя параллель становится еще более очевидной, когда во время боя огромная машина, пилотируемая главными героями, обнажает меч (жива еще старая школа!), и, поражая им врага, встает в позу, характерную для Мегазорда, наносящего финальный удар. Близости добавляет и то, что военное звание героев — рейнджеры.
Разбор этого фильма как пропаганды атлантизма и политической гегемонии Соединенных Штатов лучше оставить правым. Мы же обратимся к реально действующим на экране силам. Кто они?
Это милитаристы из программы «Егерь», призванные спасти человечество от подводных монстров. Их возглавляет бравый темнокожий генерал с приемной дочкой из Японии. Это хорошие парни. Но вскоре после начала фильма их лишают финансирования беспринципные политиканы, подменяющие решительные военные меры строительством бесполезной стены. Тогда генерал, говорит: мы больше не армия, мы — Сопротивление. Самые передовые рейнджеры — это, понятно, американцы, китайцы и русские. В это время рабочие, строящие Стену, содержатся в антисанитарных условиях, без всяких прав и свобод, трудятся как рабы, и получают за это только похлебку. Строительство же самого сооружения напоминает ситуацию с Великой Китайской стеной — и условиями для рабочих, и титаническими усилиями, и бесполезностью самой стены.
Пока рабочие сооружают бессмысленные фортификации, богачи забираются поглубже в материк, чтобы только не встретится с монстрами. Все понимают, что мера эта временная, но делать ничего не делают, — кроме бравых милитаристов. У этих, впрочем, рефреном звучит максима: не думай о прошлом и будущем, живи настоящим. Настоящего решения проблем общества, столкнувшегося, фактически, с экологической катастрофой, нет и у военных. Тем временем города охватывают акции протеста. Расцветает черный бизнес. Современный мир висит на волоске. Риторика тут вполне прозрачна. Ее использовали еще Цезарь и Наполеон и повторили многие известные деятели ХХ века: Гитлер, Франко, Муссолини, Георгиос Пападопулос. Если мы не сплотимся в вооруженной агрессии и экономической эксплуатации, то капиталистическому миру конец, — такова ее суть.
Но вернемся к анализу акторов в фильме. Кроме военных, рабочих и буржуазии там действуют монстры и их хозяева, желающие колонизировать Землю. Явились они из портала в морской бездне. Нарисованы они скучно, природа их не раскрыта, бои с ними смотреть неинтересно (в отличие от тренировочного боя милой маленькой девушки и парня, который, кстати сказать, рабочий). Соль сюжета в том, что милитаристы предлагают радикальное решение проблемы в стиле 1945 года и доблестного «Звездного десанта»: сбросить на родину врага ядерную бомбу.
Чтобы осознать место произведения дель Торо, нужно учесть три момента, о которых оно свидетельствует.
Во-первых, рецептурность фильма означает не только и не столько обнищание буржуазного искусства, сколько отмирание у него способности мыслить действительный счастливый конец, то есть предлагать решения, стратегии, способы развязывать, а не разрезать узлы общественных противоречий. Наличие рецептурности означает не только невозможность родиться новому, но и смирение перед уже существующим. Еще Чарльз Пирс писал, что шаблон в принципе не способен породить разнообразие и инаковость из однообразия, ведь он есть связь между двумя подобными состояниями.
Во-вторых, способность строя призывать на свою защиту тех, кто должен стать его могильщиком. Тех, кому он нанес родовую травму, он заставляет ценить ее, как уникальность и признак избранности Родиной, осмыслять травму как долг. При этом подчиненность жизни трансцендентному позволяет этой жизнью (жизнью вообще, а не только своей) пренебрегать. Гигантомания, свойственная творческому подчерку дель Торо, есть не что иное, как оправдание третьих жертв в любой войне, сокрытие того факта, что любая война ведется не с противником, а с мирными жителями.
В-третьих, все проблемы хорошо решаются с помощью атомной бомбы. Если у вас есть враг и есть супероружие, — то у вас нет врага. Сюжет «Рубежа» тут смыкается с сюжетом «Мстителей»: дыра в пространстве, через которую лезут нелюди, герой в железном костюме, подарок, который он несет на своей броне в негостеприимный вражеский мир, чтобы уничтожить его навсегда.
Тут я хотел закончить, но подумал: а что если, как говорят британские юристы, воспользоваться правилами Макнотена и предположить, что кайдзю на самом деле вышли из моря? Чего тогда будут стоить все обвинения в милитаризме, буржуазности и эксплуатации? Понятно, что мифология есть форма отражения действительности, необходимая форма и потому подлежащая анализу. Но что мешает допустить в порядке мыслительного эксперимента абсолютность ее достоверности? Фокус, однако, состоит в том, что, даже допуская полную реальность происходящего, мы не можем отказаться от наших оценок: ведь решение проблемы кайдзю во вселенной дель Торо все равно останется популистским и охранительным: красиво, дорого, эффектно, дает крупным корпорациям нажиться за счет масштабных заказов и внеэкономического принуждения. Эффектно, но совершенно неэффективно. Радикалам же того мира остается только сожалеть об упущенной возможности скинуть на волне недовольства власть военных и богачей, самим захватить уже существующее оружие и научные разработки, разобраться с монстрами земными и неземными с равной жестокостью и установить справедливое народное правление на всей планете.
Остается только сожалеть.