Автор — Борис Пильняк. Роман написан — в 1932-ом. Это чрезвычайно актуальный для современной России текст. Текст о ней. Надо писать рецензии на старые, почти забытые тексты, которые становятся актуальными десятилетия или века спустя. «О’кей, американский роман» — о буднях нашей современной России.
Когда одно и то же изо дня в день, те же детали, те же проблемы — глаз замыливается, восприятие притупляется — перестаешь видеть изъяны изъянами — они становятся привычными, как неприятный звук будильника по утрам. Или так: привычные изъяны констатируешь, но живо на них не реагируешь — привычны же. Россия начала XXI века. И c поразительной актуальностью вынырнул расстрелянный в 1938-ом за «шпионаж в пользу Японии» Борис Пильняк. Правда, неожиданно вынырнул. Во Владивостоке есть проект — надо отдать должное, на муниципальные деньги — стоит шкаф в центре города, в Сухановском сквере, туда все желающие приносят книги, и все желающие оттуда книги берут — на время или навсегда. Много советских книг — потертые скосившиеся корешки. Я взял Пильняка — издание 1976-ого года — просто полистать, от скуки, пока ждал на лавке в Сухановском сквере. И оттуда — бац! — вылезает инопланетянин и рассказывает мне, как он едет по России, в которой я живу, и чему он тут удивляется — он, обитатель инопланетного социализма.
«Я четырежды упоминал об отеле «Сэнт-Моритц» (над сим «Моритцем» реял национальный флаг). Бесплатный номер в этой гостинице и бесплатный алкоголь были даны мне не издательством, но самой гостиницей. Паблисити-мэн этой гостиницы рассчитал правильно, что обо мне будут писать в газетах с указанием, где я остановился, а бесплатный номер дешевле, чем платная реклама. Да и реклама такого порядка меньше похожа на рекламу. Портной предложил мне бесплатно костюм с тем, что я сфотографируюсь в нем и напишу, что, мол, нет лучше костюмов, чем у фирмы такой-то», — цитата из книги и цитата из наших дней. Даже чудное слово «паблисити-мэн» — у Пильняка множество чудных, новых для него английских терминов, которые он приводит на кириллице, — для нас обычное явление, причем, на алфавите оригинала.
В тексте «О’кей, американский роман» Борис Пильняк описывает от и до свой вояж в США — США образца 1931-ого года. От получения американской визы, когда ему пришлось признать наличие бога, чтобы американское консульство в Берлине дало добро. До встречи с дряхлым стариком Драйзером, у которого совершенно молодые глаза, за несколько дней перед отъездом из США. Между ними — признанием бога в консульских стенах и молодыми глазами дряхлого писателя — Пильняк объезжает, узнает всю Америку — главный двигатель капитализма в его, пильняковском настоящем.
Через абзац — или через два — я ловил себя на мысли: так и у нас то же самое. Со мной будто разговаривал человек из машины времени. Прибыл он из Советской России в Россию (путинскую? демократическую? либеральную? неолиберальную?), в которой я живу. И давай перечислять и тут же осмысливать, что он заметил, услышал, расспросил, выведал, выковырял.
Продолжаю цитировать: «Паблисити! реклама! — честное слово, часто казалось мне, что люди в Америке существуют не к тому, чтобы быть людьми, но для паблисити и для рекламы. Это мне казалось. Но я твердо знаю, что все американцы — суть жертва рекламы, ибо реклама там важнее людей, дороже людей, важнее вещей и дороже вещей. Вы взбрасываетесь пневматическим лифтом на шестидесятый этаж небоскреба — это реклама и чтение рекламы, кроме подъема. Вы едете в такси, за стеклом перед вашим носом около счетчика ползет кинолента заманчивейших информаций, — это реклама. Вы поднимаетесь на воздушную железную дорогу (на вторые этажи нью-йоркских улиц), вы опускаетесь в подземелье собвеев, вас преследует кока-кола, «шевроле», барышни Локки и Честерфильда, — это реклама. Вы едете за город, и вы ничего не видите направо и налево из-за заборов необыкновенных молодых людей обоих полов, прославляющих папиросы, автомобили, мыло, клизмы, кастрюли самую природу, вроде Грэнд-каньона, — это реклама, ровно как и сам Грэнд-каньон. Вы прячете ваши глаза в небо, но там реклама, расписываемая аэропланами и прожекторами. Вы лезете в ванну, а на коврике, под ногами вы читаете рекламные прелести. Вы прячетесь в постель, вы тушите свет в комнате, и на стене около штепселя, чтобы его легко найти в темноте, фосфоресцируют слова рекламы».
Вы замечаете это в окружающей вас жизни? Вы перестали это замечать — потому что обычно, обыденно. А Пильняк тыкает своим «О’кей, американским романом» — показывает на сотни крупных и мелких глупостей, цинизмов, мерзостей, заселивших страну, в которой он жил 80 лет назад.
Он пишет про Ала Капоне (он настаивает в тексте, что правильное написание имени и фамилии главного американского бандита — Ал Капон) — всей стране известно, что он бандит, что получает прибыль на вымогательствах, незаконной торговле алкоголем, борделях и спонсирует предвыборные компании угодных ему политиков. Но бандит не сидит в тюрьме, он пользуется славой и роскошными апартаментами, как известный актер или спортсмен, он «звезда». Чему удивляться? Дед Хасан, упокоенный ныне точным выстрелом неизвестного снайпера, был лидером криминала, жил богато, сыто, мелькал в прессе, помогал политикам — был «звездой» всероссийского масштаба, тюрьмой ему государство даже не грозило.
Цитирую снова: «Ах, эта необыкновенная, механическая, сиротливая нью-йоркская грязь улиц, мусор газет и окурков в бетоне и удушье бензинового пота! — грязь, теоретизированная одним американским писателем, который говорил мне однажды ночью под мое удивление этими грязями и мусорами, в ночную нашу прогулку, — о том, что, мол-де, американцы — индивидуалисты, каждый живет сам по себе и сам за себя отвечает, — поэтому, вы обратили внимание, в квартирах американцев чисто, но их не касаются улицы! — Ах, это американский индивидуализм!» Подставляем вместо «нью-йоркский» «екатеринбургский», или «казанский», или «московский», а вместо «американский» — «российский», получаем интересное размышление о загрязненности улиц в наших городах.
Я не беру сюда лучшие куски из текста Пильняка — оставляю их на удовольствие тех, кто до книги доберется и уделит время чтению или перечитыванию. «О’кей, американский роман» — это не зеркало. Это как протереть мутное окно реальности, протереть до совершенной прозрачности.
Автор не выступает традиционалистом, осуждая американский прогресс — он не скрывает, он подчеркивает разностороннее развитие США, но он показывает, размышляет, откуда именно этот прогресс пошел, от каких корней, как он выглядит сейчас и к чему приведет. Размышляет очень динамично — тут нет места тургеневским или толстовским десяткам страниц по одному поводу. В тексте электрически подвижны слова в духе 1920-ых, еще революционных годов в России.
«О’кей, американский роман» можно читать в автобусе или метро. Даже лучше читать в автобусе и метро — понятнее станет, куда едешь и с кем. А от бессонницы он не поможет —наоборот, помешает спокойно спать.
